Девочка танцует. Ливень хлещет. \ Так они танцуют, Боже мой! \ Хоть бери свои на выход вещи \ и домой, немедленно домой! \\ Возвращайся в дом, где ты подросток, \ где любая песенка зовёт \ и совсем легко и очень просто \ поцелуям подставляет рот (...) \\ Ночью хлынет дождь, смывая тени, \ краску с век, помаду, светлый лак. \ И продлится несколько мгновений \ вечности осенний кавардак.

Они пытались представить любые исследования числа PHI и ряда Фибоначчи математическими хулиганством, которое якобы не имело никакого отношения к науке. Все эти закономерности в музыкальных тонах, в частотах обращения планет, в генетике, в импульсах головного мозга и сердца они не считали твердо установленными фактами, как будто другие факты были ими установлены более твердо и без погрешностей. Нет, наука скрывала истоки своего происхождения, число PHI и «божественную пропорцию» вовсе не по этой причине. Больше всего наука опасалась, что выращенный ею человек снова начнет замечать, насколько разумной и удивительно прекрасной была необъятная вселенная, неотъемлемой частью которой являлся он сам.

Шломо исполнил свою важнейшую миссию — построил Дом Господу, дом, который спустя ряд поколений будет врагами разрушен. "Что за польза человеку от всего труда, что трудится он под солнцем?" (Коѓелет 1:3)
Но Храм не исчез. Построенный в слове он оказался долговечней сооружённого в камне.

...мудрец. Кого мы вправе наградить этим титулом? Как отличить мудреца от человека обычного? Царя от простолюдина — просто: атрибуты власти, свита, играющая его. А мудрец? Одно и то же разумеем, произнося «мудрость», «мудрец»? Ответ очевиден, и вывод напрашивается плачевный: мы обречены на субъективизм...

При том, что послание касается совершенно частного случая, а может быть и благодаря именно этому обстоятельству, оно затрагивает важнейшие темы и непреходящие ценности. Оно говорит о свободе во Христе, о свободе/рабстве в человеческой жизни.

К концу 1917 года на счетах в западных банках у Сытина лежало целое состояние. В Европе – хватило бы и ему, и детям, и внукам. Но Сытин пять лет буквально выпрашивал у большевиков возможность работать на Родине. Безуспешно. Ссылки его на разговор с Лениным приводили к тому, что власти давали Ивану Дмитриевичу очередной шанс… беспрепятственно эмигрировать. Во времена нэпа Сытин стал даже покупать «доверие большевиков»: вкладывал в экономику СССР свои доллары. Кончилось это тем, что он умер в 1934 году не просто в забытьи, но и в бедности.