Жизнь как есть

Подлинный мир, сколько можем его прозреть за условным узором «законов природы», весь бурлит и клубится, не давая схватить в себе ни малейшей определённой предметности. И только наш познавательный интерес вместе с растущим с детства умением различать (и постоянно домысливать) что-то одно, другое и третье выводит к бытию объекты наших знаний и меру их доступного содержательного богатства. Наука физика началась не с широких концепций о «начале всего» – будь то вода, воздух, земля или даже творческий Ум Анаксагора. Ей дали ход образные картинки, из коих, к примеру, видно, что огонь жжёт, поскольку частички огня есть мельчайшие треугольнички с острыми режущими краями (Платон, диалог «Тимей»).

...выделяю два рода человеческого оптимизма. Один – для шумных агитаторов и борцов за никому не понятное «всеобщее счастье». Второй – для верящих не в чуждых нам наших потомков, но в духовные и самосознательные силы нас самих – вечно сегодняшних, во многом уже разуверившихся, но всё же способных измыслить замену грядущей реальности, несносно над нами нависшей. И вот во славу этих вторых я намерен теперь злостно и бесперспективно мечтать.

Прожив в этом лагере с неделю, я была обескуражена тем, что никто почему-то меня не приглашает на дискотеках, и я всё одна да одна. (Нет, вру, был один художник, который пытался за мной ухаживать. Но он был бездарным художником, вместо картин рисовал плакаты и стенды из серии «Не заплывайте далеко». Такой меня, конечно, интересовать не мог). И как-то в столовой сосед по столику спросил меня по-дружески, почему, мол, такая хорошенькая, и всё время одна. Я честно сказала, что сама удивляюсь. Тогда он мне по-дружески посоветовал...

...Надю я всё-таки пригласил на последний танец. Её скромные коричневые брючки могли взволновать разве одним своим фактом – любого, кроме меня. Ни слов, ни искр не проскочило меж нами – и взгляды смотрели по сторонам – и даже тепло от неё казалось далёкого, приглушённого, ритуального свойства. Истинно, истинно говорю вам: была мне нужна только память об этой любви и весне! С ней, а не с Надей я и остался.

Если спросить себя – за что я так любила его столько лет, что в нём такого нашла? – я вспоминаю того мальчишку на школьной перемене и весёлые искорки смешинок в его глазах, и как мне тогда хотелось заразиться их весельем и беспечно смеяться над своей жизнью. И это всё?! Да, всё. А больше ничего и не надо.

Как многим известно, как раз такое важное и высокое в памяти и не держится. Зато сущие пустяки – о школьных делах, собаках, девчонках, мировой политике – всплывают настолько свежо, будто занимали нас тогда несказанно! Обидны даже такие выкрутасы Мнемозины... Помню только, что в замышленной нами литературной эпопее должно было уместиться всё, кроме повседневного быта: путешествия и подвиги, фантастика и мистика, романтика – и очень много женского коварства. Вот разве что последнего в жизни оказалось с лихвой – да и то лишь для одного неудержимого в чувствах моего соавтора.

Отправившись в магазин "Дружба", я нагрузилась там учебниками, словарями, пластинками-самоучителями. И засела за польский. Не могу передать, с каким наслаждением я учила этот язык. Это было даже не эстетическое, – физиологическое какое-то чувство. Когда я слышала на пластинке эту милую "пшикающую" речь с такими знакомыми для меня интонациями – он вставал передо мной как живой. Каждый параграф, каждое выученное правило были тропинкой в его мир, ниточкой, соединяющей меня с ним...

Этот ленинский разрез глаз свёл меня с ума. Тогда ведь мы ничего плохого не ведали про Ленина. Актёры, создававшие его образ, всегда казались образцом высочайшего интеллекта. Я не могла отвести глаз от лица этого комсомольского вожака. Мне виделся на нём отсвет великой ленинской мысли.

...чего не сделаешь ради счастья. Я пришла к директору и заявила, что мне нужна кандидатура для очерка о нашем современнике. Он должен быть умным, всесторонне образованным, морально устойчивым, фотогеничным, смелым, сильным, мужественным... Я увлеклась и перечисляла минут десять. Наверное, в целом мире не сыскалось бы такого идеального героя, какого я затребовала в этом техникуме. Но директор радостно закивал головой...

Не все ещё корни вырваны \ из прошлого в жизни новой. \ О сердце! Ещё не вырублен \ твой розовый сад вишнёвый!

Разочаровал их мой Рембо, представший им «в отрыве от исторического контекста». Да вот, представьте себе, гений на то и гений, что творит в большом отрыве от всех и вся, вырываясь из любого контекста, в том числе и исторического.