Жизнь как есть

Дела, уборки, привычки

В отпуске дома – но ещё не отпускают на волю здешние дела и те, кто за ними стоят, – назовём их «взрослые домашние». Ибо во мне, как сюда приезжаю, куда и девается вся моя взрослость. Переделали то да сё, потом вспомнили про мою с малых лет обязанность – кочегарить возле сада печурку с трубой (по нашему местному «кобыця»). На ней водружён казан, и в нём варится что-то свыше моего понимания, но сладкое. Гляжу, как в детстве в огонь, и забываюсь в истоме. Громыхнёт далеко в стороне, и ветер испуганно затаится – а к ночи тянет и тянет ровно – и замирает листва, протянувшись по этому току. Мои зимние сны! Вы теперь – это всё что рядом со мною, вокруг... Когда-то очень давно, просыпаясь по утрам, я ощущал как бы ломоту во всём теле – а мать говорила: «Это ты ночью растёшь» Вот так с тех пор всё расту и расту – суечусь и сную до ломоты в костях. Всё дела и дела: набираю от них инерцию, несусь под уклон всё быстрее, бездумней – и скоро ли врежусь в бетон бесподобным краш-тестом?..

Темнеет, на небе правее заката сполохи дальних зарниц. В моей летней комнатке непривычно пусто и неуютно: нет стола, что возле дивана. Нагруженный банками с остывающим сладким варевом, понуро стоит он в глуби двора...

***

С детства я не терпел перемен в обстановке. Уборки, побелки, починки и подновленья: вещи и мебель гоняют с места на место, кругом швабры, шпатели, кисти и тряпки, вёдра с подсинённой извёсткой, расстеленные на полу газеты сплошь в хрустких колючих крошках... Терпеть-то я терпел – и вносил трудовую долю, когда привлекали к тому любящие меня взрослые – но изнывая и мечась в бреду, как в лихорадке и высокой температуре. И отложилось с тех пор во мне, что весь этот суетливый ремонтно-уборочный гармидер – это типа заразной болезни. Её нужно пораньше и в лёгкой форме навлечь на себя, чтобы отсрочить тяжкие муки и комы. В один бесспорно прекрасный день мама сказала мне, что отныне я сам буду убирать в своей комнате. А через годик это распространилось и на все домашние покои. Сколько было душевных терзаний! – тяжела же ты, высшая справедливость... Я пылесосил противно прилипающие к соплу ковры, возил мокрой тряпкой по островкам пола между коврами и в пещерном мраке под мебелью – и лишь когда пора было менять воду в ведре, выплёскивал её вглубь сада с облегчающей сатанинской силой. Послушный и в общем-то добрый, я был беспощаден к врагам блаженного созерцания – проклятым материальным законам – медленному дряхлению и замаранию всего только недавно прибранного, опрятного и счастливого.

Уборочные субботники – в Идеальном мире?! Знаете ли вы красивейшую теорему математической топологии? – вообразите трёхмерную поверхность, что её можно сминать и тискать, как угодно, только не рвать – и при всём при том где-то на ней во всякий момент сохранится хотя бы одна неподвижная точка! Как бы ни надругаться над этой поверхностью: скомкать её, забить ею щели, расстелить в пыльном углу, сложить её в дурацкую треуголку – шлём против извести и краски – пребудет она хотя бы в одном этом крохотном месте самою-в-себе – и недоступной для грубости и бытовых применений.

Откуда берутся пыль и грязь? Почему шкапы, пугая нас ночью, рассыхаются и трещат, а паркетный пол горбится, застывая мёртвою зыбью? Зачем вдруг дзенькнет стекло и постареет на одну морщинку-трещинку? И надо думать, что теперь делать – растрачивать жизнь на ползанье на карачках – скоблить плесневые пятна, фиксировать самооткрывающиеся дверцы, обклеивать скотчем щели и трещины... А те, что выставляют за дверь давно прижитое и ввозят громадьё лакированной новизны – в своём ли они уме?! Один только раз и на одну лишь неделю мы с женой переставили мебель в квартире – и было ощущение, что случилась беда, что надо эвакуироваться – и снились кошмары: шеренги зелёных кошек. Мир наш недодуман, недоделан – и Демиургу влепить бы хорошего строгача! Обычная ведь халатность – а послушать его защитничков, типа господина поэта Бориса Заходера: мол, дайте же человеку время – «пусть доведёт работу до конца!» Нет ужо! – что мы увидим в этом самом конце, пусть каждый представит, вооружившись не пламенным оптимизмом, а современным учебником космологии.

***

А уборочные дежурства в советской школе? После уроков мальчик и девочка назначались марафетить класс, как бы в виде семейной пары – с веником, тряпкой, совком и тяжёлым ведром с водой. А если ещё задерётся у напарницы подол от усердия – какая уж тут романтика! – хотя... Как-то попалась мне в пару одноклассница от природы хозяюшка, – всё она знала, умела и учила меня: «Нет, это не так надо делать» – и показывала как. Смели мы весь мусор в кучу, загоняем в совок. Осталась самая мелочь – а совок старый, погнутый – никак не зачерпнёт. Наставницу мою это ничуть не смутило. «А с этим вот как нужно... – размести!» Взяла веник и с размаху – шух! шух! – по всем углам, – только в носу у меня зачесалось, а противной мелкоты как не бывало. Мне это ужасно понравилось! – и я зауважал девочку ещё больше, если и было куда.

Такое вот было при Советах «совковое» трудовое воспитание. Да и взрослых гоняли не хуже шкодливых детей: и в село на картошку, и на ленинские, но без Ленина, субботники. Безвозвратных потерь и разгордаша от них куда больше пользы, зато «духовная коллективизация»: все у властей на виду и хоть при дурацких, но всё же делах.

С другой стороны, что это будут за дети без приобщенья к труду? Разве что самые современные дети. Один мой знакомый хвалился про сына-подростка, как тот рано добился успеха в жизни. Занял какое-то место в чемпионате по набиванию мяча коленом и головой. И на этом не успокоился: заснял целый фильм с собой и мячом – и разослал его по этим, господи прости, видеохостингам. Кто-то там на них в чём-то ему подписывается – и копейки капают сами собой. Правда, не золотым дождём. И тогда, собравши всю волю в кулак, решил он зарабатывать по-настоящему. Разносить рекламу в почтовые ящики. Часа через два приходит домой: «О, как я устал! Дайте поесть... поспать... – не пойду туда больше!»

А нужно ли в самом деле знать современным этим и городским, что детский труд в обычном селе обычнее школьных уроков? И каким трудом даётся «хлеб наш насущный», если не состряпан из одних химикалей – и почему в сельской глуши так почитают краюху хлеба и больно бьют по детским рукам, если кладут её «вниз головой». А вот в американских семьях, говорят, детям начисляют семейную зарплату за неурочный домашний труд, – что-то и в этом разумное есть, только для наших родных устоев диковатое.

***

Дед меня ещё малого поучал по-своему – одной своей молчаливой близостью. Когда хотел, чтоб я ему в чём-то помог, подзывал меня – одним из двух для меня приисканных прозвищ. Одно из них было «сырун», а другое «комсомолец». По части смысла для деда это были полные синонимы. Я с ними провёл детство – и всю жизнь потом уже разделить их не мог.

...Летний вечер, слабеет жара, я гоняю во дворе свою «футбольную» коробку, дед топчется у входа в сад. «Ну что, (следовало одно или другое моё прозвище), пойдём польём морковку?..» – и я отрывался от своего «дела» и шёл за ним вглубь сада, к бочке с водой из колодца. Черпал оттуда ведёрком, переливал в большую лейку и отдавал ему. Мне тоже хотелось поливать из большой лейки, – он разрешал, стоял в стороне и смотрел на меня. Потом начинал кряхтеть и наконец выражался кратко: «Эй, (одно или другое прозвище), ты поливай как следует, а не по-жидовски!»

Но что нас действительно единило, так это заготовка наживки для рыболовли на следующий после зимы сезон. Лучшая наживка в наших краях – черви, живущие в плавнях, в вековых камышах. Земля там плотный и мокрый, пронизанный корнями торф. Вырежешь кусок лопатой, потом поддеваешь его, переворачиваешь и разбираешь руками до крошек. Главное тут не в твоих гудящих, саднящих, дрожащих руках, – главное не поломать лопату. Лопнет с треском у штыка, – дед будет копать и ворчать, но свою тебе, много крепче, ни за что не отдаст. Дома мы высыпали червей на расстеленные мешки, сортировали, укладывали в вёдра с землёй, сносили в подвал и раз в неделю поливали их некрепким чаем. Черви отлично там зимовали – и случались, не помню каким чудом, рыбалки под самый Новый год, в конце тёплого первозимья. Лиман безо льда только гуще синел – и к берегу подходили, бывало, косяки некрупных коропчуков. И ловились десятками вместо бычка, нежданностью своей повергая в остолбенение. Я даже путаю, какие из тех рыбалок были взаправду, а какие к ним прицепом приснились...

***

Занёс со стола банки с вареньем в погреб – из глуби ещё виднелась остывающая небесная синева. Томительно-облачно, душно, в ушах звенит – не то тишина, не то комары толкутся под грушей. Завопило истошно в саду: наш кот подрался с чужим. Пришёл победителем и пользуясь моим нервическим состоянием, отобрал у меня значительную часть позднего ужина. Как бы не веря в завтрашний рыбный успех, сильно царапал меня, вытягиваясь в вышину, доставая лапой до тарелки: «Давай делись!.. Будем жить настоящим!»

Надо взбодриться, развеселиться. Где-то читал я про одного чудика, что положил себе ни единого мига жизни не прожить без делания дела! И с той целью завёл изуверскую картотеку – учёт потенциально пустых, но тотчас лихорадочно заполняемых всякой работой мгновений. Представим-ка этого занятого человечка – любителя учётных гроссбухов, уборок и ремонтов. Приехал к нему на дачу гость. Человечек тащит гостя за рукав по всем своим отутюженным комнаткам и талдычит: «Вот здесь у меня искусственный садик – лимончики, помидорчики махонькие... Что Вы!.. есть их нельзя! – только смотреть... Вот эту лестницу на второй этаж я выточил собственными руками! Из цельного куска... А вон там наверху – смóтрите, да? – филёночку провёл, под линеечку... Тэк-с, а вон там в уголку... кто это там у нас? А там у нас паучок. Паучок!.. Паучок!!..» Бегает по коридору, что-то ищет... находит... «Пау... – прыгает из всех сил, опираясь на гостя, и лупит тапком по стене... – чок!!..» Штукатурка сыпется им на головы...

Сколько уж лет моих утекло... Нелюбовь к переменам, уборкам достигла своего высшего – мировоззренческого – уровня. Да только первое, что начинаю делать по субботним утрам – влажная уборка всей квартиры. Ползаю, еложу тряпкой под шкапами, как учила мама, не скуплюсь и на воду – проклинаю всё и ворчу. Но боюсь пропустить хоть раз – будто привили иммунитет и опасно ослабить – поступиться нелюбимым делом, зачем-то ставшим привычным.