Рейтинг публикаций

Вокруг все всех имеют, сверху донизу и снизу доверху. Это и есть демократия и ее жуткие проявления в произведениях современных писателей, беллетристов… (...) Конечно же, этот «народный, милицейско-полицейский эпос», написанный с гоголевской силой, состоялся.

Пардес — один из наиболее употребительных топосов в аллегориях и притчах. Чаще всего он охраняется от вторжения посторонних, к примеру, в притче из Пиркей рабби Элиэзер (44) его охраняет пёс. Пардес из нашего рассказа не охраняет никто. Что отнюдь не означает, что каждый в него может войти.

Орфическая поэзия не размещает человека в ту или иную конкретность: сама эта конкретность помещена в абсолютную ситуацию: жизни и смерти, демонического и божественного, природного и космического. Это не нами придумано.

Так начался их странный роман. Если вообще эти болезненные надрывные отношения можно назвать романом.

Дорогой председатель! Я не хочу быть царем. Мне и этого было бы мало. Мне надо быть в то же время еще и отверженным, и нищим, и дервишем. Я всеми хочу быть. Но для этого надо быть, как ты… А это разве возможно?

Величественный континент культуры явлен именем Сергея Прокофьева, для которого юбилеи, конечно – ничто, ибо мера тут годится одна – вечность.

а по ночам приходит стиховолк \ и открывает внутреннее зренье \ ворует душу и съедает тело \ потом воркует голубем над ухом \ ожившие подземные ключи \ фантомами выходят на поверхность \ и сердце мириадами агоний \ взрывается и вздрагивает пульс \ прерывистым дыханием звериным \ и вспарывает небо диафрагму \ осколком древней памяти людской

Переведи меня в иной контекст, быть может, в нем хоть как-то приживусь я, \ А в этом изнемог от бед и бегств, крадусь во тьме, от страха к стенам жмусь я. \ Там, в новом — свет и ясная печаль, нет, не фанфары, флейты, а не трубы, \ Степь серебрится, золотится даль, ребёнки не грубЫ, отцы не грУбы...

Есть в этом некая ирония, насмешка судьбы, что именно здесь, недалеко от православного храма Вознесения Господня спрятался Семен Моисеевич. Он взглядывает иногда в окошко, слушает звон колоколов под карканье ворон, кивает удовлетворенно, все в порядке, он – в домике.

Они пошли по дорогам истории, разглядывая памятники, замершие словно актеры на сцене. Заходили во дворы архитектуры, развернувшиеся в пространстве, как декорация театра. Отдыхали в саду библиотеки, вкушая плоды с ее деревьев. Разглядывали картины на стенах галереи, рассуждая о характерах их персонажей. Они бродили, как бродит осень, желтыми листьями, шатаясь любовью, качаясь Венецией, и заблудившись на улице чувств – сверялись по карте разума, напоминающей узоры мрамора. Вечером сидели в кафе, обсуждая свои планы на завтра. Электрочастицы бежали по проводам к лампочкам, продлевая их мысли, упирающиеся в стену. Наступающая ночь была для них миром звезд.

Очередная бездна оказалась глубокой и довольно широкой воронкой. Оля прекрасно в ней уместилась. Она летела, держа над головой раскрытый зонт, который, наподобие парашюта, замедлял падение. «Наверное, это специальная труба, - размышляла она. – На земле по трубам идёт вода. Значит, в воде по трубам идёт воздух. Потому что это логика! Интересно, куда эта труба ведёт? И кто её проложил?»

Мощный дар Гончарова был опрокинут в прозу: или вознесён до неё: в поэзии Гончаров не оставил никакого следа; но речь его – взмывающая в верхотуру метафизических небес, и стелящаяся по земле, чтобы вобрать в себя, как можно больше жизненных деталей и подробностей, поэтична сама по себе…