Рейтинг публикаций

В «Дневнике литератора» он запускает свои дроны-драконы в петербургские мрачные небеса и даже разводит питомник этих крылатых змеев по месту жительства в районе Александрино, приобщив к этому занятию живущих поблизости приятелей-литераторов.

Разрушение Храма было крушением мира. Если Богу места нет на земле, зачем на ней быть человеку? Разрушение Храма — «конец» еврейской истории, и на один и тот же вопрос: как дальше жить?, было дано два ответа. Один — христианство, гнушавшееся миром и жаждавшее от него освободиться, прорваться за границы действительности — к праведности и чистоте. Другой — вызревший в недрах фарисейства талмудический иудаизм, благословивший всё и вся этого мира, сотворённого Богом, с болью и страданьем его. Краеугольный камень этого иудаизма был заложен рабби Акивой.

Каждая из историй, поведанная вирусом «изнутри» очередного персонажа – это одновременно и история болезни, и «окончательный» анализ, и, собственно, приговор. Зачастую смертный...

Темной ночью мчался поезд в Москву, увозил нашего героя в неизвестную даль, а там ждали его не райские кущи, а нары на Лубянке, суд скорый, яма черная, потому что был он, гешефтмахер, такой же разменной монетой в чужих руках, как и тысячи его жертв.

Ни на кого не похожий, чужой современникам-писателям, такой Ф.М. Достоевский начинается в 1865-1866 гг. с «Преступления и наказания», когда одержимый дерзкими мыслями угрюмый студент стал отыскивать выход из тесной коморки. Как выйти он догадался, размышляя мрачно и бесконечно, а куда — не смог, не успел. Что не удаётся герою, должен автор придумать. И придумал, швырнув мальчишку-студента в ад размышлений...

Сознание проявляет бытие посредством своих носителей, придавая ему смысл, а жизнь себе через отбор сведений о бытии, которые оно способно дешифровать, копировать и обработать для дальнейшего использования. Сознание фиксирует доступные ему изменения бытия в виде необратимого процесса, получая длительность в каждом настоящем мгновении последовательного ряда технически разделенных мгновений, но без разделения их в сознании, создавая тем самым собственное время своими усилиями. Это настоящее время становится условием отделения сознания от неживого.

…как-то понятно становится, что морально-этические аспекты сложно соотносятся с нагромождением технологий, так меняющих души, что они уже не могут глядеться в зеркало небес.

Яркость горения – литературный, но не смертельный, а обогащающий огненный вихрь – такова была его жизнь.

...искажение смысла зависит и от искажения звучания, фонетической формы, иногда от одного единственного звука. Смысл строки «вся жизнь ея тогда была» совсем не тот, что «вся жизнь ее тогда была», как теперь пишут в современной орфографии. Подлинный тютчевский смысл искажен. Ухо Тютчева не так слышало, не так чувствовало, не так мыслило. Оно слышало «ея» и только, неотменимо «ея» и никак не «ее». «Ее» для уха Тютчева было совершенно немыслимо, невозможно.

…Я такая женщина-женщина, \ я такая русская-русская, \ и если враг вставит мне в спину нож, то увидит \ в глубокой ране – поля с трясогузками \ и дедушкин дом тёплый и безобидный.

Фауст заходил к Фету запросто: поговорить, послушать стихи, и мрачный Шопенгауэр глядел на них сумрачно из угла…