Жизнь как есть

Бригада Ух!

Фирма, где я зацепился после советской работы, потихоньку шатается. «Это состав преступления! За всю кампанию заготовлено лишь двенадцать кило несортовых рогов!» Но пока только жареным пахнет – и покуда перевело нас начальство, тружеников ума, в слесарно-сварочный цех. Чтобы поднабрались мы ума и всего прочего у людей рабочих и душевно прочных – не то, что мы, интеллигенция гнилая. Сколь казалось всё то невесёлым, а оказалось и проницательным, и всесторонне оздоровительным (для меня уж точно). «От сумы не отрекайся»: может статься, и призвание своё в ней найдёшь. Я нашёл бы призвание и во всяком несложном, методичном и не слишком коллективном труде. Но здесь был труд бригадно-подрядный, на весь коллектив расчётливо распределённый и твоей скрытости перед ними не терпящий. Судьба учла и отмерила мне на эту стезю два года – оптимальная порция. Ничего лучше не посоветую для искателей философских истин: вручную поразгружать и поскладировать металл, научиться его гнуть, варить, рихтовать, рубить на гильотине, сверлить и наждачить, также и приручить пару неноровистых станков, типа тихоходных фрезерных.

Приятным приветом с тех лет осталась и полка для книг, что висит по левую руку от моего стола. Всякий умелец над ней усмехнётся – но греет душу, что ни копейки не стоила, сооружённая в том цеху из «отходов производства» и за время священных «перекуров». Тут сплошные кавычки – как и весь тогдашний «порядок» в стране и все такие, как наша, самодельные фирмы – одна детская игра «в капитализм». Ещё на подходе были настоящие капиталисты – те ушлые, что додумались затаривать чай в пакеты не по сто грамм, а по девяносто, с тем же объёмом тары – и реально от того жиреют за счёт беззащитных нас. И всё здесь не абы как, а через утверждённые «сверху» технические условия – официально, надёжно, со всеми «наверх» откатами. Это вам не «Рога и копыта», не строитель карточных домиков Мавроди или герой весёлых куплетов: «Ах, если б каждый из сограждан дал мне по рублю всего лишь!..» Нет, пока ещё шёл тогда косяками «капиталист» – свой брат русский авось. Умельцы войти без стука в кабинет к любому министру и выйти оттуда без посторонней помощи – но деловые навыки черпающие из ярко раскрашенных книжек «Как делать бизнес?» Таким был глава нашей фирмы – сибиряк Мишка, весь собой нараспашку. Но не таков был его наперсник – мишкин «конюший, доезжачий, стольник, стульник, рукомойник, подстаканник и набалдашник» (из советского сатирика Виктора Ардова). И в конечном итоге наш разоритель – уже известный вам толстоморден ...штейн.

Какой лишь номенклатурой ни брались мы осчастливить таких же, как мы, голодранных и предприимчивых сограждан... Мини-коптильни с «экологически безупречным» берёзовым дымом. Быстродействующие шампанизаторы самодельных вин. Гидропонные стеллажи для чудо-овощей в автомобильных гаражах. Линии мороженого – «полный цикл и под ключ» – в подвалах многоэтажек. Какой-то мелочи не хватило для внедрения прогрессивного рыбоводческого хозяйства на территории Курской атомной станции. И отовсюду, за что ни хватались – хвала тогдашним «порядкам» – помалу капало нам на зарплату.

Бывало, не относил я зарплату жене, а заворачивал с ней... – как вы догадались, в книжный магазин. За очередной порцией книжек по философии. Стали их издавать не то, что при Советах: взялись ведь и за то новые капиталисты! И всё же нашей семье как-то на всё хватало – или были мы молоды и беззаботны? Натренированный на родных болотах, экономил на транспорте: утром час пешком на работу, там весь день на ногах, а вечером летишь, как на крыльях, домой, к новым своим томам. А бывало, не летел, а в составе бригады плотно усаживался за стол в раздевалке. За возлиянием внимал людским излияниям, нравам, воззрениям, вкусам; в картёжных играх не был замечен, но психологию их наблюдал – интересно! (После двадцати лет я предал забвению всяческие игры: внушил себе, что «вышел из детского возраста»)

Чувство локтя в коллективном труде как не имел отродясь, так и здесь оно меня миновало. Мне повезло больше, чем Венедикту Ерофееву в его «Петушках» – когда товарищи по бригаде его герметизм не стерпели, к ответу призвали и повелели пред ними каяться! На меня же махнули рукой и задавали, если была возможность, посильное одиночное дело. Усвоив задачу, уловив ритм движений, можно было отвлечься, смотреть по сторонам, замечать красоту облетающих дерев, стылую предснежную даль неба... Даже несчастная земля на нашем дворе – заплёванная, засыпанная остатками электродов, обожжённая, в застывших каплях металла – могла притягивать взгляд. Я как раз в ту пору прорабатывал дома философскую проблему восприятия – и при всяком случае норовил сосредоточиться и осмыслить целостность того, что мне реально и непосредственно дано. Даром что вторгалось неожиданно в эту целость чьё-то забористое ругательство...

В ноябре за дождями морозы за десять. А работа ждала во дворе: свариваем отдельные части, а потом собираем из них большие киоски с откидными витринами и прочую «купи-продай» херомундию для базаров и толчков. Готовим каркасы, подгоняем к ним ставни, столешницы, дверцы на шарнирах. Для того нужно прижать к ставне шарнирные петли, обвязанные медной проволочкой для зазора и крепко держать, пока сварщик коснётся их и сплотит своей волшебной палочкой. Треск, сверкание, дым – почему-то с абрикосовым ароматом – то и дело вскрики-сигналы «Глаза!..» или для разнообразия «Глаз!..» Самое скучное – стоять неподвижно: сколько ни напяль вещей, рукавиц, коченеют и колют кончики пальцев. Наконец и наш сварной, медвежьего сложения и здоровья товарищ, начинал перетаптываться и протяжно подвывать: «Эх, замёрз... замёрз, ребят-т-ы-ы!..» Это уж верный знак, что просто так рабочий день не закончится. «Ручки мёрзнуть, ножки зябнуть – не пора ли нам дерябнуть?..»

***

Арендуем угол большого двора и станочный цех на территории «Стройпроммеха» – или «СМУ» – или как Вас там... Запустение здесь давно, а наша фирма внесла бодрый дух окончательного развала. Станки были в надобности нечасто – под самый конец вряд ли и брались за что-то сложнее бронированных дверей с завитушками и всякими «выебонами». Но не один раз в день перемахнёт кто-нибудь через забор: «Выточи мне (просверли, фрезерни, шлифани) – вот такое!.. Срочно! Ну о чём ты? – всё с собой!» (в бутылочно оттопыренной пазухе). К нашему приходу обитал в цеху единственный абориген и объект гомерических шуток – токарь Григорий Репетило по прозвищу «Чикатило». Неизменно мрачный, косолапящий, с некими завихрениями в душе, таил он на всех и вся горький и щепетильный сарказм. Бывало, подойдёт ко мне в послеобедье, заведёт о чём-то житейском – а потом про то, как ему хорошо было раньше, до нас – одиноко, тихо, спокойно. А теперь все эти наши авралы – что ни день грохот, лязг, ругань – не поспать днём часок спокойно. В том числе (с лёгкой примесью яда) и по моей вине! Халтур набирал он несчётно, все их раскладывал по станкам и проходил перед ними раза два, приглядываясь как Наполеон к новобранцам. Потом всаживал в шпиндель кругляк, давал вращение, наживлял на него лерку, смазывал, упирал рукоятку в край станины, отходил к другому, третьему станку, для всех находя отеческое слово – и возвращался точно в момент, когда лерка, со свистом скребя по станине, доезжала по кругляку до вращающейся махины шпинделя. «Это тебе не фрезерный, – сухо отвечал на мою просьбу попробовать тоже, – тут скорость! Не зажмёшь хорошо... – я как-то молодым не зажал – вот...» – его темя украшал бугор явно не генетического происхождения.

Сверхзадача его жизни была «завязать с концами» – драматичная и титаничная. Много клалось тут на алтарь, бросалось в жерло, – казалось вот-вот... но только казалось, – оттого мрачнел он, страдал и чуждался, всякое утро являясь в полном, но гордом одним лишь вызовом поражении. Как жестоки люди: никто из нас ему не сочувствовал, не принимал всерьёз даже для виду – хотя оставалось-то самая малость. В одном мне являлся ему тусклый просвет, намёк, а может пример, – но что мне стоило перекурить вместе с ним и выслушать, как он когда-то очень давно чуть было даже... не поступил в институт?!

***

Привезли кипу тонколистового металла, скинули с самосвала в грязь: разбирайтесь... Некондиционка – опять сэкономил на ней наш хитромордый ...штейн! Снова будем мучиться с ней, материться при гибке, подгонке, сварке. Всякий лист утоньшается к краю почти на острие, слоится шероховатой чешуёй – и на ней под коркой грязи играют тусклой радугой цвета побежалости. Браковочная, бесцельная, но всё-таки красота – как и всё переливчатое, радужно-радостное. Но никого кроме меня она не радует. В морозные дни чего же лучше как разгружать, таскать и складывать тяжести? Берёшь пруток, сгибаешь двойным крючком, цепляешь им снизу сколько осилишь листов и несёшь на боку, придерживая сверху рукавицей. И удобно, и отлично греющее средство – но сколькими же нелюбимое! Мнят себя большими спецами, кадровиками: мол, пусть Витёк (то бишь я) таскает и прочие такие. А сами будут стоять за углом и мёрзнуть – такое вот «рабочее самолюбие». Приглядеться же: примитивы как есть!

Хватаю себя в мыслях за шиворот, торможу. «Не лучше ль на себя оборотиться?» – вот и оборачивайся, умник. И всё же всех из нашей бригады успел я уже сигнально раскрасить. В перекур греемся на внезапном солнышке. Все молчат, ловят минутное тепло, думают о своём. А может, как я, о чужом – таком близком, но непостижимом. Вот если сейчас какое бедствие, кто как себя поведёт? Сварщик Хасанов – давно на пенсии, но ловкий как молодой, скупой и хитрый татарин. Не дурак выпить, когда наливают – а сам никогда не поставит и на подколки ухом не ведёт. Шныряет кругом, что где лежит по углам без дела, и к вечеру оно уже не лежит. Втихаря разобрал списанные электродвижки, вытащил медную начинку: знает, кто в городе даст за неё настоящую цену. Но только он из всех мигом полез по стене, по выступам арматуры, когда на раскосе вверху работал ремонтник, и к нему покатилась кран-балка со снятым тормозом. Вмиг рассчитал место, добрался и успел подложить под каток прут. Думал ли тогда про спокойную старость и всё для неё нажитое? И если по простоте своей думать не выучился, сколь же общественно ценен такой вот изъян... И сколько ему за него надо скостить, если поймают вдруг за руку. Но ведь не вспомнят про то, не скостят...

Коля Красилевский – второе лицо в бригаде и её душа и симпатия. Знает всякое дело, врождённое чувство локтя, если дело к авралу, сплотит всех, воодушевит одной улыбкой своей: «Ребята, это надо сделать...» А если не нужен аврал, до чего бестолковый, беспечный... Переносим железные листы – велит их прислонять стоймя к стене: «Потом, потом разложим, как надо!» Ещё пару листов – и кипа с лязгом посунулась, срезая всё на пути – едва успел отскочить носильщик. Смотрю на Колю: ошарашенное, чуть с придурью лицо... А через минуту: «Ставьте, ставьте сюда (на то же самое место) – всё нормально! – потом разложим, как надо. Да не бойся, Витёк – ну поверь мне!..» Только двадцать пять лет ему – и вдруг за работой застынет, согнётся, боль перекосит улыбчивое лицо... Весь он снаружи и внутри в ранах, запущенных болезнях – и всё ему «чепуха!»

А этот, из великих спецов, что всем нам хвастал, ухмыляясь, как ловко он отсудил квартиру у дочери. Не таков ли он и во всём? Не знаю... Но это я вру: всё я прекрасно знаю – по крайней мере, если дело дойдёт до внезапного суда. Этот внезапный суд – дело нешуточное, хотя скорее иносказательное. Вообразите себе, что вас назначили присяжным поверенным в неком процессе – как самого в данный момент подходящего. И что же? – придётся призвать к ответу ближних своих уже не в мыслях, как нам привычно и даже тем развлекаемся часто – а глядя ближнему в виновные боящиеся глаза. Посему не ведитесь на евангельское ублажение «Не судите других, да не судимы и сами», если намерены жить полнокровно, а не как в богадельне. А вместо того сортируйте и запоминайте все «за» и «против» для ваших соседей, если имеете к ним какие претензии. И если виновны окажутся, назначьте им в мыслях... ну хотя бы сумму денежного штрафа – это и будет вещественная мера вашей моральной оценки этих людей.

Сложнее дело с таким же судом над самим собой. Трудность в том, что во всяком суде нужен чёткий зрительный образ судимого. И хотя столько знаем внутри о себе, не умеем увидеть себя извне и не имеем простой интуиции, мгновенного схватывания того, что скрыто за маской любого живого лица. Это можно проверить: найдите и просмотрите видеозапись, где вы засняты в обычной жизненной ситуации, но незаметно для вас. Немалая вероятность того, что будете озадачены, удивлены самими собой – и вряд ли в приятную сторону. А теперь представьте присяжного заседателя, выносящего приговор в деле запутанном, но в коем нужно поставить точку. Сколько бы ни читал он тома следственного дела, ни слушал свидетелей, обвинение и защиту, не заменят они ему непосредственного впечатления от лица и манер того, кто сидит за судебной решёткой. И самым решающим здесь и неосознанным доводом будет такой: «Накинем-ка ему ещё немного срока – уж больно рожей не вышел!»

***

Особенно женщины в этом остры: они всех нас проницают насквозь не хуже рентгена. В нынешнее время заседают они и в судах, и даже в президентских кабинетах, за государственными делами забывая природную свою задачу – выбирать себе мужчин. Наука подобралась и к этим таинствам: согласно выводам эволюционной психологии женщина из всех мужчин интуитивно выберет того, кто обеспечит её наиболее здоровым, жизнеспособным и не слишком замысловатым потомством. Преимущество во все времена имеют здесь питомцы Марса – не марсиане, а военные. Вот вам и лабиринт прогресса: всё больше пересекаются интересы групп населения, растёт мировая напряжённость, множатся смуты, конфликты сторон, клепается для всех них оружие – а женщины знай себе разбирают и множат тех, у кого чешутся руки повоевать!

Здесь у нас они тоже есть – и совсем не такие разборчивые (в нейтральном смысле). Как славно морозным деньком заглянуть как бы за чем-то в нашу каптёрку-кладовку-раздевалку! Заодно и кабинет начальника цеха, и зал для собраний и посиделок. Если начальник ошивается где-то, здесь царит за него кладовщица Раиса. Уж она знает, зачем заглянул сюда кто-нибудь из бригады – посачковать и погреться. Томно закуривает, заводит разговор. Флегматичная плотненькая блондинка со стрижкой «под мальчика». Сзади на шее ворс остриженных волос совсем тёмный – это выглядит каким-то подвохом. Смотрит чуть близоруким, мышиным взглядом – как все женщины с ненакрашенными ресницами. Но как можно?! – ведь она на работе! Вот что значит советская закалка. Сигарету держит с мизинцем на отлёте, молвит протяжно, в беседе глядит больше в сторону – совсем по-домашнему, будто знакома с тобою всю жизнь. С ней покойно, уютно, быстро восстанавливаются силы. Женатая и строгая – никому к ней не подступиться. А поговорить с человеком – отчего не поговорить? На уместную, вежливую тему...

- Пришла вчерась домой. Тут сын со школы... Я рубашку ему утром погладила – а он, паразит, засунул её в ранец, помял. Дала ему пизд...лей...

Или:

- Сегодня получка – точно знаю! После работы – сразу в универмаг... (Мечтательно затягивается, глядит в потолок) Куплю себе новые трусы и лифчик...

На застольных праздниках Раиса первое в нашей бригаде украшение и пересечение всех взглядов. Кто только не слетается к нам в такие дни, будто шмели, на мёдовый цвет её волос – и с ближних, и с дальних закутов двора. Только всякий шмель не гудит, а чем-то стеклянно звенит в оттопыренной пазухе...

***

Предновогодье мряцкое, слякотное. Успели с заказом для большого толчка и получили премию. Не банкнотами, а кульками с мелкой монетой – набранной платой за вход в этот нынешний городской «культурный центр». Все устали, назяблись, всем хотелось чего-то нового, дерзновенного. Начальник цеха как раз ошивался где-то – и решили вскрыть цистерну с вином, что её дирекция берегла для особо важных наличных расчётов. Стол с закусками, стеклянным сверканием и жемчужиной-Раисой в центре протянулся во всю длину раздевалки, даже в цех выставился. Прибыли гости из всех закутов двора – всё окрестные знаменитости. Здоровяк из отдела выдачи материалов, что мог утащить домой на плече под пятьдесят кило длинномерного проката. Другой, из «деревянного» отделения, с ладонями такими гладкими и твёрдыми, что без рукавиц пихал на циркулярку самые свежие и шершавые доски. С важностью почтило нас местное превосходительство, по чину «линейный механик». Почти что тайный советник! – день-деньской сидел он на стуле при входе в ремонтный ангар и чесал язык с любым проходящим. Поговаривали, это всё, за что он в последнее (многозначительно) время отвечал. «Боже мой... – вздыхал наш «бугор» (бригадир) простоватый Володя, – вот это Человек! Ну где бы мне отыскать такую должность!» Устало наведались и ремонтники – сколько уж дней перебирали они, устанавливали, запускали и снова снимали огромный дизель от «Урала» – совсем новый, но собранный видимо непримиримыми врагами этих в нашей стране новых порядков. Приковылял и древний старичок жестянщик. Он больше всех был заворожен тайнами Раисы и её подвохами – всё норовил подсесть к ней поближе, и она ласково ему улыбалась. Но явился начальник старичка, пузатый грубиан – прогнал того прочь с ужасными оскорблениями и сел на его место. Мученик токарь Григорий всё не мог решить: завязывать прямо сейчас или уже в новом году? Топчась возле накрытого стола, три раза отходил к умывальнику, яростно мылил и тёр ладони, являлся вновь – и наконец ушёл за чьим-то советом в отдалённый закут двора.

В самый разгар ворвалась жена линейного механика и пыталась скандалить с Раисой. Ей втолковали, что он не изменяет ей с ней, а всего только пьяный, как и она. Та просветлела и тоже уселась за стол. Раиса напилась страшно: хрипло кричала, что никому не позволит себя лапать и велела отнести себя домой – взаимоисключающие, правда, требования. Самые стойкие во главе с Хасановым вызывались до утра прикончить цистерну. Остальные мало-помалу растворялись в чадном небытии. Но перед тем для чего-то заперли цех, вместе с самыми стойкими, на замок. И вариантов для тех не оставалось.

Я был среди нестойких и растворяющихся. Под ночь приморозило, развиднелось, вверху деловито мигали звёзды и месяц – они тоже готовились праздновать. От проходной косолапил навстречу мне токарь Григорий, мрачнее безлунной ночи. Посоветовали, видимо, что-то не то. «Да-а-а... Слушай, ты не поверишь! – с непритворным изумлением он кивнул пальцем за спину, – есть оказывается и у нас пидар-р-р-асы!!..»

Наутро застали в каптёрке самых стойких: кого штабелями на скамьях, кого вповалку под столом. Насилу растолкали сварщика Хасанова. «А?.. Что?.. Опять работать?!.. Ну я вам сейчас наварю!.. Ну я вам сейчас «зайцев» накидаю!!..» Но встал и пошёл – и варил целый день не хуже, чем когда-либо.

***

В ту зиму я занялся ещё одним важным делом – начал собирать коллекцию закатов.

Холода отпустили – взыграло всё после морозного сна, и вечернее небо будто финальная кода симфонии. Занавес туч ещё не упал, не накрыл просторы блеклой синевы в пестрящих полосках и пятнах – игре отражённого света. Ближе к земле дрожат они, изгибаются, скачут вверх-вниз буквами нотной записи – навстречу вторят им уступы рельефа, строенья, кроны и вышки – краски и формы всё глуше звучат на гаснущем фоне, и земное сливается с небом. Но вот прорвалось оконце вверху – струится, стекает как лава по впадинам туч, застывает в ложбине алой, оранжево-красной и киноварной тягучею массой – варенье из абрикоса и крыжовника, с пушистыми сиреневыми полосами – последней накипью суетного дня.

(Продолжение следует)