Рейтинг публикаций

Героизм близок к жертвенности. Но одно дело, когда жертвенность обоснована (семья в опасности, и деваться некуда). Другое – когда эмпатичный «герой» присваивает себе обязанности «спасать мир», просто потому что "герой" не может иначе.

Для человека, у которого есть эмпатия 2-го рода и воля, процесс «созидания с любовью» – это всегда ежедневный выбор между добром и злом (соблазном и добродетелью, сатаной и Богом). Ты под него ложишься? Или с ним борешься. Вызов – плоды деятельности чёрного внутри нас нужно уметь видеть и узнавать. Зло для такого человека – это искушение, тот, что обеспечивает саму возможность выбора дороги к Богу.

Слишком часто народ, население и нация представляются одним и тем же, тем более что этнос и нация в переводе означают народ, и, действительно, объяснение различий между этими понятиями слишком общи и не обнаруживают суть этих понятий, хотя, на самом деле, каждое из них имеет собственную основу, не пересекающуюся с остальными, о чем и будет сказано ниже.

К ночи силы неба и земли пошли сотрясать нашу землю, шквальный ветер с дождём раскачивают вековые сосны и хотят сорвать с моего горелого дома временную крышу из армированной плёнки и старого гнутого железа. В небе перекрывает вой ветра тяжёлое гудение русской штурмовой авиации, уходящей на запад в ночной бой.
Что делать? Ноябрь. И стихи Томаса Худа передо мной...

Обращение к проблематике подростков началось в западной традиции после Второй мировой войны. Сэлинджер рассказал миру о подростке особым образом. После этого другие авторы, включая битников, стали наперебой рассказывать об истинном положении вещей, вне цензуры и законов, вне обязательств и устоев. Возможно, такое пристальное внимание к жизни подростков и даже криминальных структур общества, все-таки привносит необходимую реалистичность в описание мира, в котором действительно правит зло. Иначе, без рассказов, как еще об этом узнать?

Радикальный индивидуализм – вот режим функционирования современной человеческой цивилизации. Всякий индивидуум теперь стремится обретать и сохранять устойчивость своей собственной жизни исключительно благодаря самому себе (субсистенциализм). Ему совершенно безразлично, кто и что ему говорит, советует, рекомендует; он решительно создаёт только такие ценности, которые стоят чего-то материального, имеют вес исключительно для него самого. (...) Не нужно никакое глубокое, цельное знание, нужны лишь навыки, пригодные для поддержания этой самой персональной экономической устойчивости. Моральные нормы имеют значения лишь в этом отношении, а за пределами они катастрофически быстро исчезают.

«Этот год проходит для меня под знаком Натальи Максимовны Кравченко. С 1995 года Вы, оказывается, проводите здесь свои вечера, а я ничего не знал! Никто не сказал мне об этом. Я все уши прожужжал всем про Ваши вечера. Еду на них из совхоза ЦДК, с Зоналки, на двух транспортах. Но для меня это не препятствие. В маршрутке читаю Ваши стихи, и один раз даже проехал свою остановку. Все смеялись. (...)"

Трудно оспорить утверждение о том, что удовлетворение располагает человека к расслабленности и безмятежности, то есть бездеятельности. Поэтому должно существовать и нечто, способствующее его деятельности, и им не может не быть противоположное удовлетворению, а именно: неудовлетворенность, которая, надо полагать, и подвигает его в самосознании к изменению себя в своем существовании в условиях сопротивляющейся среды путем свободы выражения в мыслях, чувствах и действиях.

Между реальностью детства и действительностью взрослости существует некая точка невозврата. Все эти детские лики на полотнах Римашевского находятся на грани всеобъемлющего счастья и надвигающейся твёрдой почвы – логики, прагматизма, одиночества – которая приземляет, приковывает, лишает крыльев. Для ангелов не существует времени. Там, где появляется время, ангелы исчезают. У Римашевского они среди нас. Они ещё не утратили единства с миром, не прибиты к земле. Это и есть дети.

«Люби – и говори всё, что хочешь. Любовь расставит верные акценты», – писала Лариса Миллер. Я всегда делаю акценты на главном. Любовь за меня расставляет их правильно.

Этот ленинский разрез глаз свёл меня с ума. Тогда ведь мы ничего плохого не ведали про Ленина. Актёры, создававшие его образ, всегда казались образцом высочайшего интеллекта. Я не могла отвести глаз от лица этого комсомольского вожака. Мне виделся на нём отсвет великой ленинской мысли.

Его глаз не «идеальный орган желания». Непривычный стиль изображения не позволяет зрителю сохранить «приличную» дистанцию, не заполненную мифом или историей. Боязнь не выдержать напора сенсорных стимулов, давящих на нас снаружи и изнутри. В мире Шиле никто не знает покоя.