Рейтинг публикаций

...выделяю два рода человеческого оптимизма. Один – для шумных агитаторов и борцов за никому не понятное «всеобщее счастье». Второй – для верящих не в чуждых нам наших потомков, но в духовные и самосознательные силы нас самих – вечно сегодняшних, во многом уже разуверившихся, но всё же способных измыслить замену грядущей реальности, несносно над нами нависшей. И вот во славу этих вторых я намерен теперь злостно и бесперспективно мечтать.

Как правило всё происходит за тысячу миль от автора, такая удалённость даёт ему уверенность в своей безнаказанности. Определив место и время поджога ситуации, режиссёр, всматриваясь вдаль, как зарево кострища освещает горизонт, прислушиваясь к треску горящих зданий и крику погибающих людей, с улыбкой наблюдает за пожаром. Он уверен искры не долетят до него – он по другую сторону водоёма.

вылепливаю кое-что из ничего \ такого не было и вот, извольте, стало \ здесь с Сотворения чего-то не хватало \ но я слепил и вот оно, оно!..

Живое есть выражение сознания в бытии, содержа в себе, в отличие от неодушевленной материи, себя же, но и не может обойтись без неживого, которое составляет каркас любого существа, который остается, распадаясь после его смерти, тогда как сознание уходит. Попытаемся исследовать проблему рождения и смерти с позиции гипотетического прояснения причины проявления сознания в форме живого, а также для чего из остывающего тела уходит сознание и что с ним происходит впоследствии?

Живя в селе, будешь знать соседа, как себя самого: для того заходи к нему в дом, как к себе самому – и чтоб ничего от твоего глаза там не сокрылось. А в большом городе всю жизнь могут прожить, как англичане – дверь в дверь – но так и не быть знакомы, коль не представило их один другому третье лицо. И вот посерёдке меж тем и другим моя малая родина – наш городок на берегу лимана неподалёку от моря – неприметный, но исторически тёртый калач. На мысу средневековая крепость; от неё расходятся веером улицы с домиками и садами, с мостовыми из тёсаного камня; берег в старых причалах и молах – а ближе к морю крохотный, почти игрушечный, но всё же крупнотоннажный порт.

...на этих страницах не беллетристика, а живая иллюстрация и житейская параллель к моей философской системе (изложенной в полноте в других моих работах). Помимо прочего я пытался в этой системе увязать в некое целое такие понятия как «личное счастье», «личная память», «личное прошлое» и «сокровенное благо». Ведь это, собственно, всё что у нас остаётся, когда все иные планы, цели и замыслы не состоялись или предали нас...

Герои русской литературы (...) во многом личности «сдавленные» своим внутренним голосом совести. Таков доктор Астров в «Дяде Ване» Чехова – столь яркий и свободный, но полный иронии и к самому себе, и по отношению к возлюбленной, и по отношению к миру, в котором он живет (дому, лесничеству, врачебной практике). Астров, по большому счету, заключен в ряд «безнадежных» и «обреченных» героев, которые не стремятся к счастью или удовольствию. Такое «нестремление» словно пронизывает русскую литературу, выделяет ее, ставит на другой уровень.

Измельчало, истёрлось, в пыль обратилось, \ Убыло, кончилось, в прах возвратилось, \ Одомашненное одичало, \ Говорившее замолчало.

...Бухарбай ему пришлось по сердцу, и даже будучи многократно выдворенным с призывного пункта за непригодность, войну познал на фронте, оставаясь сказочником Бухарбаем. Вначале пристроился в медсамбат, а потом и до Берлина дотопал; домой вернулся с двумя орденами Красной Звезды, о войне рассказывать не любил.

Его глаз не «идеальный орган желания». Непривычный стиль изображения не позволяет зрителю сохранить «приличную» дистанцию, не заполненную мифом или историей. Боязнь не выдержать напора сенсорных стимулов, давящих на нас снаружи и изнутри. В мире Шиле никто не знает покоя.

...известный фильм с Николь Кидман, «Догвилль», о сходной теме помощи ближнему, сильно проигрывает по сравнению с Шукшиным! Боже мой, какой же, вывод был в том американском фильме?! Она же потом всех перестреляла, эта главная героиня! А какой вывод, при всём при этом, в русской драме Василия Шукшина, в которой сердце матери словно оголено, страдает и горит за сына, одновременно горя и за всё человечество?

Как любил я коридоры \ Полутёмной зимней школы \ В час шестой, после занятий! \ Звук раздастся одинокий; \ Кто-то гулкие ступени \ Просчитает каблуками – \ И опять темно и тихо… \\ В этот час я наблюдаю \ Сад, в сугробах, заоконный, \ Синий сумрак в белой раме… \\ Из натопленного класса \ Шумный ангел Боттичелли \ В зимний сад летит к Марии \ В потемневшую беседку. \\ Ни стекла не замечая, \ Ни за партой – третьеклашку.