Что для меня в этом «между»? – Вечное становление. Изменение. Метаморфоза. Область творчества. Прыжок в незнаемое. Разрыв шаблона. Поиск. Поле неопределённости, а значит, возможности. Ресурс.

Но если и есть нездешний свет за чертой бытия, не осенить ему нас, пока не научимся смотреть в глаза своему Я – и страшиться из этих глаз ползущего к нам запредельного мрака. Всё внешнее и грозное, что есть в этом мире – на нас наступающее и понемногу нас из себя выжимающее – это только личина нашего внутреннего – нашей памяти и совести, безгласных лишь до поры.
«Не оттого люди ужасаются мысли о смерти, что боятся, чтобы с ней не кончилась жизнь, но оттого, что смерть показывает им необходимость истинной жизни (а как по мне, и искреннего само-сознания), которой они не имеют» (Лев Толстой, «О жизни»)

Председателем делегации на знаменитую Генуэзскую конференцию 1922 года, где оказался Хемингуэй, был назначен Ленин, заместителем был Георгий Чичерин. (...) «...Франция была на стороне победителей и диктовала условия. Германия проиграла и должна была выплачивать значительные суммы, пряча индустриальный капитал. Проигравшие войну турки были готовы снова воевать с греками. Британцы были за мир, чтобы контролировать нефть в Арабских странах. Как пишут некоторые западные критики того времени, никто не хотел особо признавать мощь русской революции, но большевизма опасались даже больше войны. Британцы продолжали контролировать стерлинг, а многие англичане вели себя так, словно их колониальное прошлое не было позади. США вели себя невнятно, посылали в Геную послов, согласившись уничтожить часть своего флота, и на словах провозглашая демократию. Важнейшей проблемой было возрождение экономики».

Внешность птицы меня поразила: круглая крепкая голова с внимательно и сурово изучающим меня круглым глазом, мощный размах крыльев, стремительный хвост, хищные цепкие когти. В нём не было ничего жалкого, сиротливого, суетливого, как в других кормившихся у меня птицах. Казалось, он совсем не боялся меня, от которой теперь зависела его судьба, не признавал за мной права сильного. Когда я брала его в руки, сердце птенчика не трепыхалось под кожей, а билось спокойно и мерно. Глаз смотрел серьёзно и почти презрительно. Мне становилось не по себе. Что-то дьявольское было в этой птичьей твари.