Рейтинг публикаций

…если мы зададимся вопросом о том, что, собственно, представляет собою метафизическое зло, то мы увидим следующее, а именно: раздельное бытие взятых по отдельности существ, находящихся между собою в отношениях взаимной зависимости, необходимым следствием которой служит их нахождение в страдательном положении относительно друг друга.

Господи, храни птенца – \ Желторотого, родного! \ Он щебечет без конца, \ Он летает бестолково, \ Но бывает, как бы вдруг, \ Сам того не понимая, \ Золотой и чистый звук \ Он из сердца извлекает – \ Видно, зернышко души \ Прорастает потихоньку. \ Господи, не разреши \ Кукарекать соловьёнку! \ Подари ему, как мне, \ Это тайное уменье: \ Вверх, по звуковой волне \ К звёздам до изнеможенья \ Восходить, чтобы как срок \Нам настанет распрощаться, \ Он умел на звёздный ток, \ И на ветер опираться.

Парус, парус – парящий, весёлый! \ Мимо бухт малахитовых лета, \ Над бедою моей невесомо \ Ты летишь в волнах моря и света. \ Словно голос поющей сирены, \ Искушаешь бродячую душу – \ А она: "Лучше пеной, чем пленной! \ Дом разрушу и клятвы нарушу!"... \ В миражи горизонта, в воронку \ Плавно падает парус пернатый, \ А душа всё вдогонку, вдогонку: \ «Я крылата, я тоже крылата!»

...Он все мечтал о том дне, когда на пороге его кельи вдруг появится священник, с запечатанным конвертом и связкой плесневелых пуповин. И как он перекрестит его этими пуповинами – святого Василия, святого Николая, – и сам приложится к ним белыми губами, чтобы затем сообщить, что Ромо выбрали быть Словом Его.

Где же ты бродишь, Ванюша, кличешь, стервец, Горбунка? // В два открываются двери и Гастроном Гастрономыч // ждёт Дурака.

в нашей переписке мы не будем выдавать государственные тайны и не будем компрометировать себя.

Бог больше не разговаривает со мной, посвящение меня в рыцари стало невозможным, а слово <романтизм> я употребляю как ругательство. Небеса, как я и предполагал, захлопнулись, а дальнейшее падение - вопрос чисто технический.

- Итак, мы видим, что доведенный до отчаяния чеченский народ еще раз попытался обратить на себя внимание общественности.

Ведь я умер – значит, некому думать. Это мир – этот мир – думает.
Думает мной. Как музыка.
Меня сделали образом, самого оставили воспоминанием.
Меня вбили кубиком в стену мироздания.
И никто не знает, что я до сих пор мотаюсь здесь, как сумасшедший атом…

В нашей семье был культ Дмитрия Александровича Лестева, память о котором увековечена в названии улиц в Москве, Долгоруково и селе Долгуша Липецкой области.

Он утверждал, что будет живее всех живых, поскольку для остальных людей единственный реальный момент их существования – момент смерти – стирается, уничтожается, и только в его случае этот момент будет закреплен, из собственно момента сделается чем-то продолжительным и постоянным. Ох и замучил же он меня!

...досталась она мне, самая что ни на есть французская, хотя и русскими буквами писанная. К ней бы в придачу и родословную с гербами, но, увы, родословной своей я похвастаться не могу, поскольку ее толком не знаю, а без толку кичиться своими предками мне, признаться, не по вкусу.