Рейтинг публикаций

...Может это и есть тот Реальный друг и та Живая дружба, о которой я размышлял? И он тоже ищет себе такого друга: просто чтобы было кому помогать, о ком заботиться. То есть кто-то бежит от этого, а кто-то разыскивает всеми силами, готов отдать последние носки, последний пирожок, с легкостью потратит на тебя последние деньги, лишь бы ты с ним походил, покатался с ним, принимал его заботы. Может этот кто-то и я тоже?..

К 60 годам, когда Михаил Михайлович вышел на пенсию, ему стало от людей тошно.

Раньше, еще до 17-го года, в монастыри тоже приезжали трудники (случалось, даже по морю приплывали – на Соловки). Тогда, 100 лет назад, эти трудники разделялись (условно) на две категории: приезжали или «по усердию», или «по обещанию».

Людям не обязательно знать, что я появился не для них, что их породил такой же бог, какой и меня – величайший, открывающий сам себя Разум. Человечество для него – одна из временных локаций.

Созвучия не случайны. Даже, если кажется, что никакой связи нет, например: утопия, утопленник...

"В былые времена, задолго до великого затмения, решили боги древности заглянуть в воды первобытного океана шветалоки, дабы узнать, чему надлежит статься в грядущем. И вот, открылось им дурное знамение, что один из богов, самый старший среди них, великим обманом овладеет многими высшими и низшими мирами, так что истина, справедливость и равновесие будут убывать до тех пор, пока законы нравственности не будут сокрушены в конце времен".

Яник идёт к скамеечке под старой яблоней, замирает, долго стоит, точно болотная серая цапля, садится, кладёт на плечо скрипку, гладит её небритой щекой и так же нежно ласкает смычком. Звуки дрожат осиновым листом, отрываются, кружа, летят в неизвестность.
Заслышав, мама бросает все дела, укладывает модно волосы, надевает маркизетовое платье, обувает румынки, в ридикюль кладёт трофейный веер, себя и дамский платочек, отороченный кружевом, одаривает «Красной Москвой».

Ведь я умер – значит, некому думать. Это мир – этот мир – думает.
Думает мной. Как музыка.
Меня сделали образом, самого оставили воспоминанием.
Меня вбили кубиком в стену мироздания.
И никто не знает, что я до сих пор мотаюсь здесь, как сумасшедший атом…

Женщина, стоявшая у трибуны, не была ни молода, ни красива, но на нее почему-то хотелось смотреть. А посмотрев, нельзя было насмотреться. Не понимал Перепелкин, в чем состояла ее гипнотическая притягательность. Скуластое лицо, ладная, но приземистая фигура, икрястые ноги. Одета она была во что-то похожее на железнодорожную форму, а на голове сидел неуместный в аудитории, да и где бы то ни было зеленый берет.

...Апрель, залив. Пьянел, вдыхая струйку новой воли. Желтенькие, по обрыву; пробуждение, воскрешение, растительная душа, улыбка природы. Блеск, плеск, рыбаки в нимбах, радость на приморском бреге. Брезжит в голубом тумане голый стол Финского залива. Перышко пылится, забытое, ненужное. Чайка-парус. Куда ж нам плыть? (...) Телесная тоска, грусть на корабле. «Общее искусство знаков или искусство обозначения представляет чудесное пособие, так как оно разгружает воображение». Творец монад, Лейбниц. Темная власть этих клейм и печатей. Всё, всё помечено, всё и вся! Люди-знаки: у каждого на руках и на лбу – след Когтя. Читай Иоанна.

Время, когда одной ногой ты еще стоишь в школьном детстве, а другой уже начинаешь запутываться в жизни взрослых, теряясь в коммуникациях мегаполисов, чтобы разыскать в них какое-нибудь местечко для себя, где можно временно приткнуть голову. Время, когда ты начинаешь привыкать к мысли о том, что все в этой жизни временно и непостоянно. Вместе с тем это время, когда тебе все удается сделать впервые...

Кирпичное серое одноэтажное здание советской постройки вдруг выглянуло из-за стены высоких деревьев. По форме оно напоминало вытянутый параллелепипед. На табличке Антон прочитал «Государственное бюджетное учреждение здравоохранения. Бюро судебно-медицинской экспертизы. Департамент здравоохранения».