Проза

Катя Берестова Илл. к рассказу Д. Убыза "Разрушение формы"

Я готовил обед, когда мне послышалось, словно в недрах дома что-то скребется.

Меня охватило странное предчувствие: приближалось нечто чудовищное.

Я выключил плиту и убрал с конфорки кастрюлю с макаронами. Сделалось тихо. На первый взгляд ничем не нарушался привычный порядок вещей; однако мне почему-то представилось, что дом – это моя броня, мой панцирь, продолжение моего организма, и сейчас его кости трещат.

На столе стояла чашка с темным недопитым чаем; когда я туда посмотрел, внутри как будто что-то всплеснулось и булькнуло. Но мне могло это и показаться – я был взвинчен.

Не знаю, откуда и как пришло ко мне это понимание, но я знал, что оставаться в доме было нельзя. Правда, и бегство из него не могло помочь, спасаться было, как я предчувствовал, бесполезно; и все-таки я накинул пальто и выбежал на залитую весенним солнцем улицу.

Мой дом стоял на бульваре, где сейчас, в рабочий день, гуляли в основном дети и старики. Было около полудня. Дети по своему обыкновению носились и орали, затеяв какую-то игру, смысла которой я не понимал.

Безмятежный и довольный вид гуляющих зародил во мне сомнения. С чего вдруг коллапс должен прийтись на такой спокойный, теплый день?

На дереве рядом со мной чирикнул воробей. Я увидел его: жирный, взъерошенный, он сидел на одной из нижних веток и копался клювом в перьях.

«Все в порядке, – подумал я. – Мне, вероятно, что-то померещилось. Может быть, мне приснился кошмар, отголоском которого остался нынешний бессмысленный испуг?»

В этот момент за моей спиной послышался негромкий хруст. Обернувшись, я увидел, что мой дом рассыпался в труху.

Соседнее с ним здание вспыхнуло и превратилось в облако жирного пепла.

Еще один дом был расплющен в лепешку и вдавлен в асфальт; другой – скомкан какой-то незримой силой и отброшен далеко за реку.

Несколько зданий были стиснуты вместе и превращены в бесформенный ком строительного материала.

Водонапорная башня скукожилась, как гнилой гриб.

Бульвар вздыбился, словно ковровая дорожка, которую кто-то принялся вытряхивать; люди посыпались с него на обочины. В том числе отлетел и я, успев увидеть, что бульвар скручивается в спираль, в которой с треском уминались деревья.

Упав, я увидел небо; на моих глазах кубический фрагмент был выдран из него и куда-то исчез. На его месте остался темный провал. Клочья облаков по краям торчали, как разорванная вата.

Я осторожно поднялся на ноги и увидел, как неподалеку целый столб в окружающем пространстве, от земли до неба, провалился, не считаясь с проходящими на этом участке границами предметов.

Один из соседних кварталов вздыбился, стоящие дома на нем рушились и с высоты сыпались на другие дома; затем земля лопнула, и из-под нее полезли почему-то новые, прежде не виданные дома – видимо, вытолкнутые из недр.

Еще один фрагмент города сжимался и расправлялся, словно был охвачен спазмом.

Все пространство передо мной вдруг на всем своем протяжении лопнуло по диагонали, словно было какой-то непрочной декорацией. Мне показалось, что по краям разрыва изнутри виднеются пласты сырого мяса.

«Возможно, это не выдержала и прорвалась кожа мира, и в ране видна его поврежденная плоть», – подумал я.

Может быть, мир оказался недостаточно прочным и теперь разваливался? Или его разрушал какой-то невидимый исполин? Либо произошла катастрофа, стихийное бедствие?

Как бы в ответ на вопросы за моей спиной раздался звук трубы – оглушительный и торжественный. Я понял: это был сигнал к полному и повсеместному разрушению привычной формы.

Конвульсии, охватившие один из участков пространства, расширялись и усиливались. Я обернулся к источнику звука, надеясь, что успею увидеть трубящего и понять, что же произошло, – но мир в своем немыслимом выверте увлек и затянул меня.