Проза

 (О преступлении против себя, как живой системы, и когнитивной ошибке — принять симптоматическое облегчение боли за процесс её этиологического лечения.)

 

ЧАСТЬ I

 

СЕКРЕТАРЬ (ровно как анестезия, которую никто не просил, но все привыкли терпеть): Встать. Суд идёт!

Присутствующие поднимаются. Медленно. Неохотно. Как будто не люди — последствия. Их предчувствие — под действием обезболивающего. Не потому что страдает — а потому, что отказывается чувствовать.
Зал полон. Но никто не дышит глубоко. Слушатели сидят рядами — как сдавленные вопросы, на которые давно не ждут ответов. Здесь большинство тех, кто давно молчит — из осторожности или привычки. Некоторые сцепили руки в замок, словно удерживая что-то внутри. Кто-то — на автомате — записывает в блокнот: буквы, цифры. Без смысла. Несколько — в наушниках, без музыки. Один из иных заинтересованных шепчет купленный накануне аутотренинг: «Это не со мной. Это не со мной». Но каждый раз сбивается, когда Подсудимый поднимает глаза.
Никто не пришел просто так. Все — чтобы свериться: выжили ли они. Или просто не дошли до своей боли.

В пятом ряду кто-то встаёт. Его поднимает рефлекс. Человек вдруг снова садится. Рефлексы не выдерживают. Они — на парах инстинкта. Почти истёрлись.
За Подсудимым — Тень его Боли. Её нет в списках. Не обвиняется. Не приглашена. Села рядом с Тенью Тревоги. Тоже — самовольно присутствующей. Их никто не замечает. Не потому что незаметны. Напротив — агрессивно узнаваемы.

СЕКРЕТАРЬ (как перед эвакуацией): В заседании участвуют:
– Его Величество Прокурор;
– Подсудимый;
– Адвокат и Бюро;
– Иные заинтересованные лица.

Лица «иных заинтересованных» безликие, но не пустые. У большинства — взгляд тех, кто когда-то кричал во сне, но проснулся. Слишком поздно. Они не смотрят друг на друга. Сидят поодиночке. У кого-то в руках папка. Внутри — обрывки писем, не отправленных самим себе. Некоторые — в тёмных очках, хотя в зале полумрак. Один — с заклеенным ртом. Никто не готов спросить, зачем. Все делают вид, что так и должно быть. Всех привела боль, которую они пытались забыть. Или — избавиться. Теперь ждут приговора. Себе.

СУДЬЯ (неумолимо): Заседание объявляется открытым. Рассматривается дело № 999/БС — о преступлении против себя как общества и ошибочном применении боли в целях имитации исцеления.

СЕКРЕТАРЬ (скороговоркой): Обвиняемый, встаньте.

Подсудимый поднимается. Не механически — будто впервые. Будто до этого жил в коме. Лицо чистое, но не свежее. Ни старое, ни молодое. Стертое. От боли, которую он однажды перестал избегать. Одет в странное. Не по эпохе. Выглядит — как переживший её.

СУДЬЯ (всматриваясь): Вы — организатор Клуба Травматического Опыта (КТО)?

ПОДСУДИМЫЙ (ровно, как гул в голове): Имя — формальность. Форма — избыточна. Но если вам нужно: да. Я открыл пространство. Не клуб. Не дверь. Не цель. Пространство.

Тени вдоль стен шевелятся. Одни поворачиваются к нему — бесстрашные. Другие — от него. Потому что тоже были в КТО. Сегодня особенное заседание. Присутствуют только полупрозрачные — незавершённые решения.
Одна — обнимает себя, будто боится распасться. Другая — стоит на одной ноге. Так больнее.
Сегодня здесь Тени именно тех, кто слишком долго молчал. Которых как всегда не звали. Их отрицают. Но они пришли. Потому что однажды ушли слишком рано. Или остались слишком поздно.

СУДЬЯ (внимательно): Хорошо. Вы — организатор пространства, где люди добровольно проживают разрушение?

ПОДСУДИМЫЙ (как обнажённый нерв): Я — не организатор. Я — напоминание. Пространство я не создавал. Я просто убрал табличку «вход воспрещён». Кто вошёл — был готов. Или считал, что готов.

СУДЬЯ (въедливо): Но вы толкали людей в боль?

ПОДСУДИМЫЙ: Нет. Я перестал отворачивать их от неё. Не предлагал курсы. Не советовал дышать. Я позволял остаться с болью. Не убегать. Не глушить. Я оставался рядом, когда становилось невыносимо. Кто-то не выдержал. Кто-то — впервые выжил.

СУДЬЯ (резко): Вы называете это терапией?

ПОДСУДИМЫЙ (спокойно): Это не терапия. Это — ретрит. Без утешений. Без гуру. С одним условием: не врать себе. Там, где должна быть таблетка — правда. Там, где раньше был «просто стресс» — боль. Ты болезнь. Ты же — лекарство, если рискнёшь стать им. Потому что боль — не наказание. Боль — процесс. Она приходит, когда время вышло. Когда прежний «Я» уже не может продолжать. А новый — ещё не родился.

Щелчок. Кто-то ломает ручку. В третьем ряду женщина закрывает глаза — словно слова Подсудимого разрезают ей шов, наложенный перед заседанием.
Слушатель у прохода снимает очки и вытирает глаза платком.

Тени едва движутся. Одни — ближе. Другие — отступают. Узнают запах. Запах боли, мимикрирующей под усталость. Под возраст. Под хроническую норму.

СУДЬЯ: У нас есть свидетельства: после вашего «пространства» некоторые навсегда сломались.

ПОДСУДИМЫЙ (без пафоса): Они уже были сломаны. Просто раньше — не признавались. Я снял наркоз. Кто-то — не выдержал. Кто-то — ожил. Боль — не враг. Она — зеркало. Но большинство боится результата.

Кто-то встает и уходит. Быстро. Его пальто цепляется за ручку двери. Но он не возвращается. Остается его воздух — с запахом страха быть опознанным.

СУДЬЯ: Вы считаете страдание — лекарством?

ПОДСУДИМЫЙ: Нет. Страдание — симптом. Лекарство — правда. А к ней — не дойти в обход. Только — прожить. До дна. Без фоновой музыки. Без табу на бегство.

Слушательница в первом ряду держит блокнот. Не пишет. Обложка: «план жизни». Она смотрит на неё, как на чужую фамилию.

СЕКРЕТАРЬ (хладнокровно): Зафиксировано: Подсудимый отрицает утешение как метод лечения.

СУДЬЯ (с интересом): Значит, вы сознательно подвергали людей разрушению?

ПОДСУДИМЫЙ (в зал): Хочешь жить по-настоящему — сначала умри. В иллюзии. В ожиданиях. В себе самом. И если боль не разрушила тебя — это была не боль. Это была правда.

Его слова — камень в воду. Тишина. Кто-то тяжело дышит. Кто-то впервые смотрит на Подсудимого как в зеркало.
Молодой человек снимает наушники. Шепчет: «Громче некуда». Он — не про звук. Он — про суть.

Замеревшие было Тени снова оживают. Одна — снимает обувь. Будет ходить по гвоздям. Другая — прячет плакат: «БОЛЬ — ПРАВДА?». Не решается его поднять. Свертывает в рулон. Еще не время. Какая-то из Теней — достаёт из-за пазухи зеркало. Глядит в него — и не узнаёт себя. Потом осторожно протягивает его в сторону Подсудимого. Будто говорит: «Смотри. Кто ты. Если осмелишься».

СУДЬЯ (жестко): Кто дал вам право?

Смешок. Нервный. Неловкий. Кто-то оборачивается. Кто-то кивает. Кто-то — делает вид, что не слышал. Воздух становится густым: из воспоминаний, которым никто так и не дал названия.

ПОДСУДИМЫЙ (как патологоанатом боли): Никто. У кого есть право вести людей сквозь ад? Только у того, кто вернулся. Это не про право. Это про опыт. В ад ведёт тот, кто оттуда вернулся. Остальные — водят по кругу. В розовых масках. С обещанием: «сейчас станет легче».

СУДЬЯ: Но вы ведь не могли не знать: готовы не все, дойдут не все. Вы вывели их за флажки.

ПОДСУДИМЫЙ (впервые — с оттенком злости): Я никого не вёл. И не выводил. Я просто больше не держал.
Боль — огонь. Она сжигает маску. Или — человека. Если кто-то не выжил — значит, всё это время жил не он. А кто-то вместо него.

СУДЬЯ (медленно): Но зачем?

ПОДСУДИМЫЙ (глухо, жёстко): Потому что утешение — это наркоз. Проблема — не в боли. А в том, что её не довели до конца. Мы глушим — не прожив. Лечим «что», не понимая «зачем». Это не терапия. Это — лицевая хирургия. Пока дно не пройдено — лекарства нет. Всё остальное — косметология. Психология в лентах. Медитации на бегство. И вечная, бесконечная анесезия. За счёт жизни.

СУДЬЯ (почти теряя официальность): Вы не оставили им выбора.

ПОДСУДИМЫЙ: Я оставил им шанс. Боль — не дура. Она умеет прятаться. Под советами. Под «осознанностью». Под глянцем. Но пока ты не проживёшь своё дно — не найдёшь своё лекарство. Настоящее. Не проданное. Большинство — застывают. Ни вперёд. Ни назад. И называют это жизнью. Хотя это уже давно постановка, по поручению собственных иллюзий.

На заднем ряду кто-то кивает. Осторожно. Почти незаметно. Они — опоздавшие. Но впервые чувствуют: их опоздание — не конец. А заминка. И, может быть, боль — не убийца. А сочувствующий свидетель.

СЕКРЕТАРЬ (едва слышно, как диагноз): Зафиксировано. У Подсудимого нет задачи облегчить. Только — боль. Через дно. Через правду.

СУДЬЯ (резко закрывая протокол): Достаточно. Суд объявляет перерыв. До отчета специалистов по разбору боли. А также фиксации следов её имитации.

СЕКРЕТАРЬ (тем же тоном): Зафиксировано. Экспертиза назначена. Запрос направлен в Институт Пограничных Форм и Последствий.

СУДЬЯ (поднимается — гулко, как тревога до осознания): Подсудимому — оставаться в сознании. Пока не выясним, кем он был. Кто он есть. И что всё это время называлось лечением в КТО.

Судья встаёт. Шаги — гулкие. В зале никто не двигается. Подсудимый  тоже встает. Ему некуда уходить. Потому что некуда возвращаться.
Он уже.
 

ЧАСТЬ II

СЕКРЕТАРЬ (торжественно, осознанно): Встать. Суд идёт!

Свет изменился. Стал не ярче. Стал точнее. Не освещает — подчёркивает. Каждого. Как в операционной: в фокусе не зал заседаний, только рана общества. Фрагментами. В центре — место, где должно родиться решение. Или оставить шов как есть. Или повторное вскрытие.

Подсудимый сидит ровно. Лицо — то же. Стертое. Но будто ещё сильнее побледнело. Он не отводит взгляд. Но и не ищет «своих». Он — внутри. Или ещё глубже. Тень Боли рядом. Всё ещё. Но теперь она будто вжалась в Тревогу. Как после долгого крика. Тень Тревоги напротив — отступила. Ушла максимально в подполье. Прячется в карманах. В пустых стаканах. В непроницаемых затылках.

Там же прячутся и остальные Тени. Они тоже наполовину стёрлись. Их силуэты сжались, некоторые почти растворились.
Одна — сидит, уткнувшись в пол. На лице — маска. Из бинтов. Не медицинская — самодельная. У другой — обожжённые ладони. Ей больно, но она держится. Сжимает себя. Будто не даёт упасть. Не даёт принять. Не даёт прозвучать словам, которые вот-вот прозвучат.

Люди в зале — тише, чем можно услышать. Не от страха. От нежелания слушать то, что станет их личным диагнозом. У некоторых в руках — пустые стаканы. У одних — наполовину. У других — на три четверти. У парня в белой кепке — сложенный лист. «ПЛАН Б». Он не разворачивает его. Боится, что внутри — пустота.

Секретарь монументально спокоен. Она — стенограф. Только даты. Факты. Цитаты.

СЕКРЕТАРЬ (кивает): Слово предоставляется стороне обвинения. Прошу вас занять трибуну.

Прокурор встаёт. В мантии — не величие, структура. Не объём — масштаб. Нет гнева. Нет ярости. Только защита. Государственность.

ПРОКУРОР (ровно, как формула): Уважаемый суд. Уважаемые присутствующие. Сегодня мы судим не клуб. Не группу. Не человека. Мы судим модель. Модель, претендующую на терапию. Где страдание — учитель. Где разрушение — метод роста.

Он делает шаг.

ПРОКУРОР: Нам предложено поверить: боль — есть правда. Что тот, кто не убегает от боли — достоин. Что тот, кто остаётся в утешении — прячется. Но именно здесь начинается ложь. Потому что утешение — не бегство. Это выбор. Это возможность остановить разрушение до того, как оно станет необратимым.

Пауза. Смотрит прямо на Подсудимого.
ПРОКУРОР: Вы называете это «пространством». Я — ловушкой.

Взгляд Подсудимого скользит по прокурору — равнодушный, почти остекленевший  Он понимает: это не спор. Это — сверка. Финальная. Победы не будет. Только последствия.

ПРОКУРОР (к залу): В этом «пространстве» людям не предлагали поддержки. Им предлагали остаться наедине с тем, с чем они бы не справились. Им говорили: боль — это путь. Их не предупреждали: не каждый дойдёт. Не объясняли, что путь без карты — не путь. Это — ловля правды в темноте. Где чаще всего — обрыв. И дальше — только пропасть.

Он достаёт лист. Исписанный. Не читает. Только держит. Словно написанное скажет само за себя.

ПРОКУРОР: Вот протокол. После одной из «сессий» КТО. Пациент отказался от всех контактов. Уничтожил дневники. Прекратил лечение. Родственники говорят: «он стал другим». Не исцелённым. А отстранённым. Не от мира — от жизни. Вы называете это мутацией. Я называю это — травматическим переломом с утерей функции личности.

Тени опять в движении. Медленном. Некоторые — поняв смысл — растекаются вверх, заполняя собой потолок.  Другие, дрогнув, исчезают в узкой щели света у плинтуса. Они не решают. Они слышат.  Они не спорят. Только отзываются. Эхом. По себе. По тем, кого выбрали.

Голос Прокурора ровный. Тихий. Он не намерен доказывать. Он — констатирует.

ПРОКУРОР:  Подсудимый сознательно снял фильтры: социальные, эмоциональные, психотерапевтические.
Он оставил каждого наедине с собой в его самой уязвимой форме. Это не метод. Это — эксперимент. Это не помощь. Это — деконструкция личности. Под видом поиска истины.

Пауза.
ПРОКУРОР: Вы говорите: «Надо пройти дно, чтобы найти лекарство». Позвольте:
— А если у человека — астма?
— А если нет лёгких?
— А если он только что выбрался из ямы, где был десять лет?

Он указывает на Подсудимого. Не как на врага. Как на системную ошибку. Потенциально смертельную.

ПРОКУРОР:  Вы оставили людей без защиты. Без инструкции. Без права на слабость. Назвали это — честностью. Предложили боль, как будто каждый способен перенести её. Это — иллюзия. Это — ложь. Самая опасная. Потому что смертельная.

Тени замирают. Одна встаёт. Лицо — скрыто волосами. Не идёт. Только стоит. Руки висят. Пустые. Но в них — жизнь. Хрупкая. Осторожная. Как сломанный позвоночник. Она гордится, что выжила. Дошла до этого зала. И сегодня — свидетель всему.

ПРОКУРОР: Те, кто пришли к вам, были изначально слабы. Это не преступление. Это — норма. Они не хотели стать героями. Они хотели — выздороветь. А получили — смерть. Смерть личности.

Пауза.

ПРОКУРОР: В момент, когда им нужна была — госпитализация. Реанимация. Настоящая терапия. Вы дали им зеркало и ушли.

Прокурор подходит к судье. Его тон не меняется. Он по-прежнему не требует. Он рассуждает.

ПРОКУРОР: Вы дали им не то, что нужно, а то, чего они не смогут пережить без помощи. Это не философия. Это — ответственность. Элементарная.

Он поворачивается к залу. Кто-то тяжело дышит. Кто именно — не понять. Кажется, будто сам зал заседаний дышит. Один из мужчин снимает очки. На стекле — трещина, словно оно не выдержало напряжённого взгляда.

ПРОКУРОР:  Я не отрицаю боль. Я отрицаю её — как универсальный путь. Потому что тот, кто идёт через неё, должен знать: не все доходят. Вы — не предупредили. Вы — вдохновили. Вы — убили. И это — ваше преступление.

Подсудимый закрывает глаза. Не отрицает. Не соглашается. Он — внутри. Там, где раньше висела табличка «вход воспрещён». Потом он её снял. Не надо было.

Секретарь фиксирует. Метко. Не буквы. Протокол сломанных жизней. Прокурор возвращается к трибуне.

ПРОКУРОР: Вы хотели правды. Но голая правда — это нож. Вы дали его каждому желающему. Без страховки. Без правил. Без перчаток. Назвали это — исцелением. Суд не принимает целительных философий. Суд принимает только то, что оставляет после себя больше живых, чем мёртвых. А ваш путь — смерть.

Он садится на свое место. Будто возвращает системе её кожу. Её броню. Её защиту.

Судья медлит. Даёт тишине стать осмысленной. Секретарь — не шевелится. Зал — будто после инъекции: ещё не легче, но уже понятно — будет.

СЕКРЕТАРЬ (смотрит на Судью, кивает): Заседание окончено. Следующее заседание — обязательно.

Одна из Теней смотрит на Прокурора. В её взгляде — благодарность. Не за спасение. А за то, что назвал Это — Этим. Сказал то, что никто не решался озвучить.

Пауза между заседаниями — как молчание после выстрела. Никто не знает: попал ли.

Слово — за Адвокатом.
Суд продолжается.
Но сегодня: слова — услышаны.

Обвинение — зафиксировано.

Боль — разобрана на молекулы.

Вопрос не в том, кто прав.
Вопрос — кто выживет.

 

ЧАСТЬ III

 

Воздух в зале сгустился, как если бы кто-то выдохнул перед смертью — и не вдохнул обратно. Свет остался тем же. Но теперь он не просто точный — он режущий. Он не освещает, он отсекает каждого от каждого. Как скальпель, который больше не спрашивает разрешения.

Тени вдоль стен сплотились. Не физически — по смыслу. Они стали ближе друг к другу. Живее. Содержательнее. Каждая — не просто силуэт. Каждая — чья-то боль, вставшая в полный рост. Они не двигаются — но существуют. Как шрамы, которые больше невозможно прятать.

Подсудимый по-прежнему не шевелится. Его взгляд уже не ищет справедливости. И не отвергает обвинение. Он смотрит туда, где нет ни оправданий, ни побед. Только приговор. Только отрезвляющая боль.

Зал застыл, как если бы звук был бы слишком опасен, чтобы произносить его вслух. Присутствующие смотрят вперёд, но каждый — на Адвоката. Это не ожидание. Это сжатое дыхание боли, которая сейчас будет либо разрушена, либо перепрошита.

И в этой напряжённой пустоте, где каждое движение может стать землетрясением, звучит бесцветный голос Секретаря:
— Встать. Суд идёт!
Пауза.
СУДЬЯ (как в последний раз): Слово предоставляется стороне защиты. Прошу!

Адвокат встаёт. Показательно. Словно вместе с ним — встал каждый, кто когда-либо выжил. Его движение не прерывает тишину — оно входит в неё, как свидетель. Не звуком, а правом говорить.

АДВОКАТ: Уважаемый суд. Присутствующие. И те, кто однажды перестал себя чувствовать живыми. Сегодня я не буду говорить за Подсудимого. Я скажу — за каждого, кто оказался на месте Подсудимого. Кто однажды понял: ему не помогут. А значит — помогать придётся себе. Через боль.

По залу расходится колебание — не шум, не движение. Вибрация тревоги. Несколько Теней чуть наклоняются вперёд. Не из интереса — так удобнее. У кого-то из присутствующих срывается с колен тонкая тетрадь в клетку с надписью «ПЛАН А». На титульной странице — выцветшее слово: «держись». Тетрадь падает лицом вниз.

АДВОКАТ: Нас учили: боль надо глушить. Страдание — купировать. Ошибки — избегать. Слабость — прятать. Мы выстроили целую индустрию вокруг «не чувствовать» и назвали это — заботой. Но забота без правды — анестезия. Не лечение. Не путь. Это — инъекция. Подавление симптомов. Пролонгированная смерть в коме осознанности.

В зале кто-то выпрямляется. Как будто в этом слышит обвинение — себе.

Одна из Теней, та самая с бинтовой маской, впервые поворачивает голову. Очень медленно. Тень Боли опять за Подсудимым — не двигается, но как будто стала тяжелее. В её очертаниях — что-то человеческое. Уже не абстракция. Тень Тревоги поддерживает подругу, как может.

АДВОКАТ: Боль — это система сигнализации. Она не против нас. Она за нас. Но только если мы её слушаем. Только если не убегаем. Не глушим. А идём внутрь. По её маршруту. Даже если он ведёт — к полному разрушению. Потому что именно на дне лежит лекарство. Не универсальное. Персональное. Синтезированное собой из себя.

Где-то в зале тихо шуршит бумага. Мужчина с «ПЛАНОМ Б» разворачивает его наполовину — потом снова сворачивает. Его пальцы дрожат. Кто-то сзади тихо плачет. Без звука. Только плечи двигаются.

АДВОКАТ: Прокурор говорил о тех, кто не справился. Кто не дошёл. И он прав: таких — много. Но давайте будем честны: они не справились не потому, что пошли в боль. А потому, что слишком долго от неё бежали. Годы на обезбаливающих имеют высокую цену. Годы — на лжи не оправдывают выбор инъекции. И когда ваша маска упадет — может оказаться, что под ней — уже никого.

Звук — хрустит. Женщина в третьем ряду опять сжимает в кулаке ручку, и та снова ломается. Чернила вытекают ей на ладонь. Но она не смотрит. Не замечает. Пишущие больше не пишут. Они — слушают. Собственную правду. Как приговор.

АДВОКАТ: Вам говорили: «Избегай ошибок». «Не разрушай свою жизнь болезненными воспоминаниями». Но как вы поймёте, что работает — если ни разу не сломали? Как вы узнаете, кто вы — если всю жизнь прожили, играя свои выдуманные роли? Как вы дойдёте до лекарства — если никогда не признавались себе в болезни?

Несколько Теней рвутся в центр. Одна — впервые без страха. У неё в руках — зеркало как диагноз. Она поднимает его — не чтобы посмотреться, а чтобы показать. Подсудимый кивает — еле заметно. Это не просто жест — это признание. Себе. И ей.

АДВОКАТ: Надо прожить неудачу. Удар. Унизительную ошибку. Надо позволить судьбе разорвать себя. В отношениях. В карьере. В вере. В теле. Потому что жизнь — это не путь к успеху. Это путь к себе. Через ошибки. Через позор. Через сокрушительный провал.

Тишина. Она — как пространство в клубе КТО. Судья замирает. Прокурор не отводит взгляда от собственных рук. В его глазах — нет сопротивления. Только боль. Старая. Знакомая.

АДВОКАТ: Самый опасный диагноз — не депрессия, а жизнь, прожитая на «таблетках от боли». Подменившая движение — выживанием. Решения — откладыванием. Терапию — цитатами из психологических блогов. Именуя всё это — «работой над собой».

Женщина с блокнотом «план жизни» медленно опускает его на колени. Крышка закрыта. В этом жесте — не отказ. Разрешение. Будто впервые она понимает: у плана нет автора. До сих пор.

Адвокат поднимает над головой белый лист бумаги. Почерк — такой мелкий, что из зала кажется: лист пуст.

АДВОКАТ: Это — письмо. Без имени. От одного из тех, кто прошёл КТО. Цитирую: «Я зашёл туда как пьяный. Вышел без кожи. Но впервые — это был я. Я потерял всех, кто меня не знал. И нашёл того, кто знал меня всегда — Себя».

Зал — не дышит. Один мужчина касается своей щеки. Медленно. Как бы проверяя: он ещё здесь. Он — настоящий. Или всё ещё под наркозом.

Одна из Теней исчезает. Молча. Мирно. Как будто даже себе стала не нужной.

АДВОКАТ: Это не секта. Не теория. Не терапия. Это возвращение. К боли. К себе. К истине. В мир, где правда — не популярна. И даже опасна. Потому что не продаётся.

Тень Боли сжимает руку Тревоги. Впервые. Не как жертва — как победитель. В глазах Подсудимого что-то меняется. Очень глубоко. Удивление? Понимание? Может быть — впервые за весь суд.

АДВОКАТ: Суд спрашивает: кто дал Подсудимому право? Я отвечу: никто. Он просто перестал принимать обезболивающее. И не помешал другим сделать то же. Это — не преступление. Это — шанс. Страшный. Без гарантий. Но шанс. Единственный.

Несколько людей в зале встают. Не хором. По одному. Они — проверяют: могут ли. Ещё встать. На ноги.

Одна Тень кивает подруге. Это признание. Прежнего ужаса — нет.

АДВОКАТ: Вы правы. Утешение — тоже выбор. Но купирование боли — не исцеление. А большинство живёт — не лечась. А лишь глуша симптомы. Потому что исцеление — это всегда про боль. Это рвота от осознания. Это потеря иллюзий. Это выход через чёрный ход собственной жизни.

Мужчина с треснувшими очками кладёт их на скамью. Смотрит впервые — без линз. Его глаза воспалены. Кто-то — улыбается.  Причина неизвестна.

АДВОКАТ: И если вы спросите меня: все ли готовы? Мой ответ: Нет. Но никто и не бывает готов к рождению. Боль — это роды новой личности. А значит, враг — не боль. Враг — анестезия — привычка обходить боль.

Тень с обожжёнными ладонями раскрывает их. Прямо перед собой. На них — красные следы. И свет. Прямой. Без фильтра.

АДВОКАТ: Кто-то не дойдёт. Да. Но если не идти — не дойдёт никто. А жизнь — не цифра выживаемости. Это всегда риск. И смысл. И боль. Только она делает человека живым. Остальное — имитация.

Секретарь опускает голову. На её листе — слово без даты: «ДОШЁЛ». Она не знает, о ком оно. Но оно — нужно. Как факт.

АДВОКАТ: Поэтому я прошу суд — оправдать Подсудимого. И признать: он — один из немногих, кто не испугался быть проводником. Не гуру. Не врачом. А тем, кто остался рядом, когда закончилась имитация. И началась боль.

Он смотрит в зал. С надеждой. Может кто-то сейчас впервые начнёт дышать. Сам.

АДВОКАТ: Пусть это дело станет началом разговора. О настоящем. О боли. И о том, кто мы, когда остаёмся без инъекций иллюзий.

Адвокат занимает свое место. Но воздух — стоит. Потому что тишина в зале — как конец. Как роды. Нового понимания.

Судейский молоток опускается. Медленно. Как отрезвление.

СУДЬЯ (глухо): Суд удаляется для вынесения приговора. Он встаёт, поворачивается и уходит. Его мантия — не защита. Она — траур. Секретарь поднимает глаза. Смотрит в никуда.

Тень Боли больше не сидит. Она — стоит. Рядом с Подсудимым. Лицом к залу.

 

ЧАСТЬ IV

СЕКРЕТАРЬ (как приказ): Встать. Суд идёт!

Судья возвращается. Мантия — вычищена до черноты. Уже не символ закона, а занавес. Он садится медленно, словно несёт в себе государственную тайну. Зал суда исчез. Осталось только пространство, в котором запрещено дышать.

СУДЬЯ (будто произносит диагноз, а не приговор): Суд выслушал все стороны. Истощил сострадание. Истощил сомнение. Истощил саму суть. А также получил заключение Института Пограничных Форм и Последствий.

Пауза.

СУДЬЯ: Специалисты не смогли установить: где боль подлинна, а где — подмена; где разрушение — путь, а где — мошенничество. И потому был зафиксирован главный прецедент: правда без инструкции к применению, признана опасной. С этого момента всё, что не регламентировано как исцеление, объявляется преступлением.

Судья смотрит на Подсудимого.

СУДЬЯ: А также. Суд постановил: ваш подход не укладывается в категории «терапия», «практика», «помощь». Он — вне формата. Он — угроза. Потому что не предсказывает последствий. Потому что боль в нём — не купирована. А значит — неуправляема.

Пауза.

СУДЬЯ: Подсудимый, встаньте.

Подсудимый поднимается. Не сопротивляется. Он знает. Он готов.

СУДЬЯ: Вы обвиняетесь в преступлении, куда более тяжком, чем медицинская ошибка. В преступлении — доведении до самоубийства личности. Без допинга. Без упаковки. В преступлении боли, названной дорогой. В подмене утешения — разрушением. Вы сделали из боли зеркало. И заставили людей смотреть в него. Без наркоза. Без инструкций по выживанию.

Пауза.

СУДЬЯ: Вы обрекли их на настоящее.

В зале — ни звука. Тишина слишком плотная, чтобы через неё дышать.

СУДЬЯ (жестче): А потому вы как Травматический Опыт приговариваетесь к высшей мере наказания: к запрету на боль как путь. К пожизненному отсроченному существованию. К полному и безвозвратному изгнанию из пространства внутренней правды.

Секретарь не пишет. Просто рвёт лист.

СУДЬЯ: С этого дня:
— Боль не признаётся свидетельством.
— Страдание не разрешено как метод.
— Познание себя через разрушение — вне закона.
— С этого дня любые формы боли, направленные внутрь, подлежат обязательной регистрации и лицензированию. Самоанализ допускается только в сертифицированных группах под контролем Инструкторов по Самоопределению. Правдой признаётся только та истина, которая вызывает одобрение. Любая иная — считается саботажем. И преследуется по Закону. Ибо истина...

Поднимает палец вверх, как божественный ориентир.

СУДЬЯ: ... теперь услуга. А боль — угроза общественной стабильности.

В зале кто-то падает. Не от удара — от того, что сам удар теперь вне закона.

СУДЬЯ (медленно, как в финальной сцене казни): Подсудимому запрещается оставаться собой. Запрещается быть зеркалом для других. Запрещается жить на дне. Отныне вы — пустота. Вам разрешено только одно — выживать. Без боли. Без смысла. Без Себя.

(Пауза. Гробовая.)

СУДЬЯ (как последний гвоздь в крышку): И пусть этот приговор станет началом новой эпохи. Эпохи обезболенной человечности. Где никто не плачет — и никто не страдает.

Молоток ударяет. Один раз. Последний.
Тишина не падает — она сгущается.
Зал остаётся сидеть. Как после смерти, которую никто не осмелился признать.

Подсудимый улыбается.
Тихо. Глухо.

Как тень, в которую стреляли днём, а она вернулась ночью.
Глупцы. Он жив.

Его нельзя казнить.
Он — Боль.

Теперь — заклеймённая. Стёртая из всех законов.
Боль, которую попытались стереть.
Вычеркнуть.
Заклеить печатью.

Его можно забыть. Это правда.
До поры.

А потом — вспомнить.
Когда уже поздно.
Не страшно поздно — а неотменимо.

Он улыбается, потому что знает: его не отменили. Его закопали.
Но земля над ним — треснет. Как шов на гниющей ране.

И тогда вернётся — Боль.
Без имени.
Без голоса.
Но с правом на возмездие.

И возьмёт не тех, кто был виновен.
А тех, кто поверил, что выжил.