Проза

 

О человеке, признавшим себя пустотой.

 

 

 

 Часть I

 

СЕКРЕТАРЬ (ровный, как метроном без стрелок — безупречно точный.): Встать. Суд идёт!

В движении только Тени. Они мгновенно оторвались от тел.
Это их суд. Этот суд про них. Наконец-то им тоже дали высказаться. Они встают раньше всех. Не по команде. По памяти.

На груди каждой таблички: «СОХРАНЁННЫЙ», «ВОССТАНОВЛЕННЫЙ», «ПРОШЕДШИЙ КУРС», НАУЧИВШИЙСЯ БЛАГОДАРИТЬ». Некоторые держат их, будто кресты. Остальные — как справки о невиновности.

Люди встают. Подъём — предписан. Это правило игры под названием «выживание». Не встать — уже диагноз. За ним — тревога, а что дальше, и думать не хочется. Порой выжить — значит предать себя. Потом предать снова. И снова. Некоторые поднимаются дважды — просто чтобы убедиться, что они ещё существуют. На скамье подсудимых — один. Он остаётся сидеть. Не потому что сопротивляется. Просто он — уже не часть всеобщего движения. Его взгляд не ищет одобрения. Его плечи — не ждут приговора. Он пуст. Он здесь не для ответа. Он — чтобы не быть.

СЕКРЕТАРЬ (точно, как диагностика): В судебном заседании участвуют:

— Его величество Прокурор, действующее от лица Института Эмоциональной Гигиены;
— Обвиняемый, утративший, но не восполнивший;
— Адвокат — назначен автоматической системой сострадания;
— Иные заинтересованные лица, включая представителей Медитации, Волонтёрства, Благодарственных Практик и Дыхания по квадрату.

Пауза.

Секретарь опускает глаза в бумаги, но пальцы предательски дрожат. Она понимает: записи не удержат её на ногах. В  зале кто-то мысленно отмечает: отсутствует Радость. Отсутствует Надежда. Их никто не вызывал.

Тени переглядываются. На их табличках теперь пустота. У некоторых буквы осыпались в следы от прежних заседаний. Люди — стараются не замечать. Некоторые отворачиваются, делают вид, что записывают.

СУДЬЯ (без выражения, но с весом): Открывается слушание по делу гражданина, который не стал восстанавливаться после потери. Не предпринял шагов. Не вернул форму. Не интегрировал утрату в личное прошлое. Обвинение указывает: вместо трансформации — безмолвие, вместо траура — неподвижность, вместо работы над собой — утверждение: «Пустота — это я». Подсудимый, можете объяснить суду суть ваших заявлений?

ПОДСУДИМЫЙ (спокойно): Я не отказываюсь от жизни. Я отказываюсь от её декораций.

СУДЬЯ: То есть — от внешнего? Или от участия?

ПОДСУДИМЫЙ: От симуляции участия. Когда умерла собака — умерла не она. Умерло желание, что кто-то меня будет ждать. Что шаги за дверью — мои. Что взгляд из зеркала — отражение. После этого внутри осталась дыра. Реальная. Если вы прислушаетесь, вы услышите, как через неё гуляет ветер. Не скорбь. Не боль. Просто движение воздуха.

В зале появляется движение воздуха. Тени ощущают его первыми. У некоторых поднимаются рукава, будто кожа вспоминает холод. У некоторых таблички начинают звенеть. Кто-то зажимает пальцами свою надпись, чтобы не дрожала — «ПРОЖИВАЮ», «ПРОЦЕСС ПРОДОЛЖАЕТСЯ». Но воздух всё равно проходит сквозь.

Секретарь неловко кашляет. Ему кажется, что ветер прошёл и через него тоже. Он ищет глазами окно, но его нет.
Прокурор делает пометку, словно вычёркивает слово «вина» из уже готового обвинения.

СУДЬЯ: Почему не закрыли дыру? Зачем оставили?

ПОДСУДИМЫЙ: Чтобы увидеть. Что за ней — ничего. Мне сказали: засыпь, посади, отпусти, назови прошлым. Я не стал. Я просто сел рядом. И остался.

СУДЬЯ (с нажимом): Это — отказ от восстановления.

ПОДСУДИМЫЙ: Нет. Это отказ от фальши. Мне сказали: заполни. Я ответил: зачем? Мне сказали: иначе ты не человек. Если человек — это только заполненность, то пустота — это моя форма человечности.

В последнем ряду переглядываются. Один из них вдруг хватается за сердце — как будто его собственная пустота дала знать о себе слишком резко. Другой — напротив — сидит идеально ровно. Взгляд в точку. Как будто всё это сказано про него. Он знал. Всегда знал. Просто надеялся, что его не вызовут.

Тени у стены, за последним рядом, вздрагивают. Кто-то смотрит в пол, кто-то — в потолок, будто ищет, куда спрятать согласие. У одной таблички вспыхивает отражение — «НА ПУТИ». Она пытается отвернуть её, но свет не даёт.

СУДЬЯ: Вы считаете себя сосудом без содержимого?

ПОДСУДИМЫЙ:  Нет. Пространством без стен. Я не против чувств. Я просто больше не делаю вид, что они вечны. Я не против смысла. Я просто перестал его производить.

СУДЬЯ: И вы называете это покоем?

ПОДСУДИМЫЙ: Нет. Это не покой. Это — прекращение. Смысл умирает вместе с тем, ради кого он создавался. Пустота — не отсутствие. Это то, что остаётся, когда всё остальное развалилось. Она — не конец, а перекресток. Между «уже нет» и «ещё есть».

Тени сгущаются. Некоторые из них стекают в углы. Те, что от мебели, превращаются в человеческие фигуры. Им давно знакомо это «между». Их таблички шелестят, словно парадные первомайские флажки. На некоторых проступают новые буквы: «ВРЕМЕННО», «ПОКА ЕЩЁ», «БЕЗ ДАТЫ».

СУДЬЯ: Вы считаете, что тишина может заменить жизнь?

ПОДСУДИМЫЙ: Там, куда вы хотите, чтобы я вернулся — уже нечего возвращать. «Я» — это то, что ушло вместе с тем, кого я любил. Я — не сломанный. Я — снятый с учета.

Судья нервно постукивает пальцами по столу. Молоток всё ещё лежит рядом, как угроза без применения.

СУДЬЯ: Вы утверждаете, что пустота — естественное состояние.

ПОДСУДИМЫЙ: Не для всех. Но для меня — да. Пустота — не болезнь. Не просьба о помощи. Не поза. Она просто есть. И в этом — её сила.

Тени радостно переглядываются. Наконец-то. Некоторые встают — торжественно. На табличках — трещины превращаются в красивые линии. «ОН ЗАПОЛНИЛСЯ» — осыпается на пол. «ВОССТАНОВИЛСЯ» — теряет вторую половину слова. Остаётся: «ИЛСЯ». И это теперь их признание.

СУДЬЯ (медленно, с холодом): Вы называете это силой. А я — немощью. Откуда в человеке столько согласия с исчезновением?

ПОДСУДИМЫЙ: Из усталости. Из бессмысленной борьбы с тем, что уже случилось. Вы хотите, чтобы я страдал красиво. А я — больше не занимаюсь дизайном боли.

В последнем ряду кто-то не выдержал и тихо заплакал. Не вслух. Так, как плачут, когда больше нет слов. Потому что слова — форма. А она уже разрушена. Секретарь едва заметно отворачивается. У неё в глазах блеск, но она делает вид, что ищет новый лист.

Тени в знак солидарности склоняют головы. Некоторые снимают таблички. Остальные — прикладывают их к сердцу, как компресс от несуществующего жара страданий.

СУДЬЯ: И всё-таки… зачем вы здесь? Если пустота — молчание, почему вы до сих пор среди нас? Среди людей?

ПОДСУДИМЫЙ: Потому что моё молчание — не отказ. Это согласие с тем, что исчезло. Если вы считаете преступлением то, что я не заполнился заново, тогда да — я виновен. Но я доказываю: можно жить — и быть пустым. Можно дышать — не ради цели. Можно смотреть — не ради смысла. И это, возможно, и есть жизнь без лишнего среди людей.

СУДЬЯ (твердо): Пустой человек — опасен. Он не боится потерять. Потому что уже потерял всё.

ПОДСУДИМЫЙ (ровно): Зато он больше не притворяется, что живёт по правилам, которые придуманы для тех, у кого ещё что-то можно отнять.

Пауза.
Судья не поднимает взгляд. Его руки лежат на столе, будто в ожидании, что сами собой примут решение. Тени выпрямляются. Некоторые кивают. Присутствующие в зале стараются не дышать — чтобы случайно не выдать пустоту внутри себя.

СЕКРЕТАРЬ (чётко, но тише, чем обычно): Записано: подсудимый не сопротивляется. Он — отсутствует сознательно.

Молоток не ударяет. Он просто лежит. Как символ того, что приговор — уже произошёл. Внутри.

СЕКРЕТАРЬ: Объявляется перерыв. Следующее заседание — обязательно. Всем встать.

Тени встают первыми.
Как всегда.
Потому что этот суд — для них. О них. В их честь.

 

Часть II

 

СЕКРЕТАРЬ (впервые — с надеждой): Встать. Суд идёт!

Пауза.
СЕКРЕТАРЬ: Слово предоставляется Его Величеству Прокурору.

Прокурор встаёт медленно. Как человек, который привык говорить в присутствии тишины. В его движениях нет угрозы — только усталость. Он знает цену словам.

ПРОКУРОР: Я не буду громким. Перед пустотой не кричат — она всё равно не отвечает.

Пауза.

Он смотрит не на людей, а на их тени — будто именно им и предназначено это обращение. Тени не шевелятся, но напряжённее стали формы их плеч. У некоторых лица опущены, у других — прикрыты, как у тех, кто слишком часто слушал, но давно перестал слышать. У одной из Теней слегка дрожит табличка, будто на неё дует сквозняк изнутри.

ПРОКУРОР: Что такое пустота? Вы слышали ответ подсудимого. Вы даже поверили ему. Но суд — не о вере. Суд — о правде. Он сказал: пустота — это форма человечности. Но разве человек — форма? Разве дыхание — только воздух? Разве любовь — лишь объект, который ушёл?

Он подходит ближе к скамье подсудимого. Не поднимает взгляда — словно разговаривает не с ним, а с тем, что внутри него осталось неразрушенным.

Подсудимый сидит так же, как в начале. Без движения, без жеста, без попытки вступить в контакт. Ни протест, ни согласие не отразились на его лице. Он не отворачивается — но и не смотрит.

ПРОКУРОР: Вы называете себя отсутствием. Но я здесь, чтобы напомнить: пустота — не форма, не сила и не философия. Пустота — это след. След от взрыва. Отсутствие — это не новая сущность, а контур разрушенного.
Как воронка — не строение, а память о падении. Вы говорите: «Я больше не страдаю.» Но не страдание ли — последнее доказательство того, что вы живы?

Пауза.

Прокурор будто проверяет, слышно ли его за пределами тела. В этот момент Судья чуть меняет позу — еле заметно сдвигает пальцы на подлокотнике. Он по-прежнему не смотрит на происходящее, как будто с ним всё уже случилось. Однажды. Его лицо — маска равнодушия, в котором спрятана невозможность простить.

ПРОКУРОР: Ваша пустота не освобождает — она обездвиживает. Когда вы не чувствуете — это не сила. Это отказ. Когда вы не участвуете — это не свобода. Это окаменелость. Когда ничто не имеет смысла — это не покой. Это выключение.

В это мгновение одна из Теней прижимает ладонь к груди, словно слова нашла старую рану. Секретарь наклоняется вперёд, напряжённо вглядываясь в стол в поисках собственной окаменелости.

ПРОКУРОР: Ваша пустота не выбор. Это защитная реакция мозга, который пережил то, чего не смог вынести. И вы — не первый, кто сел рядом со своей дырой и назвал это жизнью. Но молчание — не свидетельство. Это симптом повреждения речи.

Он делает шаг назад с чем-то похожим на жалость. Его глаза скользят по залу, ловят лица тех, кто пытается сохранить внешнюю невовлечённость, но у многих есть то, чего они не хотят признать.

ПРОКУРОР: Пустота, как вы её называете, — не пространство истины. Это пространство, где возможны надежды любой плотности. Пустота — не освобождение от чувств, а бегство от их тяжести.

Пауза.

ПРОКУРОР: Вы — не Будда, нашедший свет. Вы — человек, ослепший от огня, и назвавший тьму прозрением.

Одна из Теней пытается исчезнуть из зала. На её табличке — надпись «НА ПУТИ» — тускнеет. Кто-то упирается взглядом в потолок, как будто там написано то, что нельзя произнести.

Прокурор поворачивается к Теням. Его голос становится твёрже.

ПРОКУРОР: Не верьте тем, кто называет депрессию просветлением. Кто говорит: тишина — истина, только потому, что сам больше не способен говорить.

Секретарь в этот момент переводит взгляд на лист бумаги, но её пальцы сжаты — в них нет больше машинальной точности. Она боится. Боится, что если сейчас напишет неправду — бумага загорится от стыда.

ПРОКУРОР: Пустота — не ответ. Это пауза. Между двумя движениями. Если в ней остаться — она станет могилой. Если пройти через неё — она станет дверью.

Теперь он говорит уже даже не Теням, а внутрь собственного пространства, где воздух дрожит от главного смысла.

ПРОКУРОР: Он скажет вам: «В моём бездействии — выбор». Но это не выбор. Это усталость, переодетая в философию. Это капитуляция, названная принятием.

Подсудимый по-прежнему не шевелится. Его глаза опущены, как у человека, которому больше не нужно подтверждать своё присутствие. Он не прячется, но и не отвечает. Его форма защиты не в жестах, а в том, что он больше не делает выбора.

ПРОКУРОР: Пустота — не приговор, а следствие. А следствие — всегда приглашение к лечению, а не к гордому одиночеству. Вы сказали: «Я снят с учёта.»  Но кто вас снял? Тишина? Одиночество? Или боль, уставшая ждать помощи?

Прокурор садится на свое место. Говорит, сидя. Тихо и устало.

ПРОКУРОР: Я не прошу вас снова любить. Не прошу снова чувствовать. Я прошу лишь одного — не называйте пустоту жизнью. Жизнь — это не декорация. Но и не руины. Жизнь — это про движение: вдох и выдох. Не только про смотреть, но и видеть. Не только про замирать, но и идти.

Он поднимает глаза на подсудимого.
Судья в этот момент впервые смотрит прямо на него. Взгляд измученный. Как у того, кто боится, что услышит в этом голосе собственные мысли.

ПРОКУРОР: Вы конечно не преступник. Вы — человек, который остановился. Но если остановку объявить нормой — весь мир замрёт.

Он снова встаёт. Медленно. Спокойно.
Пальцы Секретаря уже нависли над бумагой — она ждёт реплики, но боится, что любое слово нарушит равновесие.

ПРОКУРОР: Пусть суд продолжается. Пусть тишина Адвоката ещё скажет своё. Но здесь и сейчас я фиксирую:
Пустота — не конец. Это середина. Если вы здесь — значит, вы всё ещё слышите. А слышать — уже движение.

И вдруг. Всё останавливается. Воздух — как стекло. Тени не двигаются, потому что им больше не от кого отрываться. Судья опускает молоток, не ударяя — и этот жест звучит громче любого приговора. Подсудимый смотрит прямо перед собой — и в этом взгляде нет ни пустоты, ни человека, только то, что осталось, когда всё живое ушло. Тишина расправляет плечи, становится телом. И каждый, кто присутсвовал, чувствует: их собственная пустота тоже дышит. И это дыхание — живое.

 

Часть III

 

СЕКРЕТАРЬ (голос возвращается издалека): Встать. Суд идёт!

Звук — глухой, будто стены сами устали вставать. Воздух — болото. Тени поднимаются медленно, с запозданием, будто боятся, что свет разорвёт их на куски. Они вновь соединились каждый с собственным телом — просто стали тверже и плотнее.

Судья входит, садится, удар молотка, тишина.

СУДЬЯ (устало): Слово предоставляется Адвокату подсудимого.

Пауза.
Слышно, как где‑то вдали дребезжит ручка двери — кто‑то опоздал или просто передумал входить. Адвокат встаёт, будто выныривает из глубокой впадины. Пальцы его скользят по краю стола — по дереву, которое чуть поскрипывает.

АДВОКАТ (с трудом, будто разучился говорить): Я говорю не ради защиты, а снова ради выбора.

Пауза.
Он выдыхает. Воздух выходит с усилием, как признание, которое слишком долго не решался сделать.

АДВОКАТ: Прокурор назвал пустоту следствием разрушения. Подсудимый — формой. А я говорю вам: пустота — это начало.

Его голос дрожит, но не от слабости — от того, что каждое слово будто идёт против живого тела.

АДВОКАТ: Когда человек впервые чувствует себя заброшенным в мир, он сталкивается не с трагедией, а с фактом рождения. Абсурд — не ошибка, а структура мира. И первое, что человек в ней встречает, — дыра. Не от утраты, а от собственного рождения.

Он делает шаг вперёд. Под ногами скрип. Звук старого паркета отзывается, как будто зал живёт отдельной жизнью.

АДВОКАТ: Мы приходим в мир дырявыми. Всё, что мы делаем дальше, — отчаянная попытка заполнить внутренние пустоты: смыслом, любовью, именами, кличками, теплом.

Он поднимает глаза на Судью. Тот моргнул, будто эти слова больно резанули.

АДВОКАТ (жёстче): Мы не живём — мы заполняемся. До первой утраты. До первой смерти рядом. И только тогда понимаем: дыра не исчезает. Она — не рана. Она — основа жизни.

Он замолкает. Долгая тишина. Потом вдруг, не выдержав.

АДВОКАТ (тихо): Уважаемый суд говорит: «Человек опасен, если он пуст.» Но опасен не он — опасен мир, который требует быть всегда полным до краев. Который заставляет радоваться по календарю, горевать по расписанию, верить по подписке. Подсудимый просто перестал быть послушным этому порядку заполнения. Он не отказывается от жизни — он перестал путать жизнь и насыщенность.

Секретарь роняет ручку. Звук — тонкий, звенящий. Никто не двигается.

АДВОКАТ: Когда он говорит: «Я — пустота», он не объявляет капитуляцию. Он признаёт: «Я больше не прячу свою дыру внутри общественных декораций».
И я завидую ему. Он вдруг осекается, будто сказал лишнее. Голос ломается.

АДВОКАТ (взрывается): Каждый из нас носит эту дыру. Просто кто-то прячет её за словами «проживаю», «в процессе», «восстановился». Но все мы знаем — она не закрывается!

Он бьёт ладонью по столу. Глухой удар разносится эхом, будто зал отозвался болью.

АДВОКАТ (шепотом): Прокурор сказал: пустота — не выбор. Я скажу: выбор это аксиома. Тот, кто понял бессмысленность, способен создать смысл. Без пустоты нет выбора. Без пустоты есть только привычка быть живым.

Тени шевелятся. Некоторые поднимают головы, другие — закрывают уши. Воздух становится плотным, звенящим.

АДВОКАТ: Подсудимый не отказался от жизни. Когда умерла его собака — умер не объект любви, а иллюзия, что любовь можно удержать. Пустота — это изнанка полноты.

Пауза. Слышно, как кто‑то в зале тяжело дышит. Капает вода. Трижды. Как отсчёт.

АДВОКАТ: Мы боимся пустоты, потому что она не обещает возврата. Но именно из неё рождается новая форма любви. Пустота — матрица жизни, первая сцена, когда человек впервые говорит: «Я есть». А всё, что дальше, — бесконечная репетиция заполнения.

Он делает вдох, словно глотает ледяной воздух.

АДВОКАТ (почти крик):Вы хотите заставить Подсудимомого снова чувствовать. Чтобы он вернулся, начал заново, заполнил дыру новым смыслом. Но, может быть, не каждый раз нужно возвращаться. Может быть иногда нужно остановиться. Может быть однажды пустоту стоит оставить нетронутой, чтобы она не превратилась в воронку. Может быть не лечить значит сохранить форму жизни. Потому что каждое новое «заполнение» рвет рану ещё глубже.

Секретарь поднимает глаза — впервые прямо. На мгновение её взгляд встречается с глазами Подсудимого, и в этом коротком касании всё, о чём нельзя думать вслух.

АДВОКАТ (тихо, но с отчаянной ясностью): Только тот, кто оставил свою пустоту нетронутой, не сделает из неё ни фетиша, ни пепельницы.

АДВОКАТ (тихо, но с отчаянной ясностью):Вы требуете от Посудимого доказательства жизни. А я говорю: пустота — это и есть её доказательство. Потому что только живое ощущает отсутствие. Только тот, кто живет, чувствует, что чего-то не хватает. Мёртвому всё заполнено.

Он поднимает голову. Рядом с Судьёй Тень его боли. На стол падает слабый луч света — не сверху, а будто изнутри.

АДВОКАТ (спокойно, как молитву): Пусть суд решит, виновен ли Подсудимый. Но если пустота — преступление, тогда виновна сама жизнь. Потому что она начинается не со смысла, а с того, что человек — это просто форма между «уже нет» и «ещё есть». И в этой парадигме живёт всё, что можно назвать по имени.

Пауза.
Он закрывает глаза. Молчание. Долгое, почти священное. Тени перестают быть тенями.

Секретарь шепчет: Записано: «Пустота признана началом…»

Судейский молоток поднимается в воздух. И просто падает. Сам. В пустоту. Тени мертвеют. Никто не уходит. Секретарь встаёт, открывает рот, чтобы объявить следующее заседание, и вдруг вспоминает: дело закрыто за отсутствием состава преступления.

Судья смотрит в пустоту, которая, кажется, смотрит в него.

Подсудимый исчезает. Вежливо. Так, что все успевают это заметить. И немедленно забыть.