Проза

 

 

 

Часть I

 

СЕКРЕТАРЬ (чётко, будто читает эпикриз): Встать. Суд идёт!

Зал поднимается. Без колебаний. Слаженно, как мышцы при отработанном рефлексе. Никакой театральности. Всё по регламенту. Спокойно — как если бы речь шла не о жизни и смерти, а о норме привычности. О чём-то, что случается ежедневно. Как снятие обуви. Или. Как последний вдох.

Подсудимая встаёт последней. На минуту позже остальных. Потому что Подсудимая тоже норма. Обычная и бесповоротная. 

СУДЬЯ (ровно, без тени сомнений): Заседание объявляется открытым.

Воздух будто втягивается внутрь зала. Как лёгкие, которые долго не дышали. Тени уже на стенах. Одна скользит ближе к креслу Подсудимой. Другая ползёт по полу к ногам Прокурора. Остальные группируются ближе к выходу. На всякий случай. Чтобы быть первыми. Пока всё не понятно. Но есть ощущение, что на этот раз — дело зачетное.

СЕКРЕТАРЬ (ровным голосом, эмоции насильно скрыты): В судебном заседании участвуют:
— Обвиняемая, она же Подсудимая;
— Его Величество Прокурор;
— Родственники покойного: вдова и сын;
— Патологоанатом, выступающий в качестве эксперта;
— Адвокат, предоставленный обвиняемой по закону о равном праве на защиту;
— Иные заинтересованные лица.
Пауза.
Кто-то в первом ряду поправляет очки. Кто-то — дыхание. Тени разом выпрямляются и застывают. Будто им зачли присутствие.

СЕКРЕТАРЬ (коротко, точно): Суть настоящего дела: пациент умер. Внезапно. Все симптомы были зафиксированы, учтены, купированы. Но смерть всё равно наступила.

Молчание. Зловещее. В четвёртом и пятом рядах несколько человек начинают судорожно перелистывать свои медицинские карты. Не из любопытства — нет. Они поняли: следующим может стать кто-то из них. Вдруг чьё-то тело обмякает и падает по диагонали, задевая спину сидящего впереди. Никто не реагирует. Никому нет дела. Все решили, что сейчас — совсем не время реагировать вслух. Всё внимание приковано к Подсудимой.

СУДЬЯ (сухо, как постановление): Спасибо. Слово предоставляется стороне обвинения.

ПРОКУРОР (встаёт, глядя в папку): Пациент обратился с болью в груди. Был назначен бронхолитик. Жалобы на боли в желудке — гастропротекторы. Паника и бессонница — анксиолитик.

Голос Прокурора — без интонаций. Без обвинений. Пока — только регистрация. Будто делает запись в своей карте.

В зале — полная тишина. Не гробовая. Живая. Напряжённая. Человек, завалившийся на чужую спину, не шевелится. Те, кто рядом, делают вид, будто это не их дело. Никто не хочет быть следующим, кого заметят — просто потому, что он — следующий.

Прокурор медленно достаёт три карты. Одна — белая. Другая — серая. Последняя — жёлтая. Ставит их перед собой. Ровно. В линию. Как в реанимации выкладывают препараты.

ПРОКУРОР: Три жалобы. Три рецепта. Три диагноза. Изолированные. Отключённые друг от друга.

Он не поднимает взгляда. Смотрит в бумагу — как в тело.

ПРОКУРОР: Каждая карта — отдельная история. Каждая — ошибка. Врачебная. Человеческая.

Судья не двигается. Но его взгляд острее. Группа поддержки Адвоката сидит в безупречной тишине. Их лица — маски. Зато тени за ними становятся темнее и раздраженнее. Дело приобретает запах керосина. Находиться в этом зале становится крайне опасным.

ПРОКУРОР (поднимает голову, медленно): Ни одного объединяющего вопроса врача. Ни одной попытки — увидеть всё вместе. Смерть безвременно ушедшего не пришла в пустоту. Её вызвали. По частям. Системно. Врачи — были. Но мыслителей — не было. Симптомы — видели. Сообщения — нет. След — замечали. Зверя — нет.

Он смотрит на Подсудимую. Не с ненавистью. С холодом того, кто понял механизм. Как на скальпель, который резал без запроса. Или — когда уже было слишком поздно.

СУДЬЯ (коротко): Конкретнее. В чём состоит обвинение?

ПРОКУРОР: В мышлении. Во фрагментарном мышлении. В том самом мышлении, которое позволяет врачу действовать без сопротивления. В мышлении, которое видит симптом, но не человека. Подбирает препарат, но не задаёт вопросов. Пациент умирал не по частям. Он умирал — весь. Целиком. Уходил как система. А его лечили — как часть тела. Как файл. Как коллекцию жалоб.

Пауза.

ПРОКУРОР: Вы спрашиваете: в чём обвинение? Я мог бы сказать: врачебная ошибка. Но можем ли мы судить врачей? Вот в чём загадка. Покойник всё равно бы умер. Все мы умираем. С нами остается вопрос вопросов: кто ускорил его уход? Кто впустил смерть раньше времени?

Прокурор медленно переводит взгляд на Подсудимую.

ПРОКУРОР: Вот почему на скамье подсудимых — тот, кто там сидит. Вот почему подсудимый — не врач. Вот почему этот процесс — беспрецедентен. Врач — божественное присутствие на земле. Сомневаться в его принадлежности к высшим силам — почти кощунство. Можно ли так же сказать про Подсудимую? Давайте вместе ответим на этот вопрос.

Пауза.

Кто-то из родственников пациента вжимается в спинку стула, будто ему только что сказали, что следующий в очереди он. Сын покойника чуть подаётся вперёд — словно надеется, что все ещё можно объяснить. Вдова не двигается вовсе. Её взгляд направлен в точку между двумя тенями на стене. Она как будто уже знает всё, что будет дальше.

ПРОКУРОР (теперь тише, почти как исповедь): Узость мышления — это не ошибка. Это — слепота, оформленная как профессионализм. Это — диагноз, у которого нет МКБ. Это — тень под белым халатом. Это мышление, которое слушает жалобу — и выписывает ответ. Которое гасит сигналы, но не слышит смысла. Которое фиксирует смерть — но не знает, когда она началась. Врач не упустил ничего. Кроме главного. Кроме человека. Кроме жизни.

Прокурор складывает карты, закрывает портфель и садится на своё — как будто бессмертное — место. На задних рядах кто-то привстал. Кто-то почти зааплодировал. Две женщины из пятого ряда — открыли свои медкарты заново. И смотрят в них так, как будто эти записи кого-то уже убили. Возможно, их самих — но они пока об этом не знают.

СУДЬЯ (коротко): Переходим к опросу заявителей.

СЕКРЕТАРЬ (ровно): Вызывается вдова и сын покойника.

ВДОВА (тихо, но твёрдо): Он, конечно, жаловался. Почти каждый день. Говорил: «Это просто нервы». «Это просто желудок». «Это просто усталость». Он всё сводил к «просто». Как будто, если назвать это мелочью, оно перестанет убивать.

Она стоит с прямой спиной, но руки сцеплены так, будто сдерживают воспоминание, чтобы оно не прорвалось наружу. Говорит без слёз.

ВДОВА: А я... я верила. Мне тоже хотелось, чтобы это было просто. Я тоже уставала. Тоже нервничала. Мне казалось — у него всё под контролем. Что это нормально — когда болит. Когда не спишь. Когда сердце стучит как чужое. Мне казалось, что так живут в нашей стране все.

Она глотает воздух. Воздух — пустой. Он не помогает. Он просто проходит сквозь неё, как факт.

ВДОВА: А всё уже просто шло ко дну. Не сразу. Без жалоб. Незаметно.

Каждое её «просто» — как гвоздь в крышку привычки. Как диагноз всему залу.

ВДОВА: Мы обсуждали, когда менять матрас. Какой фильтр поставить для воды. Сколько шагов в день надо, чтобы сердце было в порядке. Он думал о сердце. А сердце уже тогда… Оно уже тогда кричало. А мы услышали — только когда оно замолчало.

Пауза.

СЫН (чуть напряжённо, почти с упрёком): Он верил, что его лечат. Не потому что был наивный. А потому что следовал правилам. Был план. Были таблетки. Был врач.

Он не указывает пальцем. Ему не нужно. Все уже знают, куда смотреть. И кто теперь сидит на месте врача.

СЫН: Таблетка — от симптома. Другая — от побочки. Третья — чтобы уснуть. Четвёртая — чтобы проснуться. Пятая — чтобы забыть, что ты чувствуешь. А когда становилось хуже — говорили: «Перенастроим». Как будто он — радио.

Он делает шаг вперёд — не к судье, а к воспоминанию, в котором отец сидит на краю кровати и спрашивает, можно ли уже спать.

СЫН: Он не был слабым. Он был собранным. Системным. Ответственным. У него был календарь приёмов. Таблицы симптомов. Он делал всё правильно — и всё же умер вне протокола. Потому что ваш регламент не распознаёт предчувствия. Потому что ваша система не лечит симптом, только боль.

В зале кто-то цокает языком. Не из раздражения. Из досады Кто-то отводит взгляд. Пожилая женщина в жакете — аккуратном, как у терапевта на приёме — шепчет: «Что ж это делается-то, Господи...» Мужчина рядом толкает её локтем. Он не знал пациента. Но на лице — страх. Потому что каждый здесь чей-то пациент.

СЕКРЕТАРЬ (ровно, будто ставит точку): Спасибо. Садитесь. Вызывается следующий свидетель: патологоанатом.

ПАТОЛОГОАНАТОМ (ровно, как считывание данных с монитора): Причина смерти: инфаркт миокарда.
Обширный. С тотальным поражением левого желудочка. С признаками длительной ишемии. С компенсаторной гипертрофией. С ишемической перегрузкой. Это — не молния. Это — накопление. Это — не трагедия. Это — логика.

Он в белом халате. Настолько белом, что кажется синим. На нём нет крови. Но каждое слово — как надрез.

ПРОКУРОР (не отрывая взгляда от своих бумаг, но с сильным интересом): Симптомы?

ПАТОЛОГОАНАТОМ (не дыша между словами): Боли в груди — стенокардия. Недооценённая. Желудочные боли — отражённая боль. Вегетативный компонент. Бессонница — признак надвигающейся декомпенсации. Тахикардия — раннее проявление сердечной нестабильности. Одышка — признак перегрузки малого круга кровообращения. Страх — предсмертная проекция. Организм знал. Он говорил — собственным ритмом, не словами. Он подавал сигналы так, как умеет только тело.

Тишина — такая плотная, что кажется, она имеет вес. Кто-то в зале сдёргивает с себя шарф. Будто стало душно. В первом ряду кто-то едва слышно открывает рот, чтобы вдохнуть как можно больше услышанных знаний. В пятом — несколько человек хватаются за сердце, будто просят у тела ответа, которого нет.

ПАТОЛОГОАНАТОМ: Болезнь была одна. Но интерпретировали её — как три разные. Он — был один. Но его лечили раздельно. Как будто его части приходили на приём по очереди.

В зале кто-то хохотнул. Резко. Как будто пытался сбросить с себя страх смерти. Но поздно. Тот уже проник под кожу.

ПАТОЛОГОАНАТОМ (сухо, как счёт): Сердце пациента — увеличено. Плотное. Словно защищалось. Стенки — напряжены. Сосуды — повреждены. Почки — сморщены. Печень — застойная. Головной мозг — отёкший. Скорее всего истина в нём исчерпалась до отрицательных значений.

Женщина из четвёртого ряда падает. Без звука. Но уже не как то тело. Как символ. Как диагноз, у которого нет кода в МКБ. Кто-то зовёт врача. Кто-то хватает воду. Судья поднимает ладонь — не для запрета, а для фиксации времени.

СЕКРЕТАРЬ (записывает): Время падения: 12:48.

ПАТОЛОГОАНАТОМ (не реагируя, как будто выступает на конференции по смерти): Это можно было заметить. ЭКГ. Стресс-тест. Липидограмма. Тропонин. Сбор анамнеза — не автоматический, а связный. Главное — задать вопрос: Почему всё это — вместе? Почему — в одном теле?

Он делает паузу. Как хирург перед разрезом. Чтобы убедиться, что это всё ещё живой материал.

ПАТОЛОГОАНАТОМ: Мышление тех, кто лечил, — было линейным. Они смотрели в карту. Не в человека. Они отвечали, но не вслушивались. Мы не можем вылечить то, что не умеем видеть целиком. Части — не спасают. Целое — умирает первым. У меня всё.

Патологоанатом возвращается на свое место, будто это место Прокурора как минимум.

Пауза.

Тишина больше не звучит. Она — стоит. Она — теперь здесь главный свидетель. Ни скрипов. Ни кашля. Тени — ошеломленно вытянулись в полный рост. Плечом к плечу.

СУДЬЯ (вглядываясь куда-то между ещё живыми и уже нет): Обвиняемая, вам предоставляется право на защиту адвоката.

СЕКРЕТАРЬ: Вызываются Подсудимая и её адвокат.

ПОДСУДИМАЯ (медленно поднимается; она не столько встаёт, сколько вдруг оказывается на ногах): Мне не нужен адвокат.

Жестом останавливает подскочившего защитника и его группу поддержки, давая понять: садитесь.

ПОДСУДИМАЯ: Я многое услышала. Обвинения. Сожаления. Объяснения. Все вы, кто сидит здесь, говорили о человеке. О теле. О боли. О симптомах. О деталях. О протоколах. О том, кто виноват в том, что он не дожил.

 

Она меняет лицо. В голосе нет ни нотки горечи. Ни единого движения. Слова идут, как идёт вода под давлением.

ПОДСУДИМАЯ: А я вот видите, пришла. Не раньше. Не позже. Я пришла ровно в тот момент, когда вы больше не могли удержать его в этом мире. Я не воевала с вами. Меня не звали. Но всё было подготовлено для моего возвращения.

Она делает паузу. И становится понятно: это не пауза, чтобы подумать. Это пауза, чтобы зал понял, что она уже всё знает. Кто-то вжимается в кресло. Кто-то — в себя.

ПОДСУДИМАЯ: Он сидел у окна. Ждал не меня — ответа от вашего врача. Он верил в таблетки. В белизну госпиталя. В своё «просто». Он списывал тревогу на погоду. А боль на усталость.

Она глядит в зал. Не как обвиняемая. Как читатель последней главы романа о жизни.

ПОДСУДИМАЯ: Вы говорите: «он делал всё правильно». А я — подтверждаю. Ага. Он делал всё, что от него требовали. Он лечился. Он ждал. Он надеялся. В общем то, надо заметить, он умер правильно. По всем правилам вашей статистики.

В зале опять шорох. Кто-то сжал ручку. Кто-то — запястье.

ПОДСУДИМАЯ (ровно): Я не вторгалась в его жизнь. Я не была катастрофой. Я — стала результатом. Меня построили — шаг за шагом. Из промедлений. Из узости человеческих взглядов. Из привычки не задавать лишние вопросы.

ПРОКУРОР (встаёт, не скрывая напряжения): Вы хотите сказать, что вы были его неизбежностью?

ПОДСУДИМАЯ (смотрит на него, как на биологический труп): Нет. Я хочу сказать, что я всегда вплетена. В контекст. В систему. В вас.

Прокурор замолкает. Страшно. Внезапно. Окончательно. Судья — молчит. Подсудимая говорит дальше. Потому что может. Потому что… кто её остановит?

ПОДСУДИМАЯ: Я — не убийца. Я — результат ваших решений. Коллективная ошибка, воплощённая в форме. Я — результат того, что вы называете нормой. Я — следствие человеческой глупости. Я — след от вашего «потом». Я — последствие «ничего страшного».

Вдова закрывает глаза. Сын — сжимает кулаки. Патологоанатом смотрит в пол, будто впервые не знает, как формулировать собственные мысли. Он больше не умеет дышать.

ПОДСУДИМАЯ: Вы хотите судить меня? За что? За то, что я пришла, когда больше никто не пришёл? Когда человек, утратив смысл, стал закономерностью?

Она медленно опускает руки, которые теперь крепко держат пустоту.

ПОДСУДИМАЯ (тихо): Я не причина. Я — не враг. Вы не победите меня обвинением. Потому что я живу там, где вы перестаёте думать.

Тишина. Не просто пауза — удар сердца, которого не было. Секретарь — не пишет ни слова.

Судья медленно поднимает молоток. И резко — с оглушительным звуком — опускает его.

СУДЬЯ (изо всех сил дубасит молотком об стол): Суд удаляется для вынесения приговора.

 

Часть II

СЕКРЕТАРЬ (заменён. Причины не разглашаются.): Встать. Суд идёт!

Судья возвращается. Но теперь — с другим лицом. Секретарь глядит в бумаги, будто читает собственный приговор. 

Тени приросли к стенам. Навсегда. Они знают: главное уже произошло. Им будет лучше сейчас исчезнуть.

СУДЬЯ (встаёт, как скала): Суд завершил совещание. Решение принято. И оно — беспрецедентно!

Пауза. Зал замирает. Даже тени в надежде начинают прислушиваются.

СУДЬЯ: Подсудимая Смерть признана виновной. Не в том, что пришла. В том, что пришла раньше. Раньше понимания. Раньше смысла. Раньше вопроса, который мог быть задан.

Тени вздрагивают. Одна из них — всё-таки исчезает. От греха подальше. Покой в зале нарушен. Потому что рушится вся физика. Прямо сейчас.

СУДЬЯ: Вы, Смерть, перестали быть границей. Вы стали решением вместо выбора. Вы пришли туда, где ещё было время. Где ещё была человеческая воля.

Смерть стоит, как и стояла. Не дрожит. Но воздух вокруг неё — изменился. Зал начинает вибрировать.

СУДЬЯ: Вы обвиняетесь в нарушении целостности жизни. В несвоевременном вмешательстве. В окончании того, что не было завершено. Секретарь, зачитайте!

СЕКРЕТАРЬ (голос дрожит, но читает вслух): По статье 0.1 Кодекса Жизни: «Нарушение права на продолжение при наличии шанса». Мера: аннулирование полномочий. С отменой всех последствий.

СУДЬЯ: Смерть отстраняется от действия. Более не имеет права являться — ни к какому человеку в нашей стране. Пока каждый из нас не завершит смысл своей жизни сам. По любви. По воле. По завершению.

Пауза. Весомая. Как монолит.

Подсудимая делает шаг назад. Не из страха. Не из покорности. Просто, чтобы расставить в правильном порядке пространство. И начинает смеяться. Вначале не громко. Как засмеялась бы пустота, поняв, что её пытаются уволить. Как смеётся бездна, если в неё швырнуть вердикт об отмене. Этот смех не звучит. Он проникает. Он стелется по полу, как дым. Заползает в уши, в лёгкие, в спинной мозг. Он выковыривает из стен память о собственном праве быть.

СУДЬЯ (дрожит, но читает приговор. Руки цепляются за стол. Очки сползают. Голос пытается быть законом — а получается молитвой): Вы пришли, потому что никто не остановил вас. Теперь…
Пауза — он почти падает, но держится.
СУДЬЯ: Теперь мы останавливаем вас.

Подсудимая больше не слушает. Смех — её единственный ответ.

Судья делает последний жест. Он не знает, увидит ли утро. Но решение — зачитано.

СЕКРЕТАРЬ (встаёт медленно, с закрытыми глазами. Пальцы в ушах. Голос — как заупокойный обряд): По делу гражданина № M/081, в связи с доказанным несвоевременным вмешательством, согласно кодексу Жизни, Смерть — отменена.

Смех нарастает.

СЕКРЕТАРЬ: На основании того, что он хотел жить. И потому — будет...

Смех заглушает последние слова Секретаря. Смех больше не раскат. Он — орнамент. Он — аритмия реальности. Он — вирус, попавший в систему наказаний.

Тени отклеиваются от стен. Не испуганно. Теперь как хозяева. Как те, кто всё это время просто ждали сигнала. Они начинают работать. Одна — открывает ноутбук. Другая — подаёт кофе. Третья — сидит за столом Прокурора и набирает что-то на клавиатуре. На экране: новая форма. Новый протокол. Новый диагноз.

Смерть выходит в центр зала. Но теперь её уже не видно. Её не запрещают. Её просто лишили прав. Ей дали почувствовать, что она больше не всесильна. Она уволена.

Судья пытается встать. Но не может пошевелиться. Его трясёт. Но он — не сдаётся.

СУДЬЯ (вслух, не себе): Закон... исполнен.
Захлёбывается дыханием.
СУДЬЯ: Право... сохранено.

Но Тени уже кружат над ним. Как вороны. Как птицы, потерявшие направление.

СЕКРЕТАРЬ (всё ещё с закрытыми глазами, не вынимая пальцев из ушей): Процесс завершён.
(повторяет)
— Завершён.
— Процесс окончен.
— Дело закрыто.
— И больше не будет открыто.

И вдруг — тишина. Один вдох. Один мёртвый удар сердца. Потом...

Звук? Крик? Нет. Снова — тот же смех, не подлежащий отмене ни по одному закону. Сухой, как пыль в горле. Он лезет из розеток. Шепчет из кресел. Пульсирует в судорогах человеческих тел. Он гнездится в головах.
 

Смерть ушла. Смерть — изгнана.
 

Завтра решение суда вступит в силу.
 

Но будет ли соблюдён закон?