Комментарий | 0

ПОСТЪ

 
 
 
 
 
 
 
 
 
ПОСТЪ
 
Великий Пост – солидарность с Богом,
как он шёл по пустыне «не евши-не пивши».
Только с камня вода текла понемногу,
ибо все мы – вода и песок жёлто-рыжий.
 
Словно свечки, что пламенем вниз, как сосульки,
ибо все мы, как музыка, Божьи свистульки.
 
Пост Великий – ни мяса нельзя и ни масла,
только можно смотреть вдаль, как семинеделье
льётся, льётся водой там, где овчии ясли,
даже солнце – вода, в самом деле!
 
И пока вода льётся – мы будем живые,
но мы очень нужны речке, необходимы!
Из воды состоим больше, чем вполовину,
мы из Волги, Оки, из Днепра и Невы мы!
 
Льёмся-переливаемся, как из кувшина,
мать в дитя свою жизнь, а дитя – своим детям,
пост Великий в нас льётся бессмертный и длинный,
как уменье сочувствовать с Богом едино,
Он молился за нас ещё в первом столетье!
 
Так и ты помолись, пожелай Ему, чтобы
он не шёл в этот сад, в этот сон беспробудный,
чтоб не верил, не верил, не верил Иуде,
поцелую его не подставил чтоб лоб он!
 
 
 
 
***
 
«Полное очищение собственных телес сотворяши»,
пирог с заварной капустой или же щи с грибами,
по утру ели овсяную, ячную, пряную кашу
или горох варёный с гречневыми хлебами.
 
Полное очищение мыслей, поступков, стремлений,
свёклу в горячем сусле, репник, капустник с крупою,
блинчики из гороха предки крещёные ели,
шаньги с мёрзлой брусникой да со свежей водою.
 
С мёдом, изюмом оладьи пышные, как девица,
что у меня на картине в бабушкином комоде,
маковник, манник, овсяник в форме летящей птицы
рот мой кусок ласкает пряно и углеводно.
 
Если бы не фигура, если бы не диета,
если бы не целлюлиты в талии, на животе,
борщ, щи, рассольник с капустой, ела бы только это,
как хорошо участвовать в древнем Великом Посте!
 
Русским быть, значит, дружным,
русским быть, значит, причастным,
как же на нас ополчились шавки из-за бугра!
Ели утром пшеничник, в полдень морковник красный,
ужин – лапша с томатом. Завтра, нынче, вчера!
 
Белгород, бедненький, как же, что ж ты лицо не прячешь?
Что ж ты стоишь открытый – школа, базар, театр?
Люди твои живые, словно бы хлебный мякиш,
но говорят: «Не уедем!», и шлют вдогонку мат.
 
И танк целует землю брюхом, взасос целует,
Везёмка катит воды, трет берегам бока.
И выставляет остров средний, как палец – ну их! –
дождь расплескал по лицам взбалмошные облака.
 
Наши пути беспощадны. Если у нас в запасе
Пасха, а с ней воскресенье, значит, из гроба вставать:
ты встанешь, я встану, мальчик
тот, кто ещё не мужчина, но уже крепость. Их – пять!
 
 
 
 
***
Белгород, что был основанным дважды,
первый раз Киев собой заслонять
князем Владимиром, стойким, отважным.
Сказано: город, как будто броня!
 
А во второй раз Иваном Четвёртым,
ибо не встретишь сей город ты мёртвым,
много раз бит был, из праха подъявый,
из-под креста и с крестом восставал он!
 
Здесь по колючей татарской дороге
до по запутью, Муровскому шляху
крепостью встал город, устья пологи,
чтоб не ходили ни сканды, ни ляхи!
 
Белая Вежа, Белое поле,
белой берёзой накрыт при подоле!
Он охраняет, всех нас охраняет:
очи в полнеба. а кудри смольи!
 
Вот Карамзин, Мусин-Пушкин, Тян-Шанский,
белые ливни цветут за оврагом,
город стоял и вовек не сдавался,
мужества полный, отваги!
 
С гроба восставший и с гроба поднявший
всех убиенных: тебя, меня, маму,
но не бывать ни позору, ни сраму,
не называй свою Русь мелкой рашкой!
 
Белгород, муж мой, солдат мой российский!
Снова стреляют. И бомбами тискают.
Не успевает засечь, ПВО
красным туманом глядит из него.
 
Деток да бабушек гробят в «Магните»,
дедушек в погребе бомбами НАТО.
Не запугать, не обвить сетью в нитях.
И не пытайтесь. Не надо.
 
Ибо вернётся, всегда возвращалось.
Русь – речка-Стикс для тупых укр-нацистов.
Пруд лебединый. Закатная алость.
Кто к нам с мечом, от меча и разбился.
 
Белое чёрным не станет! Бел-город,
а не Чернь-город. Запомни, запомни.
Господи, все мы твои белгородцы,
где бы мы ни были!
Мы будем драться!
Будем сражаться геройски!
 
 
 
 
***
Во время Поста нельзя спорить о имуществе,
ибо имущество не духовное, гой еси.
Во время поста надо кланяться Мученикам,
раздавать конфеты, как сельдь иваси!
 
Во время поста нам не просто продукты:
не просто, что ешь ты, не просто, что пьёшь!
А если навстречу простор непопутный,
а если в лицо мне царапает дождь!
 
А если обидят сосед, дворник, бабка.
Ты не обижайся. Ты благодари!
О, сколько горела на мне вора-шапка,
горела на мне. А сгорела внутри!
 
Соперничество отодвинь, как мещанство,
из Авеля Каина разве слепить?
Во мне там, по жилам течёт христианство,
течёт рекой Волгой, всей Русью, пространством,
течёт по крови, по распятой любви!
 
И если моё остановится сердце,
то это ни камень, ни руны, ни Кант,
а это любви клок моей перегрелся,
не верь, если скажут: инфаркт.
 
И это – огромная рана, как будто
Татьяна Онегину пишет письмо,
а он отвечает…
Предательство Брута
и то, словно чище. Лицо кровью смой!
 
В холмах за отчизну, за веру Христову,
а ты об имуществе споришь, Андрей?
 
Я выйду Тарасом с ружьём по-простому:
- Тебя породил я!
Услышу:
- Убей!
 
 
 
 
ЗАПЛАЧКА о маршале Жукове
 
Где подворье церкви и где площадь Жукова,
Константин Георгиевич с песней снегиря,
значит, здесь вот родина, что меня баюкала,
церковь, площадь Жукова – родина моя.
 
Дед сухой ладонью крестит, крестит, крестит
скопище народа, словно люд весь – здесь.
Лошадь боевая. Маршал на лафете,
залпы из орудия – «погребальна песнь».
 
Всё-таки Державин лучше, чем вы, Бродский!
У него «Снигирь» был образом скорбей,
вечность опускает денежку в колодцы,
так торгует время просто, без затей.
 
Говорят, в опале маршал был; а Сталин,
живший не богато – стол, кровать, диван,
что изъял у Жукова чемодан с часами,
а часы с камнями – спрятаны в чулан.
Кольца да кулоны стоят миллионы,
портсигар, цепочки, серьги да брелки,
тканей сорок метров, шёлка просто тонны,
шкуры обезьяньи да воротники
лисьи и собольи,
гобелены (моль их
потребляла жадно), вина, коньяки!
Мерседес-Бенц Жуков вывез из Берлина?
Разве в этом дело? Жуков брал Берлин.
Воевал. Мёрз. Ранен был он заедино
с воинами вместе. Дожил до седин.
Был любим народом. Был такой один!
 
Во дворе церквушки. Во дворе сердечной!
Ловит звон щемящий, скорбный позывной.
Уходить, оставшись,
уходить, так в вечность,
хватит об опале, хватит, мой родной,
дорогой Иосиф, разве в этом дело?
Лучшую дал Сталин из его квартир:
шесть просторных спален,
разве так «в опале»? Разве так «в скандале»
был наш командир?
Что семья хотела, как душа болела?
Если же бесплатно ела, ела, ела.
Не о том, Иосиф, песню пел «Снигирь»!
 
На разрыв чтоб вены!
И рвалось, чтоб горло,
чтоб в кровоподтёках ангел мин парил,
пахнущий безумной, нестерпимой болью
и солдатским потом солнечных светил!
И мочой солдатской, красными кишками,
хрипом, потом, криком тем, что не заткнуть!
Только не легендой, мифом и стихами.
 
А война, брат, страшно!
Шёл бы на войну!
 
 
 
 
***
А беременна Рада от мужа законного,
ой, Божички, не учи учёного, не учи учёного!
Не учи эту глупую берёзу с кленами,
эту девку тупую влюблённую
из кафе за углом, никакую кралю:
как мы там танцевали,
как мы там обнимали,
перстенёк да на пальчик надели из стали,
ой, Божички, да в искусной оправе!
 
А беременна Рада от мужа законного,
он об этом узнал не из уст своей жёнушки,
просто из смс:
— Это твой сын! Ты понял ли?
Так звучало уже за оффшорами!
 
Остров Мэн да Сейшелы и Доминиканы.
Наступило похмелье, что после веселья.
Топнул ножкой в сапожках, вставая с постели.
Ой ты, Божичка, сечь буду панну!
 
Я ль не нравлюсь тебе – справен, честен, как царь?
Я ль не люб? Отвернулась. Застыла.
Ах, отродье болотное, лешего ярь,
у тебя лягушатина в жилах.
С этой панночкой спать, что куканом ловить
щучью дочь, потаскуху да навку,
у неё только холод заместо любви,
грудь ласкаешь, а видишь пиявку.
 
А беременна Рада, беременны все,
все на сносях, брюхаты безмерно!
Ой, ты Божичка, вертится на колесе
мой кукан, а в нём рыба-царевна!
Просыпается мельник и тащит зерно,
свет такой, словно жизнь наша мимо!
Наплясались мы да насмотрелись кино,
из семян белых став чёрным дымом!
 
 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка