Комментарий | 0

Сонька Золотая Ручка и Софья

 
 
 
 
 
 
 
1.
 
На бычке, чья шерсть была нежной и голой,
погляди сквозь дорожку, где Рейн, как ручей,
да, она что король разлеглась нынче голой
не в мехах, не в шелках, не в парче.
Я же – Сонька твоя золотистая ручка,
столько скрала, со счёта сбиваюсь ночьми,
ты же знаешь – лишь скликни – коров шалость сучья
с клептоманией Зевса прельстится с людьми!
Это не супермаркет, где килька с конфетой.
Це Европа! И лучшая часть есть у нас.
что от площади нынешнего континента –
территория газа из нефти и хлеба,
рек текучих и взгорий, петляющих трасс.
Сколько можно украсть?
Это – лучшая часть!
У меня есть Поволжье, Урал и Кавказ,
моя скифская злость и монета.
 
В общий чат я Европы вхожу своим чатом!
Воронята мои и мои соловьята,
девки, что на шестах.
Каблуки сантиметров пятнадцать, не меньше
и напихана вата во все телескопы.
Дорогая моя, а нам после Европы
больше нечего красть!
 
Перечислю, что есть: а – достоинство, правда,
б – есть честность, есть братство, есть танков армада,
в – в ладонях у Бога стигматы, стигматы
и украинская сбоку хата.
 
2.
 
Её судили за воровство, за грабёж и её сослали
во Сибирь-голубку, в холода, в безмолвье белое.
Кто не грешен? Бросьте скорее камень,
целясь в хрупкое, женское тело.
Бросьте камень в детство, в рожденье в Варшаве,
бросьте камень
в её переезд Петербургский,
бросьте камень все те, кто ещё не бросали,
где гуляла она, ела бургер.
 
Запивала кофе в туманных сливках,
целовала грубых мужчин прямо в губы,
в ноябре было жарко, что не до сливы,
а в июле было не до тулупов.
 
Съешь лягушку в Париже с утра, с сиропом,
но не трогайте грязными нас руками.
Бросьте камень.
И бросили, бросили камень.
Что украли? Украли Европу!
 
Кольца… серьги… колье… Где Шопен? Где Штраус?
Где Чарльз Диккенс? Сервантес? Где Данте, дура?
И сидит судья рядышком, усмехаясь,
С Кама сутрой, пленумом и с третей Сурой.
 
И кричать кто будет: «Держите вора?»
И какой Лжедмитрий сойдёт со трона?
Искромсали спину собачьи своры.
Я на вас гляжу нежно и влюблённо.
 
Этот взгляд мой синий – во ржи василёчек,
этот взгляд мой синий в лесу грибочек!
Это мой поцелуй – я люблю тебя, дочка,
тебя, мама,
сестра,
муж мой – вот наша ночка.
 
Я невинна.
Невинна.
…и убитой лежу я планет посредине!
 
3.
 
Твоё ворованное сердце такое нежное в апреле.
Куда бы спрятать? В шкаф? По листья иль просто в сумочку мою?
О, невозможность мне проникнуть, в холсты созвездий Рафаэля.
Я – просто женщина земная. Я просто искренне люблю.
 
Простая хроника событий. Ничто не предвещало бурю.
На сердце отпечатки пальцев, и поцелуев, и обид.
Осколки, метки, невозвратность. То отрекаюсь, то гламурю.
Твоё ворованное сердце по-настоящему болит…
 
Оно – свидетельство терзаний, шестых палат, седьмого чуда,
оно – призыв, оно – попытка кричать про жизнь, молчать про смерть,
морская раковина, сводня, весной цветущая цикута,
«быть иль не быть» - Шекспира страсти и донкихотово: «Не сметь!»
 
Словарь с латинского на русский, стрельба из лука, возглас: «Целься!»,
трактир, кафе, вокзал и рельсы, оно – и оттиск, и портрет.
И минус тридцать (ртуть замёрзла!), как справедлив и точен Цельсий!
Хотя, возможно, в пересчёте был прав учёный Фаренгейт.
 
Да, я – воровка! Накипело, чтоб это выкрикнуть сегодня,
когда улики режут пальцы сквозь шёпот, ропот, возглас, хруст,
дорогу из варяг да в греки, и путь по небу, проблеск водный.
Да, я такая! Да, такая! Я так хотела…
Сознаюсь!
 
4.
Под нулёвочку, под линеечку я острижена через край,
у юродивого я копеечку попрошу: «Ну-ка дай мне, дай!»
У воробышка цвета серого, неприметности, дней пустых,
темноты я у света белого попрошу, чтобы враз – под дых!
Позаимствую цвета рыжего у луны в лебеде, череде,
у распятого, у обиженного этих ржавых в крови гвоздей!
 
Ах ты, старица проходящая, не проси ты на чёрный день,
я – сама попрошайка та ещё, чья-то мыкалица да тень…
В Спас мне – яблочка. В день Крещения – Иордань в ледяных репьях,
там в сердечных моих расщелинах несть ворованного тряпья:
травы, листья, берёзы, улицы, всей галактики шум дождя
да алмазных четыре пуговицы с крыльев голубя срезала я.
 
Слышу ухом Ван Гога срезанным, пустотой, красотой, глухотой,
я над вашей парила бездною, вам –
не быть над моей высотой!
У юродивого копеечку, мной отобранную, храню.
…После выдадут телогреечку да под суд, в кандалы, в броню.
Но и там, вот у этой крепости – я ль не рушила Вавилон? –
от любви, словно бы от ненависти, стены падают испокон.
 
Для меня, коли многоязыкая, башню строили у реки,
где смешались библейскими бликами всех народностей языки!
А у Евы – ребра Адамова – позаимствован мной был Змий.
Вот с тех пор я хожу благодарная:
насовсем забрала, не взаймы!
 
5.
 
Этот камень тяжёлый, что лёг мне на грудь,
этот ветер синенький, что василёк,
укради у меня что-нибудь, как-нибудь,
Золотою Ручкой – Сонькой побудь,
укради мой самый светлый денёк.
Укради мой чёрный, как темень, день,
этот день, как столетье и ночь, что век.
Как утопии всех нетонущих рек,
как цветение нецветущих вен.
 
Укради у меня, забери себе,
мне оставь мою жизнь, мою верную смерть,
и не верную, как приток на Скобе –
между Волгой-Окой пароходную верфь.
 
Мою правду да истину, наглую ложь,
бесхребетною мамою, как я была.
Как я между долгом металась и всё ж
выбирала всегда нечто больше нуля.
 
Как хотела однажды с моста сигануть,
долго-долго стояла у края моста,
как слова разбивались до крови в устах.
Как молилась за женщину – дай ей, дай.
Незнакомую женщину просто так.
Укради, укради у меня что-нибудь!
 
Чтоб меня не ругали, когда с утра
я сожгу утюг и штанину брюк,
будет дырка противная, просто дыра,
а затем буду я отмывать утюг.
 
Укради стрекозу, что легла на сугроб,
эшафот, костёр мой, распятие, гроб,
как иду я по полю горящих слов,
как иду я по полю слов, рвущих рот!
 
Чтоб сказали мне: мелочь, забудь, забудь,
чтобы мне не сгорать, как пепел дотла.
Укради мой стыд,
укради мою жуть.
Я же просто хотела тепла.
 
6.
 
Руки целую тех, кто обокрал меня…
Тайно похитил мои, мной не забытые вещи…
Если забрал, то бери, пользуйся, коль отъял,
фразы бери, слова те, что из горла хлещут!
 
Рек нетекущих вода, рек, пересохших звезда,
рыжих во ржи васильков чахлую эту синь!
Нынче я поняла значенье – сгорать со стыда.
Сказано: «…не бери ты ни скота, ни раба,
сына, дочку, вола, серенького осла,
облако, небеса, воздух, песка твердынь…»
 
А вот мои стихи из девяностых лихих,
а вот мои стихи из двадцатых моих
да из двадцать вторых. А вот закон для иных,
про васильки-цветки, где золотая рожь.
Это же просто обман, это же наглый грабёж,
что воровали все в маркетах сахар, чай,
с ёлки на Новый год лампочки цветом «сияй!»,
лезли на кухню, в сарай,
крали в стране казну,
вор, бандит, вертухай,
с чёрного хода кремля выкрали герб и флаг,
выкрали нашу страну.
 
И сказали: гуд-бай.
 
Да, это было так прямо средь бела дня.
Вор на воре сидит, сверху ещё один.
Кто-то кричал: держи.
Кто-то кричал: западня.
Кто-то вопил: ну да,
другой истерил: буржуин.
 
Западник-демократ,
этот марксист-коммунист.
Это наши отцы, заблудшие наши отцы.
А Виктор Цой в полях – он был идеалист,
из алюминия он в поле растил огурцы.
 
Как он хотел перемен, люмпены, братья-стрельцы,
да пугачёвцы, мой друг,
ра-зин-цы!
 
Не будет вам перемен,
не будет вам перемен. Будет грипп и ковид,
будет война, суицид, пенсий грошовых цинк.
Да воровство элит, да торжество вакцин.
Будет твой сын убит.
Будет их сын убит.
Будет наш сын убит…
Знаешь, рука моя, лучшая из всех рук
с пальчиками пятью, лаком на тонких ногтях,
(ногти ты не грызи!). Было время ворюг,
было время прощать,
было время распять.
Время нищих и яхт, выпущенных в моря.
Но неизменны века. И всё такой же народ:
«…ты не кради ни раба и ни скота, ни осла,
ни быка, ни жилья, ни приплод, ни Европ,
ни цветы, что в росе…» – 
так на скрижалях текст
нам записал Моисей!
 
6.
 
У меня таких нет крыльев из одуванчиков,
этих шёлковых перьев переливчатых сбоку.
Как хотите, люблю я сороку-воровку
от её ноготков и до пальчиков!
 
Вот глазок-узелок,
вот клубок, вот рожок,
так прекрасна она от хвоста до фаланги,
Серафим, херувим, маленький Рафаил,
ах, сорока-воровка – мой ангел!
 
Эта высшая сласть твоя: любишь и ждёшь!
Серьги, кольца блестящие, бусы, заколки.
Я хочу в эту птицу! В её крылья-клёш,
в её смертный журавлик, в синицу её ж.
И плевать мне на кривотолки!
 
За Калиновый мост. За Почайну-реку!
Против змеев-Горынычей старых.
это ангел мой, ангел-хранитель земной,
это ангел мой и моя кара.
 
Список краденного: а - Европа. Её
на плечах, как известно, умчал бык и сгинул.
Спит под толщей камней в ожидании Шлимана
золотистая Троя, впав в небытиё.
 
Список рас от ольмеков до скифов у нас
до исчезнувшей – с карты долой! – Атлантиды.
Страстных, храбрых, взыскующих, их не стыдясь
то ли время украло? Поток персеиды?
Быть сорокой-воровкой не стыдно, не стыдно,
стыдно лишь отмывать чужеродную грязь!
 
Танцевать, танцевать мне на птичьих ногах,
чуя, как кожа вздыбилась между лопаток:
пробиваются крылья сорочьи в заплатках,
я такая дурная в нелепых стихах!
 
Что сорока взяла? Ничего. Звон стекла!
Голубые стекляшки рассыпались в прах.
И прах к праху, и глина ко глине, песок
растворился в песке. Лишь один Генрих Шлиман
бредит Троей, Европой его уносимой
да на птичьем загривке,
сорочьем бычке!
 
7.
 
Плакали, каялись и голосили,
то ли столетья прошли, то ли просто минуты,
я вырастала из Соньки в Софию,
словно сквозь сплетни, битвы и смуты.
Я вырастала не вверх, а вниз, в темень,
здравствуй, сестра долгожданная Софья!
Но воздух медный, как будто въелся,
в кожу мне врос, словно вбитые копья.
 
Волчья ты Сонька, звериная Сонька,
как сделать сойку из волка?
 
Словно бы вновь обрести мне невинность,
словно бы первым грехом обмотаться,
словно бы снова крепясь пуповиной,
снова младенцем стать мне из старца…
Голым-преголым из яйцеклетки
междупланетной, галактикой греясь,
новой-новёхонькой лучшею дщерью,
яблочком тем, что от яблоньки редкой
да из Адамовых мне подреберий.

 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка