Так вынянчил в порыве зим
Светлана Леонтьева (16/06/2025)
Эскиз панно «Святые Борис и Глеб на корабле». Художник Иван Билибин, 1922 год.
ЛИЧНОЕ
Вижу маленького в полотняной рубашке,
вот купели, крестильня, игрушки, пинетки.
Был бы мастер, чтоб вырезал из деревяшки
по ребёночку вам да по детке!
У зачатия каждого есть свой предел.
у кого-то оно ежегодно – зачатие.
На земле, я не знаю, прекраснее дел,
чем рожать ей сестричек да братьев.
В отделении женском племянница днём
говорила, просила, вопила, молила:
- Не отдам! (Девятнадцать недель у неё).
А врачи отвечали: «Безводье!», что сына
всё равно ей не выносить: «Он или ты!»
«Или оба погибнете!»
Выла племяшка:
- Не отдам. Не отдам…
И так выла, что страшно.
Я сквозь тысячу верст услыхала мольбы…
У снохи нет детей.
У племянницы нет.
Что вам жалко, о, небо моё пестроглазое?
Чтобы было нас – тьмы,
чтоб нас – солнечный цвет
Чтобы было нас много – хороших и разных бы!
Да из этих, пропахших цветами, полян,
да из этих чащоб в тонких ветках берёз.
да из этих озёр, что любил Левитан.
Иль тебе воды жалко, дитя чтоб сбылось!
Пролилось, зачалось
до кудрявых волос,
абрикосами пяточки пахнут!
А трос –
пуповина, как тот василёк да овёс.
…И сама я вопила, рыдала до слёз!
У меня нынче – снег, лёд и белый сугроб,
у меня нынче тонкие крылья небес,
нынче ветер, который прицелился в лоб,
за канавой дорога и далее – лес.
Нарожать бы солдат! Честных, бравых, святых!
Чтобы так же, как нынешние шли вперёд.
(У России всегда, то война, то враги,
от войны до войны проживает народ)…
Либо инфо-война,
либо холод-война,
либо братья, сошедшие напрочь с ума.
Нарожать бы детей! Воспитать бы детей:
золотой генофонд для России моей.
БОГАТЫРИ. Картинная галерея на ПИСКУНОВА
А как стали они даль оглядывать русскую.
И сказал Илья Муромец – выдюжим, выдюжим.
А Алёша Попович взметнул ввысь оружием,
у Добрыни Никитича вспрянули мускулы.
А Москва Новогодняя пахла сугробами,
апельсинами, что из Марокко, оладьями,
ананасом в шампанском, с вином эскалопами,
но до них ли сегодня, Геннадьевна?
А как стали они даль оглядывать русскую.
Как спецы из Чувашии ринулись в полымя,
как буряты, якуты – ребята безусые
и не просто пошли в бой, а целой колонною!
Ах, Алёша Попович, Добрыня Никитович,
Ой, Илья ты наш Муромец – правда народа!
Зря мы ждали от этой Европы приличья,
посчитай тридцать лет и ещё-то три года!
Пронеси чашу горькую мимо нас! Мимо!
Пронести не случилось. Испили с лихвою.
Неужели до Вислы идти нам, вестимо,
с Малой Бронной к Серёге,
нести Моховую?
И пошли богатырскою силой хранимы!
Прочь поганое чудище! Чернь, зло кровавое!
Как с вокзала Московского шли побратимы
от Чукотки до Калининграда державою!
Меч наш ратный. Щит княжий. Да вещая доблесть!
Выручайте, Добрыня, Илья да Алёша!
Любит русский народ победителей, то есть
нас сегодня, вчера да в будущем тоже!
КОРАБЛЬ БРАТОУБИЙСТВЕННОЙ ЗИМЫ
по картине Ивана БИЛИБИНА
из цикла «Спросите Андромаху…»
1.
…и плывут святые Борис да Глеб,
а над ними море и под ними море!
И плывут святые на корабле
ко своей небесной земной авроре.
И чем дальше плывут,
тем сильней рыжий свет.
Тем светлее весь мир по-над ними.
Святополк, погоди!
Принимают обет,
надевают рубахи льняные!
Как у Глеба рубаха до полу, на ней
солнце вышито тонкой иглою.
Это матушка вышила! Сотни огней
в нарукавниках прячутся мглою.
Хороша-то рубаха!
Носи да носи
в ночь Черниговскую, в град-Владимир
собирайся! Из грубых пошит парусин,
канифасом обёрнутый кливер!
Да из грубого джута, да из конопли
даль простёгана жаркой стрелою.
Пойте птицы мои!
Златари-снегири!
Чтобы час смертный шёл стороною!
2.
Я только первую страницу прочитала
и то до середины. Двести пять
имён. В какую мы беду, моя держава,
упали бездну? Это чтоб читать?
Олег, Иван, Андрей, Никита, Слава,
Бабанин, Василенко, Иванов?
Они украинцы. Сегодня обменяли
их на таких же русских пацанов.
О чём я говорю? И говорю ли?
О чём вы все мне говорите враз?
Война гражданская, летят в друг друга пули,
братоубийственная, братушки, у нас!
Но не об этом, а о том: внушаем,
о как безумно отравляем человек!
Скажи ему: там древние мокшане,
совки, эрзя, древлянин, печенег!
Убей, убей! И он пошёл сражаться!
Безумец! Это – искорка твоя.
Вглядись в лицо, в глаза родного братца,
кого убил?
Убил себя!
3.
Брось камень, Каин! Кровь струится ало.
Брось! Отойди на шаг по тропке козьей.
…О, не с моих рук она стекала
вот эта кровь? Иль это были розы?
Наверно, розы. Я переступила
черту, границу, точку невозврата.
А по началу было всё так мило
давно, когда-то…
О, не меня ли люди вопрошают,
а где же братья твои – Каин, Авель?
Ужель дерутся в поле за Мокшанью,
пред Волгой, Доном, пред Уралом?
Ужели так легко мутится разум?
Растленье душ по капле, по частице?
А чрево матушки не нами ли лучится?
А чрево матушки подробно Спасу!
Братоубийцы мы,
братоубийцы.
Библейская улика жжёт веками.
Брось, Каин, камень. Просто брось ты камень.
Тебя настигнут русские страницы,
тебя настигнут русские глаголы,
вот эти два –
не спрятаться,
не скрыться!
4.
Ледяная да медная, волчья моя!
Ты же знаешь, как этих младенцев растить.
Мы, как Ромул и Рем, что вцепились в соски,
не родные тебе, не от птиц, от зверья.
Но волчицы мой серенький, волчий твой вой
колыбельною песнею был нам живой
до судьбы, до любви, до житья лабиринт:
мне понятен твой сверхматеринский инстинкт.
Я бы тоже хватала волчицы соски,
чтобы выжить, чтоб Рим, как он есть, основать:
камня вязь, стены башни, мосты у реки,
цепи, палубы и крепко свитый канат.
О, какой у меня был звериный бы стон
с молоком, что в меня пропитался бы, втёк!
Через горло, гортань, что в меня вознесён.
Я не знаю, как быть, человечий мой волк,
из каких ты во мне существуешь времён?
- Жить хочу!
Пить хочу!
Молока, молока…
Слаще мёда оно, слаще мне колоска.
…Не в кофтёнке с сердечками, в стразах пришла,
а сурово, по-зверьи дала мне тепла,
усадила, вскормила…
По горстке стекла
я, срывая к ней кожу, ползла и ползла!
И не в лифчике женском, где белая грудь:
выпирает из выреза радостный бюст,
мне густого бы, масленого бы глотнуть,
так вцепиться зубами, чтоб слышен был хруст.
- Больно, больно, дитяти до крови степной.
- Больно, больно, дитяти, любимейший мой!
Вобрала бы в себя всё – до крика, до уст,
до ребра, тёплой кожи, молочных желёз.
Я же просто волчица: клык, лапы да хвост…
Я своих потеряла убитых волчат,
оттого и кормлю тебя здесь у ручья.
Мне неважно, кто ты – дева нищая, царь,
для меня ты – дитя, крика детского ларь.
Ты так горько вопила, просила еды,
ну, иди ко мне, дурочка, право, иди!
И смотрю: се не лапы, се руки-крыла.
Я вцепилась в её молоко. Я жила.
И она мне, что мать, да и я ей как мать,
и она мне – старуха, я старость ей вся.
Из меня можно памятник слепо ковать,
чтоб вмерзать,
всей по пояс планетой вмерзать!
Я волчиная плоть, и она плоть моя,
я скормила ей всё – лес, предгорья, поля
до рубахи, до плоти, любви, до голья
и убила её и воскресла в ея!
Вы кормили когда-то дитя так, как я?
Был потрескавшийся до кровищи сосок?
Под лопатку аж било, как электроток.
Я кормила!
У вас – на Болотной протест,
у меня – мой дитя молоко моё ест.
Визг трамвайный у вас,
митинг возле застав.
А ко мне потянулись младенца уста.
И на тоненькой ниточке крестик. Кормлю
потому, что я – мать. Молоко к февралю
не исчезло по капле в одну из всех зим.
…Скоро, скоро построим незыблемый Рим!
5.
ТимолЕонт и ТИмофан – античные
родные братья делят власть в Коринфе.
Зияет солнце, кровью в руки тычется.
Два брата.
Сердца два.
Две половинки.
Не надо брата убивать! Просили слуги.
Не надо брата убивать! Просило время.
И не могу я рук разжать – сцепились руки.
И не могу уже кричать – зачем, зачем ты?
Делили власть.
Делили трон.
Мифологемы.
…досталась на экзамене мне тема
о греческих трагедиях безумных.
Они сейчас, как мифы актуальны.
Они сегодня происходят вкупе. в сумме,
они до вопля, крика изначальны!
Что ж, ТИмофан! Ты положи клинок свой
из греческой, калёной, белой стали.
…Но тело брата на куски кромсают
его же слуги. Вот такой был нонсенс!
Куда от греческих античных снов мне деться?
Безумен ТИмофан: рвёт на груди рубаху.
У них одно с убитым было детство,
но разные судьба, година, плаха.
Не верите? Спросите Андромаху…
***
Минута молчания – минута кричания,
но молча кричи, всей душою кричи!
Гляжу я на дедушкины кирзачи,
они шли, месили грязь!
Слышу рыдания
оглохших старух над телами сыновьими,
осипших невест, что успели стать вдовами,
так с праздником, родина! Слёзы утёрли мы.
И нет в нашем мире пронзительней праздника! ,
что землю плакучую выкрасил кровью!
Послушайте, милые! Твердь ярко-красную!
Послушайте, милые! Родину-матушку!
И сколько бы времени с тех пор не минуло,
но дед мой, одетый в шинель мешковатую,
идёт в кирзачах в даль идёт соловьиную!
Могила его там, в Орловской губернии.
А кирзачи гуталином пропахшие
хранятся в музее.
И звёзды сквозь тернии
виднеются сквозь них! Прошли они пашнями,
лесами прошли да лугами, болотами!
Пусть я не запомню – они путь запомнили.
Так с праздником, родненький!
***
На кресло брошенная шаль…
А я обучена природой
глядеть на бережную даль
все, сколько смерено мне, годы!
Как будто главный мой урок,
какой мне может дать родитель,
речушки маленькой исток,
зерно, что щедростью полито.
Всё это, даденное впредь,
взрастившее светло и строго!
Не скрыться. Не осиротеть,
пока иду своей дорогой!
Воспитывай, жури, гуди,
указывай на недостатки,
простор извечный, льни к груди,
сбивай мне в кровь ступни и пятки!
Хлещи дождями по щекам,
чтоб помнила, откуда родом,
дворец и площадь, белый храм,
язык, не сгибшего народа!
Мой город чайкою летит,
пронзая клювом солнца мякоть,
так обточил мои пути,
так обучил меня не плакать!
Так вынянчил в порыве зим,
так вышколил всем в назиданье,
что я могу уже другим
бесценные оставить знанья!
***
…И будет снег. Его тугих рогож
не перечесть, путей не счесть холстинных.
И будет снег, пока ты не придёшь,
окутывать леса, дома, долины.
Когда миры и звёзды, посмотри,
все выбежали встретить непогоду,
и красногрудой песни снегири
ветрам тягучим и полям в угоду.
Всем хватит снега, лишь подставь ладонь
и вспомни за неспешным разговором,
как тонок слух, лишь только ветку тронь,
польются песни князя Святогора!
Там под землёй, в её пахучей мгле
под этим снегом в одиночку, в россыпь,
былинные среди глухих полей
богатырей лежат святые кости.
Ока моя! Всевечная река!
Снегов расшиты снежные рубахи:
по вороту соцветья василька
и крестиком по рукаву на взмахе!
О, белый снег – во льды, канаву, грязь,
перед тобой, запорошив ресницы,
мне на колени так хотелось пасть
и, словно в храме истово молиться!
***
В этот день я хочу докричаться до деда
из Твери за три моря от пажитей Суздальских…
…Я – убит.
Ни костей, ни хребта, ни скелета,
всё, наверное, сгнило под Пустошкой?
Я убит! В этом хаосе, космосе, мареве.
Но сражался я храбро, проявляя отвагу,
мы пошли целым взводом в штыковую атаку,
и ни шага назад, ни полшага.
А земля – наша мать. Так вернулся я к матери.
Я убит под Москвой. И Москва устояла.
Были страшные дни, был декабрь. Трое суток
оставалось до Нового года. Снег тало
под снарядами плавился широкогрудо.
На лице, волосах плыли капли мазута.
А фашист наступал. На, паскуда!
И дед кинул гранату отсюда до туда!
Докричаться до деда хочу в день победы.
Вот сегодня хочу, связки рву, но пытаюсь.
Мой космический дед, во шинельку одетый.
Он простой.
Он крестьянин.
Красавец!
Весь в меня! Брови месяцем и глаза – карие!
И улыбка. Я также кривлю рот безмерно.
И мой дед точно также, как я коммунален,
он – сплошная сибирская нежность.
Сильный-сильный! Ручищи пудовые, хрястнет
что дощечки летят сразу быстро и кубарем.
Он убил итальянца-фашиста из Сассари,
он фашистов побил из Берлина и Штутгарта.
И лежит та фашня, язык высунув, голая
из Потсдама да из Ганновера.
Снова солнце встаёт над полями и долами,
и за лентою бухает, рвётся да гукает.
Прорываются дедовские к нам глаголы:
что победа – большая наука!
МАСКСЕТИ
Через эти узелки – сто сорок тысяч,
через эти нити – шёлк да хлопок
пробиваемся, сочимся, вяжем, кличем,
вот челнок – держи! Сидим бок о бок.
Бабки с Сызрани и дети с Ярославля,
…Я молю, ты не покинь нас, память!
Не хочу, чтоб повторилось дважды,
оттого сидим, масксети вяжем!
Каждый узел – их сто сорок тысяч –
пусть поможет заслонить, упрятать!
Ленточку поверх вяжу с закличкой,
ленточку внизу плету с колядкой.
С оберегом – бабьим оберегом:
изжелта зелёным, как сухая
бледно-серая трава гниёт под снегом,
с прошлогодним снегом, что не тает!
Вот мы этими плетём руками
длинную два на три из столетий!
Это – наши маскировочные сети
маскируют, прячут, укрывают!
Видишь, мои тонкие ты пальцы?
Видишь, мои тонкие запястья?
Хрупкие, как веточки акаций,
но они умеют заслонять вас,
но они внушают – не бояться!
В каждый узелок да по пушинке
ангельской вплести из белых крыльев,
в каждый узелок да по старинке,
по молитве, чтобы не убили.
Нет прочнее нашей русской сети,
что сплели мы для дороги дальней
с бабками из Сызрани, с Дербента,
школьниками, кто из Ярославля!
НОЕВ КОВЧЕГ РУССКОГО ПОРЕЧНОГО
1.
…и слышу плач ребёнка вместо речи.
Ребёнок маленький. Вот бабка, мамка, дед.
Неужто это Русское Поречное,
которому чуть больше триста лет?
Старинное, дворянское, бескрайнее.
Смотрю на фото: рощи да овраг.
И слышу плач ребёнка. Слышу: «Мама!»
Спасай ребёнка! Убегай! Там – враг!
Вот истинно! Клянусь! Веков во веки.
Овечки, козочки собаки и коты,
как их оставить? Как оставить эти реки
слиянные? Дороги и мосты?
И что ни листик, словно бы икона,
и что ни дерево, то в небо синий путь.
Хватай дитя! Беги! Ведь ты мадонна,
ты покорми его. Вот грудь!
И что ни час – то колокол звенящий,
и что ни утро – то сквозная боль!
Живой пока. Мне, кажется, мы тащим
его все вместе на руках с тобой.
Нет. Это кажется мне.
Нет. Я не успела.
Стучит, стучит вся кровь моя в ребро.
Кудрявенький.
Глазастый.
Где же тело?
Лишь голова-головушка. Здесь фронт
прошёл. Здесь звери, нелюди, нацисты.
Здесь жизнь была, теперь мертво.
(Горит во мне огнём – отмщу! – нутро…)
И вправду отомщу я за ребёнка.
Вот крест.
Вот музыка.
И вот его иконка,
что в кулачке зажата. Обелиск вот
и вот часовенка.
Пойду, убью фашиста.
А сквозь листву я слышу только Листа.
Чем он играет?
Пальчики дрожат.
Которых нет уже. Ах, милый, милый.
А Русское Поречное во ад
фашисты — это место превратили.
Но верьте, верьте так, как верю я,
он вырастет, у Бога нету мёртвых.
И он пойдёт огромный, как империя,
на Запад
щедро и упёрто!
2.
Не звали, не ждали, а жили себе и жили,
ладили окна и мастерили дом.
Но вдруг пришло гестапо само из могилы
страшное, злое, фашистское да с топором,
с танками, с ружьями, с хаммерами, пулемётами,
змеи, летящие по небу – тысячи змий!
Суть апокалипсиса вот он – кровохлёбка,
суть апокалипсиса – жатвой жатву кормить.
Стылое-стылое,
зябкое-зябкое,
горькое
всё враз гестапо пришло и Хатынь принесло,
Треблинку вместе с Освенцимом.
Что же Егорка вам
сделал? Он с мамой остался, где было село.
Память! О нет, не оставь меня, Божичка!
Слёзы! О, вы придушите меня, коль солгу.
…Освободим!
Я клянусь, нам осталось немножечко
шею свернуть нам осталось врагу.
А всем погибшим – бессмертие, птицы и ангелы!
А всем сгоревшим – моря, океаны. Плыви!
А всем казнённым – блаженство небес и крем манговый,
а всем поруганным – счастье, господней любви!
Я проклинаю все войны, но только не эти
освободительные, очистительные, им – хвала!
Страшно, когда погибают старухи и дети,
Страшно, когда погибают, сгорят дотла.
Ваша взяла, командир наш, да ваша взяла!
Всё, что когда-то сияло, светилось так тонко,
всё, что когда-то цвело и всходило светло.
всё, что когда-то твоим было милым ребёнком,
милым зело.
Как же мне вынести эту страны моей пытку?
Звон колокольчиков, хор певчих солнечных плит,
в Русском Поречом заместо людей лишь молитвы.
…Лучше бы я. А не этот малец был убит!
3.
- Дай мне пить! Воды, дождинки, росинки…
Неужели всемогущему, всеимущего до просьб ли?
Он стоял такой красивый, такой непорочный, как иноки,
и жажда сводила розовый рот.
Сколько зим, сколько лет, что считать страшно
повторяет он ей – Фотине-самарянке:
- Дай мне пиит! Из ковша, из ладони, из чашки,
деревянного блюдца, из каменной ранки,
из морей-океанов, озёр, Волги, Дона,
из погубленной Припяти да из Почайны,
на которой стоят наши воины, словно
никуда, никогда уходить и чаяли!
Мой отец, деды, прадеды все там стояли,
я прекрасных таких не видала доныне!
Как на Висле, на Одре и на Каяле
ничего не меняется здесь в нашем мире.
- Дай мне пить! И от этой священнейшей фразы
у меня у смой сводит горло от жажды,
если мне бы сказали, что хватит бояться
не отсутствия вод, а отсутствия правды!
Напоите Его ключевой, чудотворной,
напоите его чистой, маминой, пресной,
и возбмите Печёрскую лавру, вот смысл в чём
и возьмите Одессу.
Бандюков на районе, чиновников, мэров,
магму, глину иобласти Курскую. Брянскую,
напоите водой чёрно-белою, спелою,
неизменной. Вода – есмь пространство!
Всех селянских, мокшанских и казахстанских,
с неподдельностью духа Гегельянского,
утопающего в заблуждениях Киева,
напоите их всех правдой материковой.
- Дай мне пить!
- Дай им пить.
Дай им с точностью киллера,
дай воды, как ты можешь, Христовой!
4.
Я словно физически чую боль этих людей.
Всё, что с ними случилось.
Они побежали в подвал.
Подвал, словно Ноев Ковчег, они думали: на корабле
им спасенье сегодня, а город, как будто кричал!
И поплыл их корабль.
Да, как будто поплыл их корабль.
Они тихо сидели: две бабушки, дед и дитя.
Но я чувствую боль. Это враг взял на мирных напал.
Так фашисты приходят и чистые воды мутят.
Убивают, терзают, насилуют и кожу жгут,
травят, гадят и душат…
О, как защитить их от зла?
От того, чтобы бабкам на руки не клеили жгут,
от того, чтобы дедушку совесть пытать не дала.
От того, чтоб младенца распять не посмела орда,
от того, чтоб не стали насиловать раненных баб.
Моя вера из вер,
неужель ты меня предала?
Моя вера в любовь, неужели вдруг дух твой иззяб?
…а я чувствую страх, этот липкий безудержный страх.
А я чувствую дрожь, как животного, что на убой.
И ещё через тело я чую исчадия плах,
и ещё через тело чужую я чувствую боль.
Но Ковчег всё плывёт, уже виден с ладошечку пруд,
поднимается выше деревьев и выбитых крыш,
и качают ребёнка и словно бы песню поют
журавлиные ангелы: «Спи, мой малыш!»
5.
Мы русские. Мы долго можем воевать,
но мы воюем – у истории спроси! – лишь до победы!
Сжимая стебли в горсточке, произнося слова:
«За родину! Страну!»
Как Пересветы,
так воевали. Разве нам впервой
за нашу землю, солнце, небо, отчину!
Быстрее победим – быстрее всё закончится,
у нас слова, как взвод под Кременной.
Мы русские, мы долго можем воевать.
Четыре года.
Двадцать.
Сорок.
Больше?
Терпенья нам не занимать! Солдат
у нас так много – каждый! Каждый может.
Писатель, музыкант, поэт, художник,
рабочий, бизнесмен, здесь каждый – ястреб!
Вот эти толстые бабуси могут тоже.
Ты покажи, как выстрелить, попасть чтоб!
Включись в священную войну, в войну за правду.
Нам не закроет рот прогнивший Запад.
Нам не зальют наш крик отравой, ядом.
А коль убьют, ты полежи со мною рядом,
ты руку мне погладь! Мой русский, вечный,
народ мой дивный! Как цветок на камне
ты взрос, и космос ты взвалил на плечи!
Лицо – есмь лик.
Грудь – перси.
Руки – длани!
Мы, в принципе, родились вот такими,
с рождения упрямые, как сталь мы.
И сколь не гнули нас, а мы непобедимы,
мы с каждым боем только крепче стали!
Даров мы не просили – добывали!
И звёзд мы не просили – брали сами.
И я горжусь вот этой фразой вечной,
не просто дочь страны своей, а дщерь я!
Да, пафосно звучит, твоим я чревом
рожаю деток. И твоим я сердцем
стучу себе я в подреберье слева.
Но если тронут, то нет горше гнева,
за всех поруганных, невинно убиенных,
за деток, что в Донецке на аллее,
за Киевскую лавру, каждый нерв, и
за грозный палец Муромца Илюши,
за Бабий яр, за всех, кто был задушен,
мы – русские, сражаться можем долго,
точнее – вечность! Это наше кредо,
коль мы всегда воюем до победы!
Последние публикации:
Исторические зарисовки –
(28/03/2025)
Белый Яр –
(20/02/2025)
Версия Вселенной –
(09/01/2025)
Деревьев мысли прочитаю –
(09/12/2024)
Краеведение в рифму –
(21/10/2024)
Покаяния шар багряный: Караваиха* –
(06/10/2024)
Русь изначальная –
(05/07/2024)
Поэма космической улицы –
(30/05/2024)
ПОСТЪ –
(22/04/2024)
Журавли-краснодневы –
(12/04/2024)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
