Пожилой папа Саша
Забавно и странно…
Странно и забавно, восстанавливая жизнь фрагментами, ловя цветные перья жар-птицы счастья, вспоминать: на этой детской площадке, подходящей разливом травы и монументальными тополями к решётчатой ограде детского сада, играл со своим мальчишкой: в песочнице…
Строили нечто, песок рассыпался, разбегался от пальцев, как муравьи, и ребёнок, нежный и светлый, будто ветерок сгустился, построенное разрушал, чтобы возводить заново.
Круговорот мирового духа отражается в зеркале пустяшной игры.
Шло лето.
Таяло, тянулось, длилось, просеивалось через нас: позднего папу и малыша: который, год отходив в предварительный детский сад, в сентябре пойдёт уже в большой, основательный…
И вот – он, малыш, будто почувствовав что-то – повернулся к решётке сада, и три мальчишки, будто изъятые из картины Шагала, где дети ждут ливня, смотрели на него, моего: пристально и пристрастно, но – будто лучась световой энергией: мол, мы ждём тебя здесь…
Он легко вошёл в сад: легко, естественно, и, первый день для, играя с новыми приятелями, не хотел уходить.
Я праздно пришёл.
Всё же увёл его – через мелькнувшую ленточку минут…
Всё забавно: да? время…
Твой пунктир прорезает сознание, и в разрывах вспыхивают определённые знаки, но я не понимаю их.
Вертикальные шкафчики.
На каждом – наклейка: машинки, застывшие движением: так река, мнится, течёт неподвижно; улыбающиеся зайцы, драконы, словно запутанные в самих себе…
Такие же были у нас: в совдетстве, где был счастлив, где мама водила за ручку – в сад: я оборачиваюсь, вырвав руку и убежав вперёд: а мамы нет…
Шкафчики, у каждого свой, и я, одевая мальчишку, держа его на колене, вынужден на другое принять Дашу: взгромоздившуюся, да ещё и с зайцем, чьи уши попадают мне в глаза.
-Андрюш, как вы их различаете? – мы уже идём домой.
-Кого, па?
-Дашу и Варю?
-Иногда путаем…
Абсолютно одинаковые: крупные девочки, как булочки такие спелые, а мама, видел: серая лицом, измождённая, будто подвиг вливания в мир двойняшек отобрал все силы…
Ольга Владимировна была роскошна: мама в квадрате: всегда с улыбкой – лёгкой, как бабочка, севшая на саксофон, пышна, как кулебяка, мать троих детей…
Малыш мой, обнимая Ольгу, прижимался к ней, она гладила его по голове…
-Всё хорошо у нас! Андрюшка ваш такой милый, и всегда – послушный. И справедливый, всех детей может рассудить. Я послушник его называю…
Лучики шли от улыбки её: шевелились нежно…
Широкое светлое лицо внушало оптимизм: он линяет с годами, увы…
Не ольгин вариант.
С одним из её сыновей, который, отучившись, школа – напротив, через русло проспекта – Андрюша дружил…
Сад обширен: хороший, добротно сделанный, на многие гирлянды поколений сад: и – перед ним: мини футбольное поле…
Сын Ольги – на вратах: сетчатое счастье…
Малыши носятся…
…Лида Саломатина приходила в школу с сумочкой, перекинутой через плечо, и заяц, сидевший в ней, придавал крохотной женщине дополнительное обаяние…
Как вызревают они?
Не поймаешь тени периода, зыбко качается вредное время, но, глядя на Лиду, вдруг понимаешь, как из крохотной девочки прорастает женщина: кокетство включается…
Когда мы устроили празднование пятилетия малышка: жена пригласила клоуна, он, с помощницей, готовился в задней зале, а дети, сидевшие привычно за столиками, ели торт и пили соки: и вдруг то, как Лида, обернувшись, перегнулась к мальчишке, мелькнуло настолько женским движением, что я, наблюдатель-отец, не то поразился, не то…
Сложно слоятся ощущения…
Забавно и странно…
Вторая воспитательница была татарка – Адиля Халитовна: худая, несколько заострённая, с зигзагами нежности на лице, и – добрая, добрая…
Малышок пришёл в сад с машиной: жена купила: машина была огромна: красная, детально воспроизведённая, всё открывалось, и, казалось, размером – с половину Андрюши…
Разумеется, он потащил её в детский сад, и, когда утром, с машиной наперевес, маленький и славный, подошёл к Адиле, она восхитилась: Андрюша! Какая у тебя машина…
Слоится жизнь: на вечерах, на утренниках, праздниках, что устраивались, я садился к окну: словно смущаясь возрастом своим: все родители так молоды, а я уж не вспомню, когда был молодым, что это такое, цвета и запахи того периода облетели лепестками бытия…
Садился у окна: и, видя, как торжественно Андрюша ведёт за руку пышно одетую Лизу Галушкину, знакомы по двору, чувствовал, как двоятся контуры мира от слёзной влаги, которой невозможно противостоять.
Братья потом появились, – проявились, как лучшие друзья…
Макар и Федя, и, ведя утром сынка в сад, вижу, как статная и высокая, с рыжеватой гривой волос мама братьев ведёт их…
Федя рядом.
Макар – чуть сзади.
Мама: Макар?
Он – Да иду я, иду! – абсолютно взрослые фразы-движения в маленьком мальчишке.
Взрослость прорастает, прорывается синкопами, странными созвучиями, огнём и правдой, не хочу вырастать, не надо…
Такие маленькие столики…
…Адилю обвинили в… синяке, полученном Лизой…
Лизой Евстратовой: когда водил на подготовительные курсы мальчишку, она, маленькая жена, пристрастно исследовала его портфельчик: на предмет – достаточно ли положили еды…
Забавна, востроносая, внучка Марины: школьного врача, а родители… о! так сильно увлеклись построением личной жизни, что и про Лизу забыли…
Так вот, Лиза, с кем-то запутавшись ногами, упала и умудрилась набить синяк: Адилю, нежно работавшую с детьми, обвинили в недогляде…
Марина бушевала: Я её уволю!
Включались родители: против увольнения пытались сыграть партию, но мудрая Ольга сказала: Не стоит. Марина победит.
…судьба двоит витки, троит, умножает на смысл: через год у Адили появился собственный малыш.
Разосланные фото: сияющая Адиля держит пенный конверт: с золотым содержимым счастья.
А в саду появилась: Кера Михайловна, нацменка, не понять точно кто, но – крупна, добра, в пандан Ольге…
А вот – новогодняя мистерия яви, самая яркая краска…
Мама моя, которую мальчишка называл Оля, решила пойти…
Ей оставалось два года, маме: и, когда капли оного опыта стекают по стволу моей жизни, я вздрагиваю, замираю, гася слёзную влагу…
Мама шла, держа меня под руку.
Рельефы дворовых дорог были сложно искажены льдом и снегом, а под ним, белым и крупитчатым, могли таиться чёрные языки льда, готовые проглотить падение наше…
Нет, дошли нормально.
Но в небольшом предбаннике шло коловращение детей и взрослых: будто в метро попал, где чужие энергии оплетают тебя столь плотной сетью, что теряешься…
Мы не смогли зайти.
Логично помогая маме переобуться, рука мамы на моём плече, код жизни, субстанцией перетекающий из…– осознал вылет мальчишки, одетого разбойником.
Мальчишка, завидев бабушку, крикнул: Оля! Как хорошо, что ты пришла!
Потом поднимались на второй этаж в зал: вереница взрослых, которые, коль посмотреть в корень проблемы, хотя лучше не делать этого, просто выросшие дети.
Ольга Владимировна впервые видела мою маму.
Она спросила: А вы чья бабушка?
И мама ответила (Фрейд глумливо улыбался из дебрей ветшающей лоскутной монархии) – Саши Балтина…
Саша – это я, извините, пожилой отец Андрюши.
Мама тотчас поправилась, улыбнувшись: Андрюши в смысле.
-Я поняла! – ответила, пышно светясь тотальной добротою, Ольга…
Был новогодний вечер у них.
Мальчишки играли разбойников: и «Бременские музыканты», положенные в основу действа, приобретали новое звучание…
…а потом всё кончилось.
Погода испортилась, стрелки часов были вырваны Квентином Компсоном, тщившимся остановить время, малыш дорос до школы, которая помещается напротив детского сада, мама умерла…
…и пожилой папа Саша сидит один, заливаясь водкой, и вспоминая взгляд детей – из-за решётчатой ограды – взгляд ждущий, призывный, мол, скоро и ты к нам придёшь, понимает, что секундная длительность жизни не позволит постичь метафизику оной.
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
