Проза

Возле дверей магазина стоят, покуривая, златоволосая, возрастная, но ещё ничего себе, блондинка с кулончиком на шее, и с аккуратною бородою восточный человек: оба работают внутри пёстрых недр Магнита, и блондинка только что обслуживала тебя, покупавшего еду, на кассе, а парень, обычно сумрачный, развозил-расставлял товары; но сейчас он не мрачен: очевидно, заигрывая с женщиной, делает странный ныряющий жест рукою…

 Писать о случайных людях, о тугих орнаментах листвы, покрывающих серый асфальт; о листве, прилипающей к нему после дождя, как привычки к душе прилипают.

 Писать о скромных пустяках жизни, на минуту, на мгновенья выходящих на первый план, о том, как пахнет прудовая вода в лесопарке, стремительно нищающим листвой, и ветер ещё обдерёт…

 Она золотится, чернея – эта вода, и нежный запах её играет с памятью: возьмёт ли в свои ячейки, разместит ли в сотах своих…

  Лесопарк постепенно становится прозрачен: Византию разбили и распростёртые её знамена вызывают естественную скорбь – всё проходит.

Узнал по себе.

Писать о веренице секунд, которые длилась жизнь, когда только что мама вела за ручку в детский сад, и, вырвав лапку, побежал вперёд, оглянулся: а мамы нет.

Посмотрел в глубины свои: и ты стар уже, а мелькнувшие секунды, пропущенные через метафизические песочные часы, которые не увидеть, сложились в осеннюю листву, которую ерошит, как волосы задумавшийся неудачник – ветер.

 Двое у магазина, давно докурив, вернулись в него: к скучной рабочей необходимости, какую едва ли измеряют в единицах скуки, просто выполняя за деньги ЭТО, раз ничего другого не подвернулось.

 Сидеть в конторе, глядя в монитор компьютера, решая задачи, которые кажутся важными, на деле являясь сгустками пустоты; сидеть за кассой нажимая кнопки, и просвечивая специальным прибором коды товаров, стоять в дверях – в форме охранника: такое ощущение, что большинство рождается в пустоту, в коровью кашу еле ворочающегося мозга, в отсутствие полёта.

Косность тела препятствует.

Стоит ли об этом?

Писать о полёте, о поэтическом захлёсте, о растворение в облаках, чьи слои ласково-упруги; или – о парящих, мистических замшелых мостах, ступив на который (один из), можно спуститься в Византии, пройти кварталами мастеров, полюбоваться дворцом василевса…

 Писать об осенней радуге деревьев: зачарованных самими собой, точно во сне их оказался…

 Или о коре, напоминающей надписи на праязыке, едином, царившим в мире, когда Нимрод, отравленный ядом гордыни, требовал строить башню выше и выше, ярусами, пластами, улицы внутри прокладывать, залы дворцов намечая, пока не начали лопотать нечто невразумительное люди, некогда славившие Нимрода, как земного бога…

 И башня застыла на века, заносимая пёстрой пылью времён.

Писать о танце царя Давида, или о звуках музыки, которыми успокаивал жестоковыйного Саула, а потом, неистовый в страсти, как в войне, дабы завладеть Вирсавией – не представлял, что не представляет, какою красота бывает! – отправляющий верного своего Урию на такую же верную смерть…

 Писать о детях, играющих сейчас во дворике детского сада, вспоминая, как водил своего мальчишку сюда, и бежал к тебе – радостный, только завидев, бежал, раскинув ручонки, и ты, подхватив его, прижимал к себе, чувствуя собственное сердце сгустком любви.

 Писать о множественности мечтаний – которые теряешь, как жар-птица волшебные перья, и улетают они, кружась, в пустоту низины…

Или – о провинциальных закоулках, где, проходя мимо кривых серых заборов, вдруг обнаружишь, не ожидая, словно игрушечный костёл, но не решишься зайти внутрь…

 Разные мерцания определяют огонь письма, цифровые орнаменты интеллектуального узора, рассказ-эссе, сложное плетение образных смыслов.

Ловить эти мерцания, созидая из них ожерелья и ковры, драгоценные коллекции, или словесные опавшие листья, едва ворошимые ветром.