Жизнь как есть

Хэмингуэй в Париже. 2024 г.

Время, проведенное Хемингуэем в Париже, - яркое, хотя писатель на тот момент бедствует. Это довоенный Париж, с его радостями и горестями. Интересно, что описанные в книге «Праздник, который всегда с тобой» события, несколько искажены. Впрочем, как это обычно бывает в творческом переложении. Сама книга имеет потрясающую историю, так как в ней описаны и книжный салон «Шекспир и компания» Сильвии Бич, и общество Гертруды Стайн, которая, собственно, и придумала термин «потерянное поколение», и законодатель поэтических правил Эзра Паунд, и художник-инноватор Пабло Пикассо. Книга была изначально издана четвертой женой Эрнеста Хемингуэя после его смерти, а потом, когда спустя много лет был открыт архив Кеннеди, сын Хемингуэя Патрик (мать Патрика -вторая жена Хемингуэя Полина Пфайффер) и внук Шон издают «Праздник» повторно. Так возникают новые подробности биографии, так как семья считает, что некоторые моменты, связанные с жизнью Хемингуэя в Париже, были слегка завуалированы, а образ Полины Пфайффер в предыдущем издании был приглушен. Таким образом, появляется так называемая «восстановленная редакция», которая, как считается специалистами, ближе к изначальной задумке автора.

  Итак, 9 марта 1922 года Хемингуэй впервые отправляется в квартиру Гертруды Стайн, по протекции Шервуда Андерсона. Через месяц известная законодательница артистической и писательской моды будет благодарить Андерсона за такое знакомство.

Гертруда Стайн в Париже.

В квартиру на 25 rue de Fleurus Хемингуэй попадает с женой, через два дня после письменного ответа Гертруды Стайн. Ее необычный салон, многолетняя дружба с Алисой Токлас известны каждому в богемном мире Париже. Все здесь привлекает внимание. Картины известных художников, Сезанн, Матисс, Пикассо, частые гости – известные представители культуры того времени. В какой-то момент чай и кофе в известном салоне становится гораздо менее открытым предприятием, и Хемингуэй попадает сюда уже во временной отрезок «после 16.00».

Жене Хемингуэя Хедли богемные личности долгое время не нравятся. А вот Алиса умудряется со всеми найти общий язык, какими бы увлечениями Гертруда Стайн не страдала. У нее колкий язык и целенаправленные вопросы, ответы на которые через пять минут дают полное представление о судьбе, приоритетах и возможностях приглашенного.

Хемингуэю, вдали от дома, нужны были «заместители» родителей. Паунд выступал в роли отца. Мать Хемингуэя была женщиной сильной, играла на рояле, пела и рисовала, в какой-то момент отдалив сына из их общего коттеджа. Грейс Хемингуэй сам Эрнест называл «абсолютно американской стервой», но в этом названии было много о славе и репутации американок, женщин сильных, независимых и открытых. Поэтому в образе Гертруды Стайн писатель сразу нашел ту силу и раскрепощенность мысли, которая была свойственна его матери, что было еще до создания того образа римской императрицы, который Гертруда Стайн в какой-то момент словно «надела» на себя. А тогда она просто приветливо общалась с Эрнестом, замечая в письмах Андерсону, что учит его «подрезать волосы жене». Сам же Хемингуэй писал Андерсону, что «они с Гертрудой, как братья», фраза, которая слегка подливала масло в огонь и создавала напряжение в социальной материи экзистенции того времени.

Через какое-то время Гертруда наносит Хемингуэю ответный визит. Она менее, возможно, уверена в себе, чем это считается в богемных кругах. Многие ее работы не напечатаны, и она, в свою очередь, совершенно не советует Хемингуэю публиковать свои труды, оставляя лишь одну «закорючку» - комментарий лиловыми чернилами к его прозе. К счастью, Хемингуэй не слушается советов Стайн. Прочитав «Три жизни» Стайн, он выносит для себя урок в отношении предложений в настоящем времени, обращая внимание на дополнительные значения и повторы, которые так любит Стайн, и не обращая особое внимание на сами слова и их первичные значения.

Если Эзра Паунд нравоучительно советовал переделывать тексты и пересматривать рукописи, то Гертруда Стайн, напротив, еще в 20-е годы писала о том, что «никогда не понимала, как писатели могут трудиться над текстами, и много раз их переписывать», «если вы хотите что-то сказать, слова всегда при вас. Это и есть правильные слова, которые нужно употребить. Если нет полной истории, спонтанно рассказанной, она испорчена».

Так Хемингуэй обучился «автоматическому письму». И хотя сама Гертруда Стайн считала, что она никогда его не использовала, записи 20-х годов, подтверждают обратное. В синих школьных тетрадях, она записывала мысли совершенно спонтанно, без знаков препинания: «Мысли Милфреда там. Там с грушей лестницей, мысли Милфреда там с грушей лестницей и грушами. Милфреду будет достаточно томатов, яблок, персиков, слив и персиков, свеклы, горошка и картофеля. Милфред заботится о нас и Китти Бесс, какое беспокойство и приятная неожиданность. Когда очень жарко, но никто не знает о причине».

Свободные ассоциации, связи, шутки, аллитерации трогательные и многоговорящие. Главная идея письма Стайн, как понимал ее Хемингуэй, – не использовать критический аппарат вовсе, и давать возможность свободному, творчески ориентированному письму течь и развиваться. Вскоре Хемингуэй мог использовать технику Стайн для того, чтобы описывать яркие моменты быстро, создавая необходимое напряжение и производя нужное воздействие.

Хемингуэй быстро учится у Стайн, начинает писать в таких же синих тетрадях, имитируя ее стиль, слова словно ложатся на бумагу в правильном порядке. В это же самое время в набросках Стайн появляется образ молодого ученика, в частности в работе «Предметы лежат на столе»: «И он сказал, что очень хочет но должен что-то привнести а я говорю ему так и делай а он говорит что не может а я говорю ему что у меня некому ему что-то одолжить … и он отвечает, я совершенно уверен что вы мне поможете а в отношении результата он под вопросом».

Позже Гертруда будет давать Хемингуэю особые письменные задания, в которых не нужно было называть сам предмет: «Имитируем объект «сыр». Подойдет золотая монета или лента …. Но вот с овечкой такой имитации и образа не получается».

 В квартире Гертруды Стайн было много полотен известных художников. Она давала хорошие советы. Как-то Хемингуэй даже приобрел полотно Миро за 200 долларов, который потом стоил 2 000 000 долларов. В какой-то момент, когда Гертруда Стайн решала напечатать очередной сборник, она даже продала картину Пикассо, чтобы получить средства.

Стайн относилась к живописи очень серьезно. Рассказывала, как сидела напротив картины Сезанна, когда писала «Три жизни», а потом даже специально ходила в Люксембургский музей, чтобы увидеть его картины. Ник Адамс в какой-то момент замечает, что Хемингуэй тоже хотел писать, как Сезанн: «Он видел работы Сезанна. Портрет у Гертруды Стайн. Она сразу поняла, когда у него получилось. Хорошие картины в Люксембурге. Солдаты, раздевающиеся перед тем, как плавать, дом сквозь деревья, за деревьями дом, без озера. Другая картина с озером. Он знал, как Сезанн рисует поворот реки».

В тот год снег в Париже выпал в марте, засыпав Люксембургский сад, Хемингуэй свалился с простудой. Перед отъездом из Парижа на Восточном экспрессе он получает открытку от Эзры Паунда с стихотворением:

Комментарий в отношении Италии и Генуэзской конференции 1922 года

         Председателем делегации на знаменитую Генуэзскую конференцию 1922 года, где оказался Хемингуэй, был назначен Ленин, заместителем был Георгий Чичерин. США, отказавшиеся участвовать в работе конференции, были представлены на ней наблюдателем — послом в Италии Ричардом Чайлдом. Официальной целью конференции было изыскание мер «к экономическому восстановлению Центральной и Восточной Европы». Но главным вопросом был, по существу, вопрос об отношениях между РСФСР и капиталистическим миром после провала попыток свержения советской власти путем военной интервенции. Специальный комитет экспертов, работавший в Лондоне, подготовил проект резолюции, в которой от Советской России требовалось признать все долги, финансовые обязательства предыдущих правительств России. От Советской России потребовали уплаты 18,5 миллиардов золотых рублей довоенных и военных долгов, то есть фактически западные страны рассчитывали использовать экономические ресурсы Советской России для решения своих послевоенных экономических проблем.

Конференция в Генуе. 1922 г.

Советская делегация отвергла эти требования и, в свою очередь, выдвинула контрпретензии о возмещении Советскому государству убытков, причиненных иностранной интервенцией и блокадой в размере 39 миллиардов золотых рублей.

Российская делегация также внесла предложение о всеобщем разоружении.

Окружение Хемингуэя наблюдали ситуацию, как наблюдал ее и сам Хемингуэй, вынеся из посещения конференций огромный урок для себя.

«Перекачивание послевоенных финансов было для Европы большой сложностью, создававшую безработицу. Франция была на стороне победителей и диктовала условия. Германия проиграла и должна была выплачивать значительные суммы, пряча индустриальный капитал. Проигравшие войну турки были готовы снова воевать с греками. Британцы были за мир, чтобы контролировать нефть в Арабских странах. Как пишут некоторые западные критики того времени, никто не хотел особо признавать мощь русской революции, но большевизма опасались даже больше войны.

         Британцы продолжали контролировать стерлинг, а многие англичане вели себя так, словно их колониальное прошлое не было позади. США вели себя невнятно, посылали в Геную послов, согласившись уничтожить часть своего флота, и на словах провозглашая демократию. Важнейшей проблемой было возрождение экономики. Странные взгляды Эзра Паунда на экономику были не менее странные, чем взгляды Европы на тот же вопрос» (ibid. p.42).

         Первый репортаж Хемингуэя о Генуе появился в Star в Торонто 13 апреля, и был прислан Хемингуэем из Парижа 27 марта 1922, и скорее всего был подчерпнут либо из телеграмм, либо из беседы на англо-американском пресс-ланче. Статья повествовала о фашизме и Италии. Хемингуэй полностью придерживался взглядов левых партий и коммунистов. Конференция в Генуи планировалась как экономическая, но, Хемингуэй правильно почувствовал. Превратилась она в событие скорее в политическое.

В Генуе 750 журналистов боролись за 200 предоставленных для прессы мест. Зная правильную компанию, Хемингуэй на встречу попал.

         Нью-Йорк Ньюз оповещала:

         «Дворец Святого Георгия. Замершие святые в мраморе. Лучшие мира сего приехали сюда. Войска. Массовые формации на улицах. Галерея прессы, три человека на одно место. Толпы. Ожидания. Потом русские. Они тоже приехали. Тоже в европейской одежде. Любопытство не покидает. Толпа двигается. Пот прошибает, бьет и в глаз, и в нос».

         В этой статье, как пишет критика, русские определены как важные игроки. И как отмечает критика, каждый на этой конференции хотел знать, как поведут себя русские «к западу от Москвы», на другой территории. Это были те, кто совершил революцию, фактически чуть не победив союзников в 1918 году.

         Чичерин, министр иностранных дел, словно разделил конференцию на два лагеря. Вот и важнейшее сообщение.  Чичерин пишет о том, что «Россия не будет участвовать в дальнейших конфликтах», добавляя при этом, что «все может быть напрасно, если над Европой и миром нависнет угроза новых войн».

Георгий Чичерин. 1920-е годы.

Комментируя разговор о гонке вооружений, и о том, что Россия готова ее прекратить, если будет договор с Европой, Хемингуэй пишет о Чичерине, словно скальпелем обнажает проблему, как впоследствии будет писать, вырабатывая свой собственный особый стиль:

         «Слева от статуи Колумба - мраморная доска в стене, на которой написаны слова Макиавелли об истории, об основании Банко Сан Джорджио, места, где сегодня находится дворец, самый старый банк в мире. Макиавелли написал книгу, которую можно использовать как учебник на конференциях, и подробно изучать».

        Много тем поднимается в этом отрывке. Старый банк, политическая манипуляция, первооткрыватель Америки, нежелание Америки участвовать в конференции словно оформило экономическое сердце проблемы. Многие на этой конференции считали, что Америка должна заново открыть Европу, но Америка была вне игры. Tribune на следующий же день опубликовали яркий заголовок: «Russians to Hammer on Disarmament», что означало «Русские будут настаивать на разоружении». Конференция, таким образом, из экономической действительно превращается в политическую.

         Конференция разделилась на комиссии и субкомиссии, все беспокоились в отношение того, как и на каких основаниях дать русской делегации слово. Отчет Хемингуэя был очень обстоятельный, он освещал и сложности получения реальной информации из Генуи, и ее относительность. Сельд 12 апреля в отношении освещения русских - немногословен, только отмечает, что Imperial Hotel охранялся как царский дворец, и что «подозревали самих себя, и птички летали». 

Хемингуэй, напротив, описывает проблемы, реальные сложности «пробраться к русским» сквозь итальянские границы, сложность получения достоверной информации.

         Конференция для русских действительно была очень сложной. Кто-то из участников хотел вернуть стоимость дореволюционных акций, кто-то хотел заморозить счета, кто-то – выплатить долги.         Нефтяные специалисты призывали Россию открыться Западу, впрочем, с новыми условиями, контрактами и правом свободного труда. Лойд Джордж пытался закрыть вопрос о разоружении, русские снова поднимали его. Роковски сообщал финансовой комиссии: «Вы не можете закрыть вопрос разоружения. Если его выставить в дверь, он влетит в окно. Это очень важный вопрос, так как это вопрос огромных вложений и бюджета». К концу конференции, как пишет западная критика, Россия диктовала новые условия конференции в Генуе, благодаря новому договору с Германией, которая признала законность требований.

         Пребывание на Генуэзской конференции словно сделало из Хемингуэя нового специалиста, он стал разбираться в политике значительно лучше, и от многих политических взглядов отказался, повторив в какой-то момент слова Эзры Моберлей (Ezra Mauberley):

Однако, это лишь одна из версий. Хемингуэй был удивительно отзывчив на любые события. Когда Tribune опубликовала статью «Чилиец кончает собой из любви к Пегги Джойс», французской актрисе, Хемингуэй отозвался об этом событии весьма красноречиво, вложив в уста Ника Адамса вопрос к отцу об индийском самоубийстве: «Почему он убил себя?» Отец ответил: «Он не мог этого всего выдержать».

Хемингуэй на протяжении всей жизни и юности был созерцателем богатства, сам им не обладал, поэтому, возможно, такие истории, как история с Пегги Джойс трогали его сердце, давая новую возможность слову воплотиться на бумаге. 

На тот момент Хемингуэй получил гонорар в размере 465 долларов от Star, достаточно, чтобы задержать семью в Италии на более длительный срок. Также было получено разрешение поехать в Россию, так как в Торонто и других странах к революции и событиям в России проявляли все больший интерес.

Хедли была довольна, ведомая Хемингуэем во всем. Она произносила, а он записывал:

Литература:

M. Reynolds, Hemingway: the Paris Years. Oxford: Basil Blackwell, 1989