Рейтинг публикаций

Илья Кутик – поэт-метафорист, входящий в группу основателей той самой школы метаметафорической поэзии, которая на рубеже 70-х и 80-х годов стала ведущим направлением в русской поэзии. Солисты этого камерного ансамбля Жданов и Парщиков, Еременко и даже Аристов нашим читателям более или менее известны. Кутик же всегда стоял в стороне. Еще в самом начале перестройки он уехал в Швецию, да так там, на Западе, в тени статуи Свободы и остался. Чудны дела твои, Господи! В момент, когда ведущие исполнители метафорической музыки, вроде как, замолчали, те кто сознательно держался поодаль вышли на первый план. И не потому, что более слабых, раньше их закрывали спины более сильных. Просто дыхание и тех и других оказалось разным, у кого-то совсем коротким (Еременко), у кого-то, как у Аристова или Кутика, более длинным. И вот что особенно важно – с каждым днём люди эти, придерживающиеся близких (но не тождественных!) эстетических взглядов пишут всё лучше и лучше. Метаметафоризм действительно оказался самым что ни на есть ведущим и жизнестойким! Надо было только сохранить себя для наступления каких-то более адекватных, аутентичных времен. Мы публикуем стихи из новой книги Ильи Кутика. Кажется, она должна стать одним из последних важнейших поэтических событий уходящей эпохи. И вовсе не потому, что вся она вся посвящена котам. Точнее, одному, недавно умершему голубому персидскому коту, который скитался вместе с хозяином по окраинам того, нового, света. А теперь снова поменял место дислокации и нынче скитается ещё дальше. Книжка Кутика – реквием самому близкому существу. И, кажется, я его понимаю. Теперь о стиле, который с первого раза и не прочухаешь. Стихи Кутика – предпоследняя остановка текста перед исчезновением, практически полным растворением в темноте тишины. Дальше на этом пути полном воздушных ям и провисаний оказывается только Геннадий Айги. Эти двое, Кутик и Айги, следуют методе, сформулированной Элиотом в одном из своих “Квартетов” (западной поэзией здесь накоплено больше опыта): “Слова отзвучав // Достигают безмолвия. Лишь порядком, лишь ритмом // Достигнут слова и мелодия // Незыблемости... Полнота переживания становится просто-таки непереносимой. Проявление сразу всех уровней поэтической рефлексии (иначе не услышат) способствует накалу страстей вряд ли возможному или дозволенному. Поэтому всё, что только можно микшируется, стирается, убирается в подтекст, в неразличимость семантического сплина-тумана. Ровные дорожки слов заменяются какими-то цирковыми, по форме, кульбитами, мостиками пауз и тире, висячими трапециями дефисов и белых пятен. Высшая стадия семиотической дрожи, мелко звенящей на снегу в каждом звуке десятками смыслов: развалины, оставшиеся после всего, круги руин, по которым, конечно, ещё можно судить о замысле, но лучше этого не делать. Лучше заселить эти голодные пространства плотью своих мыслей и образов, смоделировать в них какую-то новую жизнь... Судить о замысле здесь всё равно, что попытаться составить впечатление о фильме по одной только афише: название, какие-то буквы, несколько случайных и эффектных кадров. Тот айсберг, подводная часть которого лишь подразумевается в чёрной тьме, но практически не участвует в осуществлении надводного пейзажа. Стихи-вампиры: для их функционирования необходимо твое, читатель, непосредственное участие. Именно оно заполняет все эти интенции и переходы, безлюдные, бессловесные кровью самых насущных смыслов. Сама же по себе даже самая совершенная система оказывается безжизненной.

За белой скатёркой пирует зима. \ Мадеру закатную хлещет. \ И голосом вьюжным и сиплым весьма \ Кричит несуразные вещи.

…сегодня нам предстоит проделать примерно ту же работу, что проделал Маркс в 19 веке.

Хранитель отдела итальянской гравюры ГЭ, спец по барокко и маньеризму, написал книгу, посвящённую поездкам в Ломбардию. Здесь он отчасти повторяет, а отчасти отклоняется от пути, проделанного П. Муратовым в самой лучшей русской книге об Италии. О том и речь.

Ещё Набоков переживал в одном из своих романов по поводу невозможности превратить читателя в зрителя. Хотя иерархия видов искусств - вещь весьма относительная, есть, видимо, у литераторов некие комплексы перед музыкой или, к примеру, перед изобразительным искусством. Иначе как объяснить, что многие авторы пытаются добиться предельной изобразительности своих текстов или создать в тексте аналоги музыкального звучания?!

Пьер Гийота: <Я знаю, что меня причисляют к <проклятым поэтам>, ставят рядом с Бодлером, а это то, о чем уже более ста лет мечтает практически каждый французский писатель. Все прочие сравнения оставляют меня равнодушным:>

ЖИВАЯ МУЗЫКА. Три беседы с композитором Александром Маноцковым. Первая - о Моцарте, две вторых - о времени и о себе. Ошибался ли Пушкин? Что такое "рага"? Что сочинял бы Моцарт, если бы жил сегодня? По законам вселенной. Моцарт и Бах. Внутри потока. Что такое провал?

...если раньше метафора насыщала плоть текста, то теперь она должна им управлять в архитектурном смысле.

Андрея Левкина представлять не надо. Его надо читать. Его надо спрашивать. Всё равно не ответит.

Ретроспектива М. Нестерова в Русском музее выявляет некоторые закономерности поисков "русской духовности", а так же проясняет особенности религиозной философии рубежа XIX и ХХ веков. Крайне своевременная выходит экспозиция!

Мизантропия - это когда ты себя уже никому не объясняешь, не пытаешься быть понятным. Мизантропия - когда всему неприятному говорится о целесообразности самоуничтожения и одновременного исчезновения, можно сказать, стирания из памяти сознания. Но мизантропия, она опасна, своей практически неизлечимостью, и всё стремится углубиться, понимаешь, и в ширь, и вглубь, захватить как можно больше места.