Онтологические прогулки

Ален Бадью – один из самых оригинальных и влиятельных из живущих ныне французских мыслителей. Автор многочисленных книг, несколько из которых («Делез. Шум бытия», «Манифест философии», «Апостол Павел. Обоснование универсализма», «Краткий курс метаполитики») переведены на русский. Он является профессором знаменитой Эколь Нормаль и Международного философского колледжа, где, в частности, ведет семинар по так называемым «антифилософам», к которым причисляет Сен-Поля, Ницше, Витгенштейна, Лакана и некоторых других. Ален Бадью считает своими учителями Платона и Гегеля и имеет устойчивую репутацию радикала и даже маоиста. Он долгое время был активным членом Союза коммунистической молодежи Франции, принимал деятельное участие в революции 68-го года, а тема кардинальных изменений во всех сферах человеческой деятельности и сегодня остается одной из главных в его творчестве. Помимо философских произведений Алену Бадью принадлежат еще несколько романов и театральных пьес.

Маруся Климова: Я много слышала о вас как о человеке, придерживающемся крайне левых, коммунистических и даже маоистских взглядов. Вы согласны с подобной характеристикой? Если – да, то не кажется ли вам, что после крушения Советского Союза очень сложно говорить о каких-либо реальных перспективах коммунистического движения?

Ален Бадью: Да, если хотите, я могу называть себя коммунистом, но только в самом общем, идеологическом, смысле, поскольку считаю себя как бы наследником и продолжателем традиции, которая идет еще из далекого 68-года. Но членом Коммунистической партии я не являюсь. Более того, моя политическая деятельность за последние десятилетия не имела ничего общего с деятельностью компартии.

Что касается маоизма, то, возможно, в те времена, когда это определение имело хоть какой-то смысл, я действительно был маоистом. Вы же знаете, Французская Коммунистическая партия всегда оставалась верной последовательницей КПСС, а мои взгляды изначально расходились с линией ФКП... Еще в начале 60-х я, как и многие французские интеллектуалы, понял, что идеалы коммунизма потерпели крах в Советском Союзе, то есть СССР превратился в тоталитарное государство, развивающееся в направлении, которое уже никак нельзя было соотнести с идеалами всеобщего равенства и справедливости. Так что очень многие тогда критиковали как Советский Союз, так и Французскую компартию, которая хранила верность КПСС. И пожалуй, одной из главных точек преткновения стала позиция французских коммунистов по поводу колониальных войн: в частности, войны в Алжире. Тогда я был еще очень молод, и меня, как и практически всю французскую интеллигенцию, ужасно возмущал тот факт, что Французская компартия не выступала в должной мере против политики нашего правительства в Алжире. Еще одним поводом для разрыва стал ввод советских войск в Венгрию, который явился вопиющим нарушением человеческих прав и свобод. Вот тогда и произошел отход многих молодых французских коммунистов от политики КПСС. Можно сказать, что тогда вообще зародилось левое движение, которое не было связано с коммунистами. Однако я хотел бы уточнить, что и в то время я не был членом ФКП, а только состоял в небольшой социалистической партии, считавшейся диссидентской. И мы, естественно, искали свое место в той ситуации, пытались найти какие-то идейные альтернативы – что и привело нас к маоизму. Однако нас интересовало не китайское государство, а исключительно направление коммунизма, которое отличалось от принятого в КПСС, но за которым, тем не менее, стояло массовое движение студентов и рабочих. И, если так можно выразиться, это было по-настоящему бунтарское коммунистическое движение. Маоизм во Франции ведь прежде всего тогда и означал: бунт, неподчинение и радикализм. Так что это было коммунистическое движение, напрямую связано с молодежными бунтами, мощными забастовками, стачками и т.п. Вообще для Франции тех лет было характерно стремление вести борьбу не бюрократическими, а прямыми способами, то есть борьбу в прямом смысле этого слова – что, естественно, привлекало к себе в первую очередь молодежь. Это стремление у многих сохранилось и по сей день. Однако называть таких людей маоистами теперь, думаю, уже не имеет никакого смысла. Они просто придерживаются левых взглядов, ищут свои пути борьбы с властью и пытаются нащупать направление, в котором можно было бы продолжать двигаться после краха Советского Союза…

В целом же, я согласен с вами: закончился определенный исторический период, и Французская коммунистическая партия сегодня уже в прошлом. Вероятно, мы сейчас находимся в начале какого-то нового этапа. Думаю, то, что началось в 1917 году, закончилось в 80е годы. И теперь нужно экспериментировать, думать, осмыслять и искать какие-то новые пути в политике…

МК: В своей последней книге «Век» вы довольно много пишите о «чистках» и «очищении», через которые, если я правильно поняла, не помешало бы пройти современному обществу. Что это за «очищение» и от чего?

АБ: 20 век был веком тоталитарного террора, утопических и преступных идеологий, геноцида, абстракций и пустых иллюзий. Однако я вовсе не хотел выступать в роли сурового обвинителя или же мудрого судьи – я просто попытался понять, в чем заключается проклятие этого века, что с ним стало, как-то все это определить. Образно говоря, своей книгой я никому не выношу окончательного приговора, а только как бы «открываю дело» этого века…

То, что я говорю об очищении, относится главным образом к коммунизму 20 века. Потому что продолжать в том же духе уже совершенно немыслимо. Но все это тоже исключительно для того, чтобы попытаться понять и осмыслить, что же, собственно, произошло, в чем заключалась ошибка коммунистов, а не для уничтожения или разрушения чего-либо или кого-либо. Просто в новой политической ситуации мы должны учитывать уроки того, что случилось в Советском Союзе, и искать пути освобождения человечества другими средствами и способами, опираясь на другой взгляд на вещи. В связи с этим у меня и созрели кое-какие новые мысли. Во-первых, мне кажется, что мы должны отказаться от концепции «партии» как таковой, которую придумал Ленин и развивали его последователи. Парадоксальность ситуации заключается в том, что новые формы организации необходимо найти, однако сделать это крайне сложно. И во-вторых, мы не должны допускать даже мысли о применении способов, которые использует государство, то есть от насилия над личностью в своем стремлении к освобождению той же личности. Так что одна проблема – это выбор новой формы организации, вместо партии, а другая проблема – выбор способов борьбы, не связанных с авторитарными практиками, применяемыми властями. И мы сейчас почти ничего не можем сказать по поводу этих двух проблем, а находимся в стадии интенсивных поисков. Возможно, как это уже было в 19 веке, нам опять придется приложить огромные усилия по выработке теории, поскольку нужны новые идеи, нужно попытаться все заново переосмыслить, выработать новые концепты по всем принципиальным вопросам: эксплуатации, или же, к примеру, отношения к иностранным рабочим и т.д. Короче говоря, необходимо решать вопросы как локальной, так и глобальной политики. Так что сегодня нам предстоит проделать примерно ту же работу, что проделал Маркс в 19 веке.

МК: А что собственно случилось с Советским Союзом? Многие называют Перестройку и последовавшие за ней перемены «революционными», хотя, на мой взгляд, логичнее их было бы наверное назвать «контрреволюционными»…

АБ: Можно ли определить то, что случилось в России, словами «революция» или «контрреволюция»? Лично у меня такое ощущение, что там произошло какое-то крушение, просто что-то обрушилось, и не было ни революции, ни контрреволюции. Вряд ли можно всерьез утверждать, что Горбачев был контрреволюционером. Просто этот человек совершил огромную ошибку, находясь в ослеплении… В общем я думаю, что произошло крушение. И я бы сам очень хотел понять причины этого крушения, потому что это чрезвычайно важный вопрос, на который, к тому же, я так и не смог пока найти окончательный ответ. А если уж все это вдруг так обрушилось, то, значит, была какая-то болезнь, какой-то серьезный недуг в этой системе – иначе бы она так стремительно не рухнула. Но, в целом, вы знаете, у меня такое чувство, что советский режим просто совершил самоубийство. Конечно, не нужно забывать о холодной войне и прочих проявлениях враждебности, но я никак не могу избавиться от ощущения, что там произошло самоубийство.

МК: Тем не менее сейчас в России наблюдается достаточно сильное стремление к возврату к так называемым традиционным ценностям, в том числе и среди молодежи. Более того, даже от российских коммунистов, например, сегодня все чаще можно услышать в высшей степени парадоксальные заявления об их симпатии к православной церкви…

АБ: Вот эта тенденция, я думаю, как раз и является контрреволюционной, а точнее, она представляет собой реакцию на произошедшие события, причем реакцию именно традиционалистскую, поскольку это отказ от Запада, от западного капитализма, причем в форме традиционной и реактивной... Но, вы знаете, я совершенно не понимаю современную Россию. В ней есть что-то таинственное для западных людей, которые уже в какой-то степени привыкли к Советскому Союзу. СССР мы знали и понимали, успели изучить и даже, скажу больше, мы в нем нуждались. Ибо то, что там происходило, помогало западным левым мыслителям, даже если они были не согласны с его идеологией. Однако уже сам факт существования Советского Союза был чрезвычайно для нас важен. А теперь, когда он разрушился, Россия превратилась в чрезвычайно загадочную страну.

МК: А не кажется ли вам, что одной из причин поражения СССР в так называемой «холодной войне» стало то, что коммунисты в Советском Союзе почему-то не смогли или же не захотели использовать в борьбе со своими идеологическими противниками огромный интеллектуальный потенциал левых западных мыслителей, писателей и художников? Вот и ваши книги, например, в советские времена на русский не переводились…

АБ: Ну, в то время у меня было не так уж много книг, поскольку я все-таки, скорее, принадлежу уже к несколько иному поколению. Однако причины тут нужно искать в политической системе тех лет. Тогда все же существовала определенная политическая и идеологическая ортодоксальность, поэтому и публиковали в первую очередь то, что вписывалось в господствующую концепцию. И далеко не вся литература левого толка печаталась – многие книги даже запрещались. Ведь ни для кого не секрет, что в советские времена интеллектуальная деятельность проходила под строгим надзором, так что и переводы контролировались…

Но почему советские власти отворачивались от западных учений? Почему не прислушивались к новым веяниям? Возможно причина заключается в том, что их взгляд на политическую борьбу был слишком однобоким. К тому же, думаю, они вообще не особенно стремились к поиску нового. Когда ищут, то находят, а они всегда оставались на ортодоксальных позициях. Думаю, что там произошло нечто вроде интеллектуального замораживания, и никто не заботился о поисках нового. И это – вы абсолютно правы – было серьезной ошибкой, потому что способствовало ослаблению Советского Союза.

Окончание следует.