Гусляр на Ладоге (Баллада)
Светлана Леонтьева (31/01/2023)
Соломон Боим. Ладога - дорога жизни.
Когда вся страна каменела от тяжкого горя,
как мы сейчас каменеем, держа оборону страны,
на Ладожском озере маленьком, словно море,
гусляр, как Садко припевает: «Работайте, пацаны!»
Не знаю, откуда легенда, не помню, кто рассказал мне,
гусляр в кровь сдирая ладони, поддерживал Ленинград,
о, как же со дна он тянулся,
о как же струился вокалом,
казалось всем, что не в воде он, а словно
не под ней, а над!
Рассказывают: слыхали,
рассказывают: видали,
рассказывают: замирали,
что кто-то поёт в глубине!
Я – странная женщина, право, я странная, но не глухая,
и слышу я, слышу и слышу, хотя нахожусь в стороне!
Как первой струной он взмывает.
Второю струной он вздыхает.
А третья не рвётся, но бьётся всей Баховской маятой.
И люди, когда наклонялись, чтоб воду достать из колодца,
худые их бледные руки тянулись тогда за водой,
то слышали, что им поётся, так просто душевно поётся,
откуда-то снизу поётся. Попробуй вот также пропой!
А губы смыкались о чашку, глоток и ещё один – стылый.
О, как же им холодно было.
О, как им погибельно было.
Но выстояли стеной…
Блокадного Ленинграда. Все дни 900 и все ночи.
Мне цифра, что ком стоит в горле, двухсото-трёхсото вопит!
Но песни гусляра из ям всех, ручьёв, из канавок проточных
звучат из-под башен, церквушек, из памятников, из-под плит.
Я слышала то, что гусляр сей с оторванными руками
сейчас во Днепре восседает. А гусли поют и поют.
Мы выстоим, как простояли, они 900 дней стояли,
у нас опыт есть Ленинградский петь из-под завалов и груд!
НАЧАЛО
Поговори со мной о днях войны,
о том, как Ленинград в клещах был голода,
о том, как были слёзы солонЫ,
врастающие людям в лица холодно.
Размолоты, растерзаны дома,
расколоты мосты, разбиты тверди.
Три ипостаси города: зима
и страшный голод, что страшнее смерти!
Во Питере царицы и цари,
во Петрограде выплеск революции.
А Ленинград – герой!
В груди, внутри
бессмертие и Божие присутствие!
Молись, молись! Неистовей молись!
Чтоб на Васильевский придти не смерти ради,
а ради жизни выстоять в блокаде,
где каменные девы, мини-сфинкс
и Медный всадник!
Вот это почву рвёт из-под меня
и только перед этим на колени:
перед иконой Петербуржской Ксении.
и лишь за это нужно умирать!
и лишь за это нужно умирать!
За вечную Ахматовой тоску,
за то, что нет перчаток, когда нужно,
за Пушкинское «няня, где же кружка»?
Но только не в плену фаши-паскуд!
Мой Ленинград глядит сквозь Петербург,
он, раздирая очи, смотрит, смотрит!
Из этих девятьсот блокадных, мокрых,
невыносимых дней, как вещих мук.
Мой Ленинград, читай, как весь Донецк,
что город миллионов роз шипастых.
И умирать за это будет счастьем,
как от разрыва питерских сердец!
ЭКСКУРСИЯ (на углу Вознесенского и Малой Морской)
1.
Я мыслю озером. Оно целует пальцы.
Оно меня целует! Сто Иуд
так не смогли бы. Климп обцеловался б,
и хочется воскликнуть: «И ты – Брут?»
меня так исцелуешь больно в рёбра?
Все вечности, а их как и морей,
вторая вечность длится, это чтобы
сбирать мне поцелуи сентябрей!
Дождями по щекам. В дождь слёз не видно.
В морях тем более. Они слеза в слезе.
Всё в море общее: тела людей, обиды,
грудь, рёбра, кожа, оттиск в бирюзе.
Ощупываю камни: здесь вмурован
мой прошлый плач, здесь косточки, скелет.
Из этих я сетей, сачков, улова
стерляжий и сермяжный мой хребет.
Но всё равно не трогай скалы, город
мой неостывший! Даже материк,
что сполз к гортани. Шарфом Айседоры,
что долго-долгой смертушкой приник.
И мыслить так полдня. И лет. И знаний.
А если распадаться – в этих тканях,
а если возноситься – в моря рык!
Не мне ль воскликнул Мандельштам: «Останься!»
Ужель не мне? Из пены, что морской.
И рушится барьер языковой.
…И музыка мои терзает пальцы!
2. ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ КРЕПОСТЬ
За тридевятою вечностью в вечность свою я гляжу.
Сто километров пути.
Сто километров измен.
Время моё неподвластно ссорам и дележу,
время не подлежащее, и не предлог, и не тлен!
Время на Божьей ладони, время почти на весу.
Время в обратном отсчёте – детских царапин сто штук.
Мой непочатый филфак или же первый мой курс,
первый мужчина, и мой первый Санкт-Петербург.
Но не касайся его – времени… рук не клади.
Мне без него безначальней и невозвратно больней.
Время, что стая на юг, вырвется из груди,
нити порвёт Ариадн, крыл и священных камней.
Девичьи косы мои… Я – эта жертва! Меня
в нижегородском кремле и мой – Алёнин – хребет
замуровали!
И пусть… Крепости, чтоб не ронять.
Чтоб из-под клади ровней голос звенел в сотню флейт.
Всех-то печалей во мне на восемьсот прошлых лет.
Цивилизаций людских. Но и они из груди
с птицами вместе на юг. Осень же! Вместе, вослед…
Древность дрожащая. Сон. Возгласы. Знамя. Огонь.
Нас побеждает не враг – море, джин-тоник и пляж.
Жжёт моей кожи ладонь до безобразия аж
всех обезруких Венер
лотовый аукцион.
Прячется сердце её в нежном, бескрайнем моём…
Тело не спрячешь – его к морю поближе, к пескам.
Время! Лишь ты и я. Вместе побудем вдвоём.
Словно бы бабочка, что в детстве, что между рам.
НЕВСКИЙ ПРОСПЕКТ
Ныне присно я есмь. И буду.
Потому что враги проклятья
мне бросали то в спину, то в грудь мне.
Авве, Отче
и Авве, Мати!
Оно бьётся, вы слышите, бьётся
в грудь вмороженное мне солнце!
В острия ваших душ и сердец я
раздробила своё вам сердце.
Всем народом усталым, голодным,
всем болящим, забывшим звуки,
вкус и цвет, запах мира, объятий.
Всех живых – к вам тяну я руки,
всех, погибших за правду, вмятых
прямо в космос!
Но я не сдамся!
…мы для высшего. Лучшего, чтобы
нам прорвать эту злую блокаду!
И в боях погибали деды.
за большую, что небо, правду!
Снова щит прибивать к Ленинграду.
вновь вставать нам, как Минин с Пожарским,
не сдаваясь, как Невский жаркий
плавил лёд. Нам идти в параде,
к Мавзолею флаги бросая,
в нашем мае.
ЧАСТЬ ФЛЕЙТОВАЯ
…им, отдавшим за нас жизнь,
им, израненным в гулких окопах, идущим на смерть,
им, кричащим из-под земли, что фашизм
был низвергнут, что был побеждён. Как теперь
объяснить то, что памятники, что скульптуры войны
снесены в городах: в Львове, в Талине, в Праге. Как так?
Как рука поднялась? Вы за что их, за что, пацаны?
Впрочем, слово иное нужно здесь, иной нужен знак.
Слово «зверь», слово «нелюдь». Очиститься, как нам от них?
Как нам правду свою отстоять, правду дедов своих?
Вот бы встали они, вот бы встали они из могил,
вот бы снова, кто в танке сгорели, из пепла взошли.
Кто на мине подорван, тот снова бы сросся, скрепил
в своём теле бы швы, вот бы встали они из земли.
И пошли бы они, и пошли бы они, и пошли!
А звонарь бы на вече позвал, зазвонил! Вострубил!
Журавли бы на небо взлетели, всех их – журавли!
Во все тысячи тысяч, во все миллионы их крыл!
- Ставь на место! Впаяй! Вознеси. Там, где были, оставь.
Ибо трогать сакральное, ибо сносить память – грех.
До семи колен грех! До потомков своих грех, как явь!
Всех на место верните солдат, всех снесённых, всех-всех.
И всех маршалов, воинов! Каждого, кто умирал.
Каждый камень снесённый, цветок каждый, мемориал!
Вот читаю, читаю фамилии…
Сколько глаза
мои зреть могут! Что у черты, до черты и что за
эту слушаю музыку, гимн, песнь и скорбный набат,
у кого дед погиб, у кого сын, отец, мама, брат.
Я без слёз это слышать совсем не могу, как вокзал
я наполнена – душу мою разрывающей жуткой волной,
и всё чудится слово прощанья то, что дед сказал
моей бабушке, что с семерыми осталась весной.
Что же думало небо, забравшего да от семьи
не подросших ещё, не разумных детей всех семи?
И остались по линии мамы бабьё да бабьё,
словно нить жизни сорвана напрочь, разъята насквозь,
всё мне кажется то, что помочь я могла бы всерьёз,
то, что детям внушу – это русское племя моё!
Залатаю на небе все дырья, заштопаю их.
Не хочу, чтобы зло побеждало, хочу, чтоб добро!
Тихо, тихо-то как, вспоминаю, когда я о них,
громко, громко лишь сердце стучит мне левее в ребро.
ДИТЯ
Вот этого ребёнка из тьмы времён,
вот этого, чья под завалами погибла мать.
О, малыш мой, крохотулечка, ты рождён
в неурочное время. Умоляю, не погибать!
Я к тебе – руки! Настежь – тело всё!
Я к тебе – чтоб укрыть, оберечь, унести!
Я не помню, война с кем, за что, кто спасён,
кто сражён? У кого земля наша, в чьей горсти?
Я не помню, чья эра? Но Божье чело,
как в горячке под сорок и бисером – пот.
И добро раздробилось. И зло протекло.
Это, словно в куски разметалось стекло.
На коленях прошу – землю я небосвод:
там ребёнок! А ножки устали идти.
Он не плачет уже: только стон, только всхлип.
Мне его приласкать бы: дать мёд и сыр.
На ночь – сказку! Ещё есть Марк Твен. Шекспир.
Я умею детей поднимать! Я – мир!
Будет музыка, книги, цветенье лип.
Будет, будет! Рву время! Во сне, наяву!
Белый свет, как ты можешь так жить сейчас?
Сквозь погибшую Трою дитя я зову,
Карфаген прогоревший и сквозь Донбасс!
Я сама – лишь лоскут в этих звеньях, цепях,
я к другим лоскутам с краю пригвождена.
Есть картина с названием «Мать и дитя»,
а на небе – звезда! Я – сплошная вина!
Я спасаю…выхватываю я, хрипя,
замурованный крик твой безмерно родной
и задавленный плач за огромной стеной.
Жизнь в тебя переплавлю, сколь хватит, мою,
если можно, о, Господи, всю перелью!
***
Если лошадь, то хромая, если вишня, то зимняя,
если теплоход, то «Булгария», если поле, то Ходынское.
Засеваем телами планету: тюльпаны – мы, розы – мы, ливнями.
Отношения – рыночные. А где же оно, право Римское?
И где же она справедливость? Спасение?
Не могу говорить спокойно. Могу лишь плакать…
Я уста раскрошила в такие моления!
Уронила себя всю, как есть, на колени!
Как дальше нам жить? Там, в дыму саркофага?
В топке людской. В трюме подводном.
В Невском экспрессе. В Норд-Вестовой тьме?
Или неужто, виновным – свобода?
Стрелочник – в камере.
Пешка – в тюрьме?
Жадность, халатность, мздоимство, сутяжность,
и – за презренный металл жизнь людей!
Сына у матери скрали! От кражи
кто стал богаче, спроси у судей…
Катимся в пропасть! В исчадье! В потраву!
Все на колени – кто прав, кто не прав.
Пальцы дрожат мои – Римское право.
«Жить мы хотели!» – я слышу сквозь сплав.
«Жить мы хотели!» – я слышу сквозь небо.
Чёрное солнце сквозь, брешь кораблей.
Сквозь кирпичи.
О какое плацебо,
выпить микстуру от зла на земле?
Чтоб не пила, чтоб ни съела – всё яды!
Гари! Дымы! Распродажная власть.
Вновь в книгу Мёртвых нам вписывать рядом
сотни фамилий. А мэр будет красть,
и набивать олигархи карманы.
Всё. Не могу. Шрам на шраме! На ране!
Как же так низко-то можно упасть?
Вот я теперь состою вся из пепла,
вся я из пламени, взрыва, отрав.
Где же ты есть справедливость? О, где ты?
Римское право, управь!
***
Все молитвы мои, все, сколько есть, конечно, о детях,
все молитвы мои – бессвязные, слёзные – о моих родных,
говорю, шепчу, у икон молюсь, не болейте,
да минуют вас эти игрища зол мировых!
Да минуют вас эти мании, фобии, стрессы, печали,
разухабистость, кражи, обманы, суды и жульё!
Я хочу, чтоб вы встали, когда безнадёжно упали,
я хочу, чтоб прощали обидевших, взявших ружьё.
Не хочу, чтобы око за око, за зуб чтобы зуб и тем паче
не хочу, чтобы первым удар. Не хочу, не хочу, не хочу!
Поля битв и сражений, майданов, безумств, революций и стачек.
И поэтому в церкви я ставлю за свечкой свечу!
И вздымается жёлтое пламя! Прозрачное! Тонкое! Роз в перламутре
так сияет свечение, так размыкаются звёзд хрустали.
Вы побудьте светло и надмирно, наднебно побудьте
в моих мыслях, мечтах, в моих грёзах, родные мои!
Разрываю все цепи, канаты, которые могут отъять вас,
раздираю напасти на части, на крохи, на пыль, на пыльцу.
И всем чёрным дорогам не быть! И не ставить препятствий
вашим светлым дорогам по ровной стезе, по плацу!
Поддержите Христа! До Голгофы, по травам, по мхам, по каменьям
донести на плечах изумрудный, неистовый и невозможнейший крест!
Проливаюсь я в вас в золотой ваш запас, по нетленьям,
по просторам, пространствам, в ваш мир, в ваш тугой Эверест!
В ваш реестр, распечатки, закладки, Зюйд-весты, Норд-осты,
в переезд, в переплав, в манифест и отъезд, и приезд!
Я без вас не могу! Я без вас, словно ствол без берёсты!
Я без вас, как без кожи! Тоска моё сердце доест!
Вот чему я учила: князь Невский да песнь Святогора,
про былинный я дух говорила, про старцев из монастырей!
И пускай будет так. В этом мире я только опора,
что из светлых светлей, из надёжных и добрых – добрей!
***
Куда не повернусь – чары.
Соборьи, навьи, кипят самовары.
И как из куска это грубой мне жизни
выстраивать фразы, что нужно отчизне?
Чтоб фразой мне этой её утешать,
как будто поить из тугого ковша.
В ольховой, дубовой, сосной поклаже.
О, как мне не помнить всё прошлое наше?
Всю будущность нашу, о как мне не помнить?
Как флаг снова красный вскипает в ладонях!
Что красные пеплы чисты и прекрасны,
мальчишки купают коней снова красных,
и как вся земля в алый парус Ассоли,
что в мех окунается: лес, реки, поле.
Раздолье!
Куда не взгляну нынче – невыносимо!
Во всех новостях и в программе на вечер:
война на Донбассе – почти Хиросима
и в Сирии тоже. Где колокол-вече?
А в ленте тугих новостей монолитно:
«Я – мама. Вчера я разрывом убита!»
«Я – малый ребёнок. Играл во дворе я
и тоже убит, в травах, листьях пырея
лежу в них духмяных, невинных и пьяных…»
«Вам сны, что ожоги!»
«Вам сны, точно раны!»
«Как нас распинали. Кромсали. Дробили.
Алмазные вспышки из фосфорной пыли –
нам, вам! И отчизне угля, нефти, газа!»
Везде больно мне – в прошлых, нынешних пазлах.
Такая проказа! Такая зараза!
О, где же та, нужная, вещая фраза:
она – есмь, что высь! Она – есмь, что сын Божий!
Она есмь рубцы после снов, что на коже.
Она есмь, что путь Дохристосовый дольний.
Не помнить его не могу и не полнить.
Она – это слово, что было вначале.
Она – это вопль. Это крик. И молчанье.
Вставайте, молитесь! В колени! В рассветы!
О, как же мы смертны.
О, как мы бессмертны!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СОХРАНЕНИЕ
-
ПРОТИВОСТОЯНИЕ ЗЛУ ВСЕМИРНОМУ
Вы не останетесь там, вы вернётесь на землю к людям!
Покружив в высоте, прислонясь к небесам, временам.
А в пустыне – жара. Бедуин золотой на верблюде.
И орёл высоко. И нет счёта часам и годам.
Здесь дороже воды лишь бензин – этот масляный, едкий,
здесь шершавей воды – лишь дождя золотой виноград!
Это наши проникли идеи – славянских предпредков
во всеобщее равенство, братство, в один райский сад!
Это было тогда ещё, до предубийств, до бомбёжек
и до натовских происков. Впрочем, весь мир – бумеранг!
Озверелые толпы, дикарские, злобные рожи,
длинношерстные лапы, ты – чудище, орангутанг!
Да, весь мир бумеранг, да, весь мир это кольца спирали,
кто вчера был убит, тот вернётся на землю огнём!
И сбылось, что пророчили книги, пророки вещали:
саранчою обсижены злаки, что чёрным углём!
О, прожорство
твоё ненасытное, алчность и жадность,
нефтедоллар, разинувший дико драконию пасть!
Как известно, скупой платит больше и горше, чем дважды!
Платит трижды, четырежды! Можно ль так грязно упасть?
И теперь спи спокойно, рассветный Муаммар Каддафи,
так же, как Слободан, как Хусейн!
У меня из небес
окровавленным сгустком выплёскивается акафист,
не исламский, а мой православный, божественный текст!
Уходя, уходить вы не смейте! Когда рассеребрены знанья,
обезглавлены правды в горниле Америк-Европ,
раскультурены Библии, суры размыты в Коране.
Стоп!
Мне от мёртвых стихов уходить. Вам от тления жаркой утробы.
Коль проснётесь пораньше, будите весь космос. Пора!
В падеже он винительном,
он, как в пробирке, где пробы
на предмет человечности,
как в межравнинье – гора!
-
ОХРАННАЯ ГРАМОТА
Руки тяну к осколкам родины я моей.
Родины, покрывающей алыми парусами
ломоть ржаной полушария,
синий простор морей,
родины, что глядела наших отцов глазами!
Руки тяну к осколкам! Карта из прошлых времён,
что на стене пришпилена, не утаит маршрута!
Мамочка! Это сон. Тридцатилетний сон
будто!
Да там у всех у нас – разностей было полно
несовершенств. Затем, помните, в девяностых,
как раскрутили вширь старое веретено,
как раскрошили страну в кучу осколков острых.
Нет, я – не коммунист. Нет, я – не демократ.
Но мне безумно жаль. Нас. Что случилось с нами.
То, что попали мы зернами в грубый накат,
то, что нам нужно взойти в этой печи хлебами.
Но слишком жёсткий огонь. Но слишком огненный жар
на подгоревших полях, либо не масляно тесто.
Руки тяну, тяну, ой, как мне родину жаль!
Ту, что внутри меня. Ту, что вокруг повсеместно.
Дайте мне шёлковый плат – плечи плотнее прикрыть!
Руки, которыми я жадно тянусь, задыхаясь.
Если объятья мои станут летучее крыл,
чтоб обошла судьба внуков моих лихая.
Вдумайтесь в имена, в подвиги, в наше всё.
Парк есть победы у нас. Космос Гагарина. Пресня.
Символ не раздробить ни в два притопа, в прищёлк.
Сколь ни суди – не судить.
И не забыть, хоть тресни.
Там мы крылатее. Там чище, молебней, сильней.
Я не хочу, чтобы бывшей, я не хочу, чтоб погибшей.
Через препятствия к ней. Через столетия к ней.
Я – твой осколочек суши, хлебная крошка морей,
я – твой клочок распоследний этой целебной афиши!
2. ПЕСНЬ-плач на гуслях
Осталось мне плачи времён всех собрать:
плач всех Ярославн, перуниц и княгиней
по детям, мужьям. Да в котомку, где кладь.
О, сколько же плачей в моей сердцевине?
Солёных, что море, горючих, что жар.
Мне плачи чужие в бессонницу бьются,
тела свои слёзьи в меня плотно вжав,
по странам погибшим в чаду эволюций!
Они, как деревья, что с корнем: их рвёт
ветрами, забвеньем, исчадьем, бураном,
мне плачи чужие – не сладость и мёд,
мне плачи чужие – не плот и оплот.
От них в моём сердце, что рваные раны!
Вот слёзы ребёнка тугие, как плеть,
вот слёзы старухи, что горше полыни.
Как мне их утешить? И чем утереть?
Какими платками? Все плачи – святыни!
А там, в подреберье щемит и болит,
всей Русью болит! От истоков до корня!
Когда б слёз ты соль не сбирала на щит
настойчивее, каждодневней, упорней!
Ты знаешь, что камень застылый – слеза?
Он тем и бесценен, что плачи бессмертны.
Рубин, хризопраз, малахит, бирюза.
Слезинку дождя мне б с ладони слизать,
упавшую с неба! Мне слёзы воспеть бы!
Да, да – мне воспеть! Не восплакать! Не взвыть!
Мне их переплавить в небесную чашу.
Известь, словно князь, что «иду я на вы»,
как флаг водрузить их за родину нашу!
В груди моей плачи настолько свежи,
так пахнут отчизной и так пахнут хлебом!
Длинною, что будущность.
Высью, что жизнь.
Они растекаются – в небо!
3. ПЛЯС ГУСЛЯРА
Ничего не меняется: ложкарь мастерит посуду,
вырезает ложку из дуба. Берёз деревянных холсты
срезает по капле, подносит к медвяному кругу.
Я – ложка из дерева: будешь кормиться мной ты!
Облизывать тело. И щами из белой капусты
прихлёбывать будешь, а хлебом бульон заедать.
Ложкарь моё тело тесал, шлифовал яро, с хрустом,
обветривал, чтобы сияла древесная гладь!
К губам подноси! И ласкайся! Какое вам дело,
что было со мною, какая сияла мне больно звезда!
Теперь размозжён позвоночник. Распилено тело.
Но, главное, в ложке, чтоб в рот, а не чтоб мимо рта!
Ах, пойте, потешники! Вы, ложкари, воспляшите!
Ударьте вы в бубен! И взвейтесь в безудержный бег!
Вокруг кукловоды, в руках у них кукольны нити!
Пока согреваю в груди я рассыпанный снег.
Так, так да растак твою. В землю, коль станем ложиться,
как все в деревянных, дубовых своих черпаках
да в тёплых, в посудных своих из берёзы тряпицах,
в вишнёвых, сливовых, тесовых, злачёных стволах.
Поэтому кровь закипает во мне: надоела
мне ржавь твоя! И твой пластмассовый корпуса звон.
Всё спамит в тебе: и Шекспира безумный Отелло
совсем не таков, не ревнует своих Дездемон…
ЭПИЛОГ
ВОЗРОЖДЕНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Скрежет пружин космических. Титановые камни
сами собой становятся вселенскою фреской,
на «Уралвагонзаводе», выплавленном в яви
мир становится снова крепостью Брестской.
И не страшно миру отстраиваться, возрождаться,
ибо знает он, позади Москва красно-звонная.
Мы героям напишем: «Работайте, братцы!»
на граните, на мраморе и на бетоне.
Имена, имена, имена по порядку
в каждой букве победа, победа, победа!
Буду каждому имени теплить лампадку
и молитвы читать. Каждый встретится с дедом,
кто в Отечественную сражался с фашизмом.
С недобитым фашизмом, сбежавшим в Канаду.
И не только в Канаду – в Литву, Ригу, Прагу,
но опять возродился, стал мором и ядом,
семена порассеял и ввергнул нас в драку.
Но начну по порядку. А, значит, с ИГИЛ-а.
Кто придумал его, чтобы Ливию свергнуть?
Чтоб Иран разбомбить и трясти, чтоб пробиркой,
потому и Ахмат-сила, свече-Кадыров
мега!
Слободана Милошевича слово вспомните!
Муаммара Каддафи убитого в лютости
ненасытной, кровавой. Как пишется в ролике:
«И зачем вам Европа – исчадие тупости?»
С вами сделают так же, сначала кастрируют,
разобьют, разобщат и растащат по косточкам!
С вашей шолоховской, с музыкальной, красивою,
с вашим небом щемящим и с вашей Россиею.
Потому мы удары наносим в зло точечно!
Потому мы в исчадие бьём это адово!
Чтоб по кругу, как девку-давалку насильники
не пустили страну нашу. Меч Абиссинии
да персидский шамшир, что изогнут, как сабля
амахарцы, тыграи – суданские свахи,
занесли мы над глотками, словно Ослябя
с Пересветом во поле в кровавой рубахе.
Помним, как во Белграде бомбёжками сыпали,
потому в граде Косово нужно Караджичу
взвесть титановый комплекс, а не Биллу Клинтону,
ибо истина –
не проститутка на лямочках!
Но теперь, когда войско отправилось ратное,
чтобы грязные руки святого не трогали!
О, да будет опять возрождённая матрица,
о, да будет опять красный свет над дорогами!
Справедливость и братство, вставай батя-Ленин,
залежался, поди, во своих мавзолеях,
Ну, хотя бы пусть Сталин:
- Вы ждали?
- Мы ждали!
С полем, хлебом да супом
да здравствует Путин!
Словом, в мире опять наш Союз славный, детский,
наш мечтатель и наш созидатель, что птица.
ДНР, ЛНР, ГДР, что советский,
мы землёй, как Аляской, не станем делиться!
Свергнут в Англии пьяненький Джонсон и Драги
свергнут в солнечной, фреско-античной Италии,
Олаф Шольц и Лиз Трасс; вправду, не на бумаге
снова Польша вся наша.
Так далее, далее.
Все замолкли ракеты, те, что в нашу сторону,
никаких нлоу, джовелин и У-точек.
Никаких олигархов теперь – деньги поровну,
чтобы пенсионерам, студентам и прочим
жизнь достойная.
Да, этот стих мой плакатный,
словно у Маяковского весь про зарплату.
Во Полтаве, во Киеве, в Катерин-граде
никакого Бандеры, рвать с корнем и глубже!
До нейтрального статуса! В огнь! Во снаряде!
Мы вас предупреждали о том, будет хуже!
Вот по Виннице хлопнули; не зачем было
собираться! Все авиа ваши на мыло.
За братву! За погибших! За наших замученных!
И за пытки, за зверьи замашки фашистские!
За убитых детей на Донбассе!
Их рученьки
абрикосами пахли, цветами, анисами!
Шоколадом «а ну-к отними!», не отнимешь ты
ничего у России. Окрепшей. У нынешней.
«Ако Боже твориши, выявливай, вымертви!»
Воскресая таланты ко Дню Все-блаженному.
И чтоб мать обняла воскрешенного:
- Сыне мой!
И чтоб Небо объяло его святым именем.
Тако будет!
Как связь, что срослась, между звеньями!
ГУСЛЯР БЛАЖЕННЫЙ
Живой Петербург. Время нервное. Век двадцать первый.
Родной Ленинград. Время вечное. И век двадцатый.
…Меня откопайте из этих завалов расстрельных!
Ковшом экскаватора. Или простою лопатой.
О, жёлтая охра. Ампиры. Дворы, что колодцы.
И в каждом колодце по песне! Сквозной, той, что льётся.
Здесь всё – вопреки. Здесь Васильевский остров, что Пресня.
Здесь нет слова «врозь». Здесь одно только слово «мы вместе»!
Не ждите иного: другой вам России не будет!
Не будет Москвы вам другой и других Ленинградов.
Нас боженька держит в межзвёздье единым сосудом,
единым кувшином в своём кулаке он громадном.
И он, словно Бродский приходит сюда, умирать чтоб,
и он, как Есенин шарф путает с белой верёвкой,
и он, как Ахматова «не на ту руку перчатку»,
и он, как Бергольц не сдаётся под бомбардировкой.
И мы будем снова большим, и безмерным, и сильным,
и всепобеждающим космосом здесь отражаться,
лишь только позволь нам родиться твоим снова Сыном,
и новой Россией, которая знахарь, и пастырь!
Последние публикации:
Журавли-краснодневы –
(12/04/2024)
Музы Цицерона –
(19/03/2024)
Матушкины шаньги –
(11/03/2024)
Царская баллада –
(21/02/2024)
Навсегда –
(06/02/2024)
Зимний путь –
(30/12/2023)
Я иду! –
(23/11/2023)
Песенка о двугривенном –
(12/09/2023)
Но бросить Крест нельзя! –
(10/07/2023)
Цикл «АВТОБИОГРАФИЯ из солнца» –
(05/06/2023)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
