Онтологические прогулки

Продолжение статьи об Андрее Белом[1]

 

          Как отнеслась Русская Православная церковь к Февральской революции? Вот так:

«5 (18) марта 1917 года Синод распорядился в церквях Петроградской епархии “отныне не провозглашать” многие лета царствующему дому. 

6 (19) марта Синод «принял к сведению» указы об отречении Николая II и великого князя Михаила Александровича, постановил отслужить во всех церквях империи молебны с провозглашением многие лета “Богохранимой державе Российской и благоверному Временному правительству ея”.

 7 (20) марта Синод начал именовать дом Романовых “царствовавшим” (в прошедшем времени) и упразднил празднования дней рождения и тезоименитств царя, царицы, наследника, дней восшествия на престол и коронования – “царские дни”».[1]    

В одном из мартовских номеров газеты «Новое время» за 1917 год была напечатана заметка, что даже сам В.М. Пуришкевич с красным бантом на груди ходил по улицам и поздравлял всех с наступившей «свободой». Ситуация полностью перевернулась в октябре. После большевистской революции в октябре 1917 года только два крупных русских поэта выступили в её поддержку – Александр Блок и Андрей Белый. (На позиции Валерия Брюсова, будущего якобы коммуниста, в этой статье останавливаться не будем, поскольку она неоднократно менялась в последующее время). Поэма первого – «Двенадцать» – хорошо известна всем русскоговорящим читателям с момента её публикации в марте 1918 года, кстати, впоследствии она  вошла в школьные учебники.

Небольшая поэма Андрея Белого «Христос воскрес», появившаяся в печати месяц спустя после поэмы Блока – в апреле того же года, почти неизвестна широкому кругу читателей, хотя в советское время перепечатывалась неоднократно. Суть дела не в том, что А. Белый (псевдоним Бориса Николаевича Бугаева) также, впрочем, как и А. Блок, рассматривал революцию в религиозной тональности. Никого из большевистских вождей и последующих издателей не удивило сопоставление героев поэмы Блока с евангельскими персонажами: «Чёрный вечер, / Белый снег/ Идут двенадцать человек» и т. д. Всё это объяснялось в кругах советских исследователей и их партийных наставников некой недоразвитостью мировоззрения Блока, который будто бы не понимал классовый характер совершившегося переворота. Но всё-таки как бы благословил его со своей либерально-интеллигентской позиции, говоря, что во главе бандитов, которых он принял за апостолов новой революции, «… в белом венчике из роз / Впереди Исус Христос». Такое завершение поэмы у современников вызвало множество насмешек: шутники говорили: «в белом венчике из роз впереди Абрам Эфрос»  (театровед и искусствовед того времени). Или ещё остроумней: « В белом венчике из роз Луначарский –   наркомпрос». Авторы этих эпиграмм намекали на то, что Блок «продался» большевикам, иронизировали также над рифмой пёс – Христос.  Но никто с тех пор и до настоящего времени, на мой взгляд, не заметил именно религиозной сущности этой поэмы, опубликованной через месяц. В поэме «Христос воскрес» Андрей Белый также возвращается к «религиозному восприятию» революции. Поэма начинается загадочным обращением: «В глухих / Судьбинах, / В земных/ Глубинах,/ В веках,/ В народах,/ В сплошных/ Синеродах/ Небес/ — Да пребудет Весть: — «Христос Воскрес!» —/ Есть./ Было./ Будет».

У читателя сразу же возникает вопрос: если Христос воскрес именно в октябре 1917 – марте 1918 гг., то  в чём же проявилось или отражено это событие? У Блока Исус Христос якобы идёт  с кровавым флагом во главе революционеров. Он не то, чтобы воскрес, но как бы в облике призрака – фантома идёт: «И за вьюгой невидим, / И от пули невредим, /  Нежной поступью надвьюжной, / Снежной россыпью жемчужной…». Андрей Белый прямо утверждает: «Христос воскрес», то есть воскрес во плоти, иначе говоря, совершилось второе пришествие Христа.  

Любой верующий, тем более истинно православный человек, прочитав такое заявление, откроет Библию и сразу увидит: «О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один» (Матфей 24:36).

И ещё (Евангелие от Иоанна 8.14): «Иисус сказал им в ответ: если Я и Сам о Себе свидетельствую, свидетельство Мое истинно; потому что Я знаю, откуда пришёл и куда иду; а вы не знаете, откуда Я и куда иду».

Нельзя быть верующим христианином, да даже вообще культурным человеком, чтобы не знать этих слов. Тем не менее, и А. Блок, и А. Белый откуда-то почерпнули свои странные взгляды, что будто бы Христос то ли уже явился в странном фантомном облике, то ли вообще «воскрес» в 1917-ом – 18-ом годах   с какой-то загадочной целью, неясной и по настоящее время. 

Думаю, что суть дела в особом понимании христианства обоими поэтами. Христианство стало для них некоей формой сектантства. Вот почему они восторженно приветствовали октябрьскую революцию как торжество некой псевдохристианской религии. Но, как отмечено выше, сама РПЦ недалеко ушла от этого.   

                                                   

***

А. Блок неслучайно писал в «Дневнике» (запись от 23.02.1913 г.): «Я считаю, что печатать необходимо всё, что в прикосновении с А. Белым… неизмерим А. Белый». Думаю, уж кто-кто, а Блок прекрасно знал своего друга. В отличие от А. Блока А. Белый немало размышлял о значении сектантства в русской религиозной мысли. Но для него сектантство всегда было несколько выдуманным (роман «Серебряный голубь»), оно не казалось автору своеобразным движением народного религиозного мироощущения. Но, с другой стороны, и не выглядело совершенно чуждым народному духу. Как известно, ещё задолго до творчества Андрея Белого проблеме сектантства были посвящены два известных романа П.И. Мельникова-Печерского «В лесах» и «На горах».  Автор – чиновник Министерства внутренних дел по особым поручениям   –   долгие годы занимался проблемой сектантства. Так что предшественники у А. Белого по этому вопросу были. Так называемое «сектантство» для А. Белого переросло в увлечение теософией и антропософией.

Здесь нужно отметить само происхождение псевдонима Андрей Белый. Сколько мы помним в истории русской и советской словесности всевозможных Бедных, Бытовых, Горьких, Голодных, Холодных и др., оказывавшихся на поверку весьма сытыми и даже Придворовыми.  «Семён Михайлович Будённый/  Семён Михалыч Бытовой…/ один рождён для жизни конной, другой – для жизни половой». Но это, как говорится, к слову. Псевдоним Андрей Белый Борис Бугаев взял неспроста, а после долгого размышления. Андрей – имя апостола Первозванного, первого апостола, призванного Исусом Христом, который в конце жизни якобы проповедовал на территориях, близких современной России. Белый же означает  чистый, непорочный.

Вот что пишет Марина Цветаева в своих воспоминаниях «Пленный дух. Моя встреча с Андреем Белым»: «Каждый литературный псевдоним, прежде всего,  отказ от отчества, ибо отца не включает, исключает. Максим Горький, Андрей Белый – кто им отец?                                                                  Каждый псевдоним подсознательно, отказ от преемственности, потомственности, сыновности. Отказ от отца. Но не только от отца отказ, но и от святого, под защиту которого поставлен, и от веры, в которую был крещён, и от собственного младенчества, и от матери, звавшей Боря и никакого “Андрея” не знавшей, отказ от всех корней, то ли церковных, то ли кровных». Марина Цветаева хорошо знала  А. Белого во время его последнего пребывания в Берлине в 1922 году. Но нас больше всего удивляет её злоба, особенно если вспомнить её дальнейшую судьбу. Невольно всплывают в памяти записки некоего Александра Бахраха, который тоже знал А. Белого в период его последней эмиграции. По свидетельству этого мемуариста А. Белый в Берлине часто выпивал, встречался со многими деятелями того времени, но интуитивно чувствовал, что жить ему за границей не судьба.

 

 Русские писатели. Берлин 1922 год. Слева направо: А. Ремизов, А. Белый, А.Н. Толстой (четвёртый слева).

 

 Вот что Бахрах пишет о взаимоотношениях с Асей Тургеневой: «Его жена, Ася Тургенева (Анна Николаевна Тургенева – Г.М.), которую мне удалось раз-другой встретить у него, находилась в Берлине. Она приехала из своего антропософского посёлка, из штейнеровского Дорнаха для решительных объяснений, для окончательного разрыва, который она обставила несколько “необычно” и умышленно оскорбительной для самолюбия Белого мизансценой, афишируя, как только могла, связь с имажинистским поэтом Кусиковым».  О деятельности Кусикова в 1920-х и 30-х годах, автора слов для романса «Cлышен звон бубенцов издалёка», известно, что у него были богатые родственники на юге Франции, куда он переехал и где жил до конца своих дней.

Разумеется, такая неожиданная связь жены А. Белого с человеком, хотя и богатым, но настолько далёким от  нравственных, философских и религиозных исканий, не могла не потрясти А. Белого. Спасла его только Клавдия Николаевна Васильева, его будущая жена, тоже активная антропософка.

 

 ***

Как ни странно, для А. Белого по существу божественное и демоническое было одним и тем же. Это его представление, появившееся ещё в начале века, не изменилось практически до конца его дней. Приведём одну характерную цитату: «Художник – бог своего мира. Вот почему искра Божества, запавшая из мира бытия в произведения художника, окрашивает художественное произведение демоническим блеском. Творческое начало бытия противопоставлено творческому началу искусства. Художник противопоставлен Богу» («Арабески»). 

 Если художник противопоставлен Богу, то он, по крайней мере,  такой же сотворец, по крайней мере, некоего художественного мира. Вернёмся к первоначально затронутой теме: воскрес ли Христос? Может, это вовсе не Христос, а продукт творчества самого автора? Так это или не так? Была ли вера в Христа такой уж необходимой для А. Белого? Колебания в так называемой в «истинной вере» были ему свойственны с самого начала творческого пути. 

 Д.С. Мережковский так оценивает высказывания А. Белого о творчестве Ф.М. Достоевского: «Если Достоевский не со Христом, если Христос не с ним, то Христос и не с нами». И там же: «Если Достоевский не знает пути, то или не знает Христа, или Христос не есть путь».  Между прочим, Достоевский сам говорил: "Если Христос — не истина, то лучше — со Христом".   А может, Мережковский и прав? Если Христос «не есть путь», то почему бы ему и не воскреснуть в 1917 году, когда началось движение по псевдопути, объявленное псевдохристианами – Блоком и  Белым – «воскресением».

 

***

Решающим в жизни А. Белого в дореволюционный период была явно выраженная симпатия к появлению в 1909 году сборника «Вехи». Как известно, все участники сборника резко выразили неприятие позиции левой русской интеллигенции. Особенно поддержал А. Белый в своей статье «Правда о русской интеллигенции» мысль «веховцев» о том, что освободительные и революционные тенденции интеллигенции 1860-х –70-х гг.  были глубоко ложными и разрушительными для русской культуры. Себя он в это время называл перешедшим от революции к реакции. Впоследствии оказалось, что это  далеко не так.

Обратим внимание на одну особенность романа А. Белого «Петербург». Это проблема рассмотрения отцеубийства как богоубийства. Суть романа в рассмотрении отцеубийства как богоубийства, но богоубийство в понимании А. Белого – это одновременно разрушение русской культуры, истории и всего русского государства. Отцеубийство, задуманное сыном Аполлона Аполлоновича – Николаем Аполлоновичем,  – является как бы иносказанием о ходе русской революции: дети убивают отцов.  Так ли это? Наш ответ будет скорее двойственным: и да – и нет.

Сделаем некоторые отступления. Творчество А. Белого в пред- и послереволюционные годы  как-то странно переплеталось с  исканиями футуристов, начавшими в то время  свою революционную пропаганду, да так, что последние (В. Хлебников) считали его, по существу, своим единомышленником. Чем в сущности отличается от поэзии раннего Маяковского такое стихотворение А. Белого «Маленький балаган на маленькой планете “Земля”»:

 А ведь такого рода откровения в то время были не единичными. Сразу вспоминается есенинское  –   «Господи, отелись» –  или у Клюева: «Женилось солнце, женилось…». Несколько позже в одной из статей 1922 года А. Белый писал: «Маяковский “ш т а н и л”  в облаках преталантливо; и отелился Есенин на небе – талантливо». Но через некоторое время тот же А. Белый иронически писал Иванову-Разумнику: «Т а к  С п а с а  н е  и с п о в е д у ю т». Интересно, а как же исповедуют?

Вот ещё прямо-таки хамский отрывок из поэмы Есенина «Инония»:

Время мое приспело,
Не страшен мне лязг кнута.
Тело, Христово тело,
Выплевываю изо рта.

Не хочу восприять спасения
Через муки его и крест:
Я иное постиг учение
Прободающих вечность звезд.

Прежде всего, задумаемся что это за христово тело выплёвывает герой поэмы изо рта? Ответ ясен – это церковное причастие. Тут нет ничего странного: Есенин в «Иорданской голубице» утверждал: «Мать моя родина, Я — большевик».   

Андрей Белый, конечно, никогда большевиком себя не считал, да и не был таковым по существу. Более того, буквально на заре сталинских репрессий его вторая жена Клавдия Николаевна Бугаева, которая и привезла А. Белого из Германии в советскую Россию в 1923 году,   была арестована на несколько недель как сторонница антропософского учения, а в квартире Белого был проведён обыск. Однако всё обошлось без серьёзных последствий, хотя мемуары К.Н. Бугаевой-Белой в полном объёме не напечатаны до сих пор. Новый вопрос, а почему? Неясно.

Снова зададим себе вопрос, что же привело Андрея Белого вернуться в советскую Россию, после того как в 1921 году после двух лет ожидания ему разрешили выехать в Дорнах к первой жене Асе Тургеневой. Их расставание было тягостным и для Андрея Белого внутренне трагичным. Спустя сто лет, нам трудно рассуждать о внутренних причинах этого конфликта, и даже непонятна одна из важных деталей: и А. Белый, и Ася продолжали быть поклонниками учения Рудольфа Штейнера. Строительство знаменитого храма в Дорнахе ещё не было закончено, а до смерти Р. Штейнера в 1925 г. оставалось несколько лет, и предвидеть её они, разумеется, не могли. Это вопрос для психоаналитиков.

Многие мемуаристы, общавшиеся с Андреем Белым в последние годы его жизни говорили, что у него на столе стояла фотография Рудольфа Штейнера с личной дарственной надписью. Это ясно и недвусмысленно опровергает поверхностные выступления о том, что А. Белый будто бы разочаровался в учении антропософии и даже якобы поссорился с Рудольфом Штейнером. Ася Тургенева в воспоминаниях писала: «Также и другие места, содержащие осторожные, но при этом определённые формулировки, показывают тому, кто знал его жизнь за границей, что Белый пытался между строк сообщить друзьям о своей верности антропософии Рудольфа Штейнера».

 

***

Тут на память приходят другие мысли А. Белого, которые, возможно, и пояснят нам загадочную бессмысленность его поэмы «Христос воскрес» и всего  периода его пребывания в советской России до конца жизни. А. Белый также, как, видимо, и Блок – поклонники учения Ф. Ницше о сверхчеловеке и о будущем, якобы наступающем сверхчеловечестве – были уверены в том, что историческая действительность является какой-то «музыкой». К.Н. Бугаева свои воспоминания открывает главой «Контрапункт»: «Б.Н. любил выражать свою мысль в формах и терминах музыки. Мир звучал для него, “говорил” ему, звал. Цикл своих первых стихов назвал он “Призывы” и дал почти то же заглавие своему последнему сборнику — “Зовы времён”.                       Кроме постоянных и почти обиходных в устах его выражений: пауза, ритм, фермата, стаккатто, crescendo и т. д., чаще и нужнее других были ему: контрапункт, тема в вариациях, фуга».

Уже при советской власти А. Белый, читая курс лекций в Киеве, писал так: «Трудовая культура – переход от абстрактной культуры к творчеству человека-Демиурга, который будет трудиться, играя, и, играя, будет легко и ритмично создавать новые ценности». Вот это и есть некий социально-социалистический смысл не только мыслей, но и творчества А. Белого. Советская власть, несмотря на некоторые репрессии, о которых речь шла выше, стала для него одним из довольно странных, но внутренне приемлемых духовных понятий.

 

 ***

Понятие теософии и антропософии неизменно включают в себя внутренний смысл, хотя бы частичного обожествления. Р. Штейнер, к учению которого был привержен А. Белый, начиная с 1912 года, говорил, что каждый человек, по крайней сторонник антропософии, должен ощущать в себе присутствие личности Иисуса Христа. Об этом написан центральный труд Р. Штейнера «Христианство как мистический факт и мистерии древности» (Изд. «Духовное знание», М., 1917. Перевод:  Ю. Анненкова). Об этом подробно пишет первая жена Волошина М. Сабашникова  в книге «Зелёная змея». Д. Мережковский, в то время увлечённый оккультными науками, при встрече с  Р. Штейнером, как обычно бегая туда и сюда по аудитории, спросил «учителя»: «В чём же состоит последняя истина?». Р. Штейнер ответил: «Я скажу, а Вы скажите про предпоследнюю». Как известно, оба эти мыслителя искали последнюю истину, но, если сказать правду, погибли в понимании так называемой предпоследней стадии.

 

***

Самым идейным, нравственным и религиозным убеждением А. Белого была антропософия. Это и привлекло его к так называемому социалистическому реализму. Как известно направление соцреализма возникло впервые в романе М. Горького «Мать», о котором  В.И. Ленин отозвался положительно. Но М. Горький, будучи в то время богостроителем вместе с его друзьями А. Луначарском и А. Богдановым, увлекался разными теориями, схожими с идеологиями будущего социалистического строительства, в частности это было выражено в его повестях «Фома Гордеев» и особенно «Варенька Олесова». Ленину нравились героические образы в произведениях Горького, но их философский подтекст ему был, по-видимому, недоступен или вообще чужд.

Кем были эти герои? Откуда взялась их слава?  Ясно, что это были продукты ницшеанской философии. Примерно в то же время на горизонте русской литературы засиял роман Арцыбашева «Санин» с близким подтекстом. Чуть позже в литературе появился итальянский писатель Габрие́ле д’Анну́нцио, будущий сторонник Муссолини был немного старше А. Белого. И в России, и на западе происходили похожие процессы, которые назывались так: историческое христианство исчерпало себя. Об этом много размышлял Д.С. Мережковский.

 

***

 Снова обратимся к творчеству А. Белого и А. Блока периода революции. Почему А. Белый в самом начале поэмы «Христос воскрес» вдруг неожиданно заявил: «В Сплошных синеродах небес – да пребудет весть:  “Христос воскрес!”». Простой обыватель, живший в 1918 году, зашёл бы в гости к Андрею Белому и спросил его, с чего это вы взяли, что Христос воскрес? На основании каких документов? А. Белый, будучи человеком горячим, вероятно, полез бы в драку. Но ответа на этот вопрос как не было, так нет до сих пор (2022 год). В некоторых своих сочинениях А. Белый ни с того, ни с сего говорил, что «должен возникнуть новый литературный “А в и а х и м”. Лишь тогда научатся подходить правдиво и глубоко к социальному заказу».  Это написано в начале 1930-х годов, и у современного читателя может вызвать только чувство удивления. Но есть ещё и не такие высказывания:  почти потрясающей кажется речь А. Белого на Первом пленуме Оргкомитета Союза советских писателей (30 октября 1932 года): «Объективности ради, отмечу: я, вчера причисленный к писателям правой советской ориентации, вне подозрений о том, что мы с тов. Авербахом находились в единодушном согласии; потому-то мне именно след отметить, что журнал “На литературном посту” напечатал лучшую рецензию о моём романе “Москва”».

Следует напомнить современному читателю, кто такой Авербах. Леопольд Леонидович Авербах — советский литературный критик и комсомольский деятель, член Союза писателей СССР, ответственный редактор журнала «На литературном посту». Племянник Якова Свердлова, который за время своей так называемой литературной деятельности отличался многочисленными политическими доносами на своих литературных коллег. В 1937 году осуждён в «особом порядке» и расстрелян. Посмертно реабилитирован в 1961 г. Послужил прообразом Берлиоза в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита».

Конечно, о дальнейшей судьбе своего рецензента в 1932 году А. Белый знать не мог. Но больше всего удивляет его неожиданная дружба с одним из самых видных деятелей так называемого социалистического реализма – Фёдором Гладковым. Утончённый символист, знаток многих религиозных учений, философских направлений, владеющий рядом европейских языков, Андрей Белый – и выходец из рабоче-крестьянской среды Ф. Гладков – автор производственного романа «Цемент», который вначале был одобрен, а потом по указанию сталинской цензуры был заново переписан, чтобы быть более восприемлемым для тогдашнего советского читателя. Роман «Цемент» был осмеян многими критиками того времени, так же, как роман того же времени «Гидроцентраль» Мариетты Шагинян (которая в прошлом была не только символисткой, но одной из лучших подруг семьи Мережковских, о чём сама написала в мемуарах, изданных в 1982 году). Маяковский  иронически определил художественный метод Гладкова, как «плетение в хвосте с фотографическим аппаратом и снимание людей и пейзажей на всех красиво расположенных остановках», а О. Брик считал роман соединением прокламации и протокола.

 Ф. Гладков, впоследствии лауреат двух Сталинских премий, был просто потрясён, когда к нему обратился САМ лидер символизма Андрей Белый с одобрением его нового и ещё более примитивного романа «Энергия». Андрей Белый не только одобрил новые начинания Ф. Гладкова и развивающегося соц. реализма, но и заявил на одном из писательских пленумов: «Поворот партии к широким писательским кругам, вышедшим из интеллигенции, знаменует, что литература входит в полосу строительства, подобного строительству Днепростроя» (1933 год). Как это понимать? Неужели А. Белый сошёл с ума? Ведь никто его не заставлял делать такие признания. Думаю, это не так. Поразительная «дружба» Белого и Гладкова подчёркивается таким признанием последнего: «Думаю о своей “Энергии”, которую я оставил в Москве, и мне скучно; много я в неё вложил сил, но, кажется, что ничего из этого не вышло» (18.01.1933 г., Абхазия, Нов. Афон, Дом отдыха АБЦИКа). По существу это правда, хотя А. Белый не переставал восхищаться этим бездарным произведением. Это пишет Гладков, младший друг,  своему наставнику, который в это время ютится в московском подвале, но Гладков в своих письмах этого якобы не замечает.

Но А. Белый не так прост. В одном из своих писем ему же он написал, что мы живём не в каком-то социалистическом храме, «не в данном куполе, которым увенчается разрытая яма котлована; а котлован – СССР, вернее – новое, загаданное братство людей в нём» (02.02. 1933 года). Любой современный, а может, и тогдашний любитель литературы знает роман А. Платонова «Котлован» (1930 год). А. Белый прекрасно понимал, какой «котлован» роет советская власть для русского народа, но, видимо хотел одобрить Ф. Гладкова в его инфантильных начинаниях.

В одном из последних писем Белому Ф. Гладков сообщает: «Моё (и Ваше) искусство признаётся трудным и мало восприимчивым» (03.06.1933 г.). Здесь любой, даже обычный читатель обратит внимание на уровень хамства: Гладков не стесняется сравнивать себя с Белым, потому что он якобы поднялся на высоты русской литературы. Начал с заискивания, а кончил подчёркиванием своей  (фактически мнимой, а для его самомнения гигантской) роли в советской литературе.

Но в то время это выглядело не так. А. Белый беспрерывно заискивает перед Гладковым, доходит до уровня самоунижения. Почему? Ответа я не нахожу. Приведём  отрывок из последнего письма Белого: «Мне стыдно слышать от Вас, прошедшего такую большую жизнь, оправдание моей личности». А что же это за такая «большая жизнь» почти своего ровесника (Гладков родился в 1883 г.- Г.М.), известного сталинского функционера и псевдомастера соцреализма? Дальше в том же письме Белый себя называет «личностью судорожно крикливой (ворона в перьях)» и пишет так: «грех моего темперамента: отдаваясь “истине”, я грешу против “правды”. А что есть совесть? (…) Я бы хотел, чтоб слово “совесть” стало бы истинно социалистическим словом, мне хочется слова “со-весть”, “со-знание ”, “со-чувствие”, “со-вет” сочетать с нам близкими словами “со-ветская власть”, мне хочется видеть слова эти в недре скрывшихся смыслов их» (17.06. 1933 года, последнее письмо Ф. Гладкову).

***

Если остановиться на этом удивительном признании, то можно считать, что  А. Белый в начале 1930-х годов стал не только писателем соцреализма, но даже его идеологом. 23 апреля 1932 г. вышло Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) "О перестройке литературно-художественных организаций", где было провозглашено создание Союза советских писателей, разделяющих принципы соцреаализма.

Я как читатель и отчасти историк литературы задаю  сам себе два вопроса: Андрей Белый – антропософ, утонченный мыслитель, с одной стороны, и сторонник соцреализма, с другой. Его вторая жена К.Н. Бугаева в своих воспоминаниях пишет, как мы уже упоминали, что Борис Николаевич любил выражать свои мысли «в формах и терминах музыки».  Но какая же в те времена появилась музыка? Это не величественная музыка Бетховена и Вагнера. Тогда уже появилась додекафония А. Шёнберга и атональная музыка, А. Веберна. Это и была по-настоящему музыка революции.                               Но по-настоящему эта музыка раскрылась  в поэме А. Блока «Двенадцать» и А. Белого «Христос воскрес».  Никакой Исус Христос не мог идти во главе отряда то ли красногвардейцев, то ли бандитов по той простой причине, что это был не евангельский персонаж. Примерно то же самое написано и в поэме А. Белого:

После Он простер
Мертвеющие, посинелые от муки
Руки
И взор –

В пустые
Тверди…

Руки
Повисли,
Как жерди (...)

    Читатель нашего времени (2022 г.), а, возможно и тогдашний читатель удивлённо спросил бы автора: «Ну и что?». Во-первых, какие-то якобы «толпы народа на Иордане увидели  явственно два крыла». Что это за толпы народа, которые почему-то вместо советской России оказались на Иордане и что это за крылья они увидели? Дальше:

По огромной,
По темной
Вселенной,
Шатаясь,
Таскался мир.
Облекаясь,
Как в саван тленный,
В разлагающийся эфир.

Было видно, как два вампира,
С гримасою красных губ,
Волокли по дорогам мира
Забинтованный труп.

Дальше:

Мелкий
Дождичек стрекочет
И твердит:
«Третий
Интернационал».

Выкидывает телеграфная лента:
«Интернационал»…

Поэма заканчивается странным заявлением:

Гласящие глубины
Из огненного горла:

         – «Сыны
         Возлюбленные, –
         Христос Воскрес!»

Вот здесь-то и возникает ключевой для нашей статьи вопрос, откуда А. Белый знает, что Христос воскрес, о чём уже говорилось выше? И ещё вопрос, а для чего Христу нужно было воскресать? Чтобы лицезреть Ленина, Троцкого и будущего вождя народов Сталина? Ответа нет. Или это лжеучение и псевдопророчество, или – что ещё хуже – убеждённость в новом псевдоучении, которое утвердилось при советском режиме. А. Белый никогда не был истинным христианином и, повторюсь, до конца его жизни на его рабочем столе  стоял портрет Р. Штейнера. Уместно заметить, что Р. Штейнер никогда не одобрял ни большевистской революции, ни коммунистической идеологии, ни марксистско-ленинской псевдорелигии, так что А. Белый далеко  превзошёл своего учителя.

А Белый умер от последствий теплового удара – нескольких кровоизлияний в мозг – 8 января 1934 года, когда ещё не начался большой террор. Что его ждало бы в дальнейшем, легко предсказать.                          

Всё-таки революция и христианство, думаю, две вещи несовместные.

Санкт-Петербург            Август 2022 года