Литературная критика

Геннадий МУРИКОВ

 I

Как известно одним из главных принципов своей внутренней политики В.В. Путин провозгласил принцип укрепления семьи, как основы государственности. Я, как и многие другие, думаю, что это правильно. Однако основатели теории марксизма-ленинизма, которая сегодня, к счастью, не является государственной религией, полагали совершенно иначе.  В Манифесте коммунистической партии (1848 год) говорится: «Буржуазный брак является в действительности общностью жён. Коммунистам можно было бы сделать упрек разве лишь в том, будто они хотят ввести вместо лицемерно-прикрытой общности жён официальную, открытую. Но ведь само собой разумеется, что с уничтожением нынешних производственных отношений исчезнет и вытекающая из них общность жён, т. е. официальная и неофициальная проституция». Маркс и Энгельс лукавят: за риторическими вопросами они как бы маскируют правду: дескать, маскируемая общность жён при капитализме станет открытой при коммунизме.

          Несмотря на то, что, в основном, учение марксистов посвящалось так называемому «раскрепощению труда», значительная доля в нём относилась к раскрепощению женщин. Это один из серьёзных вопросов, который в последующие 70 – 80 лет трактовался неоднозначно.  Конечно, следует обратить внимание на знаменитую книгу Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (1884 г.). вышедшей в свет уже после смерти Маркса.  Во-первых, следует обратить внимание на название книги, почему Энгельса волнуют именно происхождение семьи, частной собственности и государства, а не что-нибудь другого, например, вопрос о происхождении классовой борьбы или пролетариата. Ответ, кажется, достаточно простым: потому, что в будущем социалистическо-коммунистическом обществе якобы будут уничтожены именно семья, частная собственность и государство. Это некая главная цель, а пролетариат и классовая борьба – это лиши инструменты для её достижения.                          В рамки настоящей статьи входит только рассмотрение проблемы семьи, а остальное оставим исследователям-экономистам и политологам. (На эту тему, кстати, написаны вагоны статей, монографий и размышлений.)

          Рассматривая проблему семьи, Энгельс опирается на книгу американского этнографа Л.Г. Моргана «Древнее общество, или Исследование линий человеческого прогресса от дикости или варварства к цивилизации» (Лондон , 1877 г.). Исследования Моргана обращены преимущественно к жизни и деятельности североамериканских индейцев, в среде которых преобладал так называемый групповой брак. Энгельс пишет так: «Групповой брак, форма брака, целые группы мужчин и целые группы женщин взаимно принадлежат друг другу и который оставляет очень мало места для ревности». Поясняется, что именно такая форма «брака» способствовала выживанию человека в тяжёлых условиях первобытного общества. Это примерно то же самое, что Энгельс называл «первобытным стадом».

          Здесь уместно задать несколько вопросов, на которые Энгельс даёт разнообразные ответы.               

– Почему никто из высокоразвитых обезьян, из которых якобы произошёл человек, не живёт в первобытном стаде, а живут только семьями?        

– Почему все крупные млекопитающие животные и большинство птиц также живут только семьями, а не «первобытными стадами»? Поразительная верность друг другу лебедей, гусей даже вошли в поговорки и легенды.           Энгельс на этот вопрос отвечает очень просто: так называемая семейная жизнь животных и птиц – это и есть препятствие к их дальнейшему эволюционному развитию, то есть наличие первобытного стада – это залог будущего эволюционного развития.

          В дальнейшем Энгельс исследует проблему «моногамной семьи» и многожёнства, причём все его симпатии на стороне многожёнства, поскольку оно якобы даёт женщине определённую внутреннюю свободу. Во всяком случае, далёкую от классовых интересов. Но в современном ему обществе «брак обусловливается классовым положением сторон и поэтому всегда бывает браком по расчёту».  (Как здесь не вспомнить и «Евгения Онегина», и «Анну Каренину», и «Воскресение» Толстого, «Неравный брак» Пукирёва и т. д.).

          Конечный вывод Ф. Энгельса ясен и прост: «Половая любовь может стать правилом в отношении к женщине и действительно становится им только среди угнетённых классов, следовательно, в настоящее время – в среде пролетариата, независимо от того, зарегистрированы официально эти отношения или нет. Но здесь устранены также все основы классической моногамии». Вот как раз объяснению того, как этот тезис преломился в условиях русской революции, и будет посвящено дальнейшее рассмотрение нашей статьи.

II

Маркс, Энгельс, да и Ленин к роли женщин в революции относились довольно поверхностно. То, что это далеко не так, показала именно русская революция, хотя образ женщины как воплощения свободы фигурирует в искусстве с начала XIX века. Здесь не только знаменитая картина Делакруа «Свобода, ведущая народ» (1831 г.). но и знаменитая статуя Свободы, ставшая символом свободы, кстати подаренная правительством Франции Соединённым Штатам Америки. Она была настолько велика по тем временам, что её перевозили в США по частям (скульптор Бартольди, архитектор Эйфель, открыта в 1886 году). Несмотря на женские образы свободы, кстати, картина Делакруа была куплена правительством и помещена в тронном зале Люксембургского дворца, реальная роль женщин в революциях XVIII–XIX вв. была невелика. Вспоминается только (Анна-Жозефа) Теруань де Мерикур[1]  –  общественная деятельница Франции эпохи Французской революции, участница взятия Бастилии, одна из вдохновительниц и предводительница «похода женщин за хлебом» на Версаль 5 октября 1789, забитая разъярённой толпой,  и , разумеется, Жермена де Сталь, неутомимо преследовавшая своими памфлетами деятельность Наполеона Бонапарта. 

Ситуация в корне изменилась к началу  ХХ века. Именно в то время по-настоящему развилось движение феминизма. Сторонницы феминизма активно пропагандировали равноправие женщин во всех сферах общественной жизни. Следует отметить, что именно в России женщины получили значительные гражданские права, не говоря уже о послереволюционном времени. Среди женщин – революционерок сразу вспоминаются народоволка Софья Перовская, Вера Фигнер, «бабушка русской революции» – Е.К. Брешко-Брешковская, Мария Спиридонова, большую часть жизни, проведшая в тюрьмах и другие. Но никто из этих пламенных революционерок не оставил о себе такого яркого исторического впечатления, как группа женщин, проявивших себя после Октябрьской революции, которых в разных источниках именуют то амазонками, то валькириями, а порой даже фуриями революции. Это, конечно, Лариса Рейснер, Инесса Арманд и, главным образом, Александра Коллонтай. Последняя, в отличие от своих революционных соратниц, прожила очень долгую жизнь. Несмотря на разные перипетии своей судьбы, она избежала и красного террора, и сталинских репрессий и оставила ряд теоретических и художественных произведений, изложив именно своё понимание женского вопроса в коммунистическом и социалистическом обществе.

Здесь мы приближаемся к интересной теме, получившей своё развитие лишь в восьмидесятых годах ХХ века, когда сначала во Франции, а потом в некоторых европейских странах началась так называемая «сексуальная революция», одним из ведущих теоретиков которой стал Г.Г.  Маркузе. Но зачатки этой сексуальной революции, безусловно, сложились именно в России, причём после событий Октябрьской революции, хотя весьма вероятно, что её социально ориентированные вожди этого до конца и не понимали.

Первым делом обратим внимание на некоторые вполне официальные сведения: в первом уставе РКСМ имелся пункт такого содержания: «Каждая комсомолка обязана отдаться любому комсомольцу по первому требованию, если он регулярно платит членские взносы и занимается общественной работой». Это положение действовало до 1929 года, когда был принят новый устав. Эта мысль была широко развита и в партийных органах. Вот что написано в газете «Правда» 25 марта 1925 года: «Каждый, даже несовершеннолетний комсомолец и каждый студент “рабфака” (рабочий факультет) имеет право и обязан удовлетворять свои сексуальные потребности. Это понятие сделалось аксиомой, и воздержание рассматривают как ограниченность, свойственную буржуазному мышлению». Справедливость требует сказать, что эта мысль отчасти критиковалась автором статьи – коммунистом Юдовичем, но то, что такого рода суждения и факты дошли до страниц центральной партийной прессы, говорит само за себя. Литература тех лет даёт множество примеров не только строительства разного рода гидроцентралей или изготовления цемента, но и простых человеческих отношений, основанных на базисе марксизма-ленинизма. Но об этом чуть ниже.

***

Коллонтай

Вернёмся к литературно-публицистической деятельности Александры Михайловны Коллонтай (1872–1952). Ещё раз напомним читателю, что целью статьи является не вопрос о так называемом освобождении женщины, которое произойдёт и даже будто бы произошло после 1917 года, а в том, что революция социальная соседствовала одновременно с революцией сексуальной. В 1919 году в статье «Маркс-Энгельс о вопросе семьи и брака» Инесса Арманд писала: «Одним ударом, сразу мы не в силах были смести все тяжёлые пережитки буржуазных семейных отношений (...) Мы должны, и мы уже начали вводить общественное воспитание детей и уничтожать власть родителей над детьми». Если вспомнить современную ювенальную юстицию, то кажется, что написано это буквально на днях. Поскольку даже самые пламенные революционерки испытывали естественные человеческие чувства, в качестве свидетельства приведём письмо Инессы Арманд к Ленину: «Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой! И это так больно. Я знаю, я чувствую, никогда ты сюда не приедешь! Глядя на хорошо знакомые места, я ясно сознавала, как никогда прежде, какое большое место ты занимал в моей жизни. Я тогда совсем не была влюблена в тебя, но и тогда я тебя очень любила. Я бы и сейчас обошлась бы без поцелуев, только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью –  и это никому бы не могло причинить боль. Зачем было меня этого лишать?                                               Ты спрашиваешь, сержусь ли я за то, что ты “провёл” расставание. Нет, я думаю, что ты это сделал не ради себя» (цит. по книге Л. Млечин «Коллонтай», 2012, стр.156). 

Хорошо известно, что, когда И. Арманд умерла от холеры, за её гробом шли очень немногие деятели во главе с Лениным, глубоко переживавшим смерть своей любимой подруги.

 Это имеет прямое отношение и к любовным связям А. Коллонтай, которые даже в партийной среде иногда вызывали недоумение. Известно, что  она сама себя называла «сексуально раскрепощённой коммунисткой» и в отличие от других упомянутых товарищей по партии, значительную часть своей жизни отдала литературно-публицистической работе. В 1917 году А. Коллонтай исполнилось 45 лет, она чувствовала себя в самом расцвете сил. Первым её другом и возлюбленным стал А.Г. Шляпников (1885 –  1937). Он был моложе её на 13 лет. Но разница в возрасте её никогда не смущала. Она радостно писала своей подруге Т.Л. Щепкиной-Куперник:  «У меня весеннее настроение, бодра, и знаешь, трепещет что-то беспричинной радостью в груди, как в семнадцать лет!».  Связь, длительные любовные и дружеские отношения со Шляпниковым для последнего окончились расстрелом в 1937 году, как активного члена «рабочей оппозиции»: Шляпников, Медведев, Коллонтай (X съезд РКПб, 1923 г.). Но так называемая «любовь – дружба» со Шляпниковым продолжалась недолго. Её сменила откровенная «любовь –  страсть» с матросом, выходцем из крестьян,  Павлом  Ефимовичем Дыбенко

Коллонтай и Дыбенко 1919 год.

(1889 – 1938), который был моложе А.К. на 17 лет, и в то время он, как и А.К.,  был членом первого большевистского правительства. А.К. возглавляла наркомат призрения, говоря современным языком –  министром социального обеспечения, а Дыбенко был назначен командующим военно-морским флотом России.

Вот как о Дыбенко вспоминал его заместитель Фёдор Раскольников[2],  подчёркивая, что он «был широкоплечий мужчина очень высокого роста. В полной пропорции с богатырским сложением он обладал массивными руками, ногами, словно вылитыми из чугуна. Впечатление дополнялось большой головой с крупными, глубоко вырубленными чертами смуглого лица, с густой кудрявой бородой и вьющимися усами. Тёмные блестящие глаза горели энергией и энтузиазмом, обличая недюжинную силу воли».

А.К. влюбилась в Дыбенко без памяти и признавалась: «Люблю в нём сочетание крепкой воли и беспощадности, заставляющие видеть в нём “жестокого, страшного Дыбенко” (...) Это человек, у которого преобладает не интеллект, а душа, сердце, воля, энергия (...) Я верю в Павлушу и его звезду. Он – ОРЁЛ (...) Наши встречи всегда были радостью через край, наши расставания полны были мук, эмоций, разрывающих сердце. Вот эта сила чувств, умение пережить полно, сильно, мощно влекли к Павлу».

Следует привести ещё одно его свидетельство об этой удивительной любовной связи. В А.К. влюбился уже упомянутый Ф. Раскольников, который был ещё моложе по сравнению с Дыбенко: «Раскольников откровенно спросил Дыбенко:

–   Павлуша, какого ты мнения об Александре Михайловне Коллонтай?

–  Ха-ха-ха, – грохочущим басом загрохотал похожий на цыгана великан, – я с ней живу (...)

Узнав, что сердце обожаемой женщины завоёвано Павлом Дыбенко, Раскольников благородно отошёл в сторону» (Цит.  Млечин, стр. 74).

Впоследствии карьера Дыбенко делала немало зигзагов. В 1918 году он в состоянии беспробудного пьянства сдал немцам Нарву, за что был приговорён к расстрелу. Однако по ходатайству Коллонтай его помиловали. Он много раз изменял своей высокопоставленной подруге, которая каждый раз старалась выручить его из неприглядных ситуаций. Но всё-таки и его настиг сталинский террор, и он был расстрелян в 1938 году.

 Поскольку от других «валькирий революций» сочинений почти не осталось, то основным идеологом революционной сексуальности, по крайней мере в начале ХХ века, остаётся именно Александра Михайловна Коллонтай.  Первое, что приходит в голову, это её знаменитое высказывание о том, что вступить в половую связь – это всё равно, что выпить стакан воды. Многие исследователи и «коллонтаеведы» утверждают, что ничего такого ею не было сказано. Однако другие свидетельствуют о том, что ещё задолго до революции она попросту говорила это своим друзьям. Серьёзные работы на эротические темы она начинает писать после революции; прежде всего, это публицистический очерк  «Дорогу крылатому Эросу»[3]. А.Коллонтай рассуждает так: надо преодолеть так называемый «фермент брака», –   по её терминологии средство, скрепляющее семью, потому что именно семью и надо разрушить. Ключевой вопрос состоит в том, как понимать отношения между мужчиной и женщиной в новом социалистическо-коммунистическом обществе.  А.К.  отвечает двояко: «Для классовых задач рабочего класса совершенно безразлично, принимает ли любовь форму длительного и оформленного союза или выражается в виде преходящей связи. Идеология рабочего класса не ставит никаких формальных границ любви».  Эта мысль, вполне соответствующая взглядам Ф. Энгельса, в дальнейших рассуждениях  А.К. как бы раздваивается. Обычные половые отношения она называет «бескрылым Эросом». Бескрылый Эрос «беднит душу, препятствуя развитию и укреплению душевных связей и симпатических чувствований». Сама А.К. противопоставляет этой связи «крылатый Эрос». Крылатый Эрос отличается от бескрылого тем, что «в человеке, испытывающим любовь к другому человеку, пробуждаются и проявляются как раз те свойства души, которые нужны для строителей новой культуры».

          В статье «Новая мораль и рабочий класс» А.К. поясняет эту мысль: «“Любовь – игра” или “эротическая дружба” имеет ещё и другие преимущества: она страхует от убийственных стрел Эроса, она научает людей противостоять бремени любовной страсти, порабощающей, раздавливающей индивидуума».  В другой статье «О “Драконе” и “Белой птице”  (1923 г.)  А.К. с большой симпатией отзывается о творчестве Анны Ахматовой, как наиболее яркой выразительнице женского самосознания. Она пишет: «Конечно, Анна Ахматова не коммунистка, и потому ей чужд и незнаком тот законченный тип новой женщины – борца, строителя, деятеля, который в своих недрах, суровой борьбе, уже выковывает рабочий класс. Тех женщин, которые для себя разрешили в том или ином виде проблему любви и которые перед грозной для женщины переходного времени властью эроса  сумеют всегда отстоять своё человеческое “я”, не утратив скреп с коллективом».

          Помимо разных теоретических статей А.К. написала несколько повестей и рассказов, посвящённых той же тематике. Особый интерес представляет небольшой рассказ Коллонтай «Скоро» (1922 год), фантастическая утопия, события которой происходят в 1970 году в доме ветеранов партии 7 января, в рождество. Стоит вспомнить, что в 70-х годах происходит фантастическое действие  – в 1979 году –  и в пьесе В. Маяковского «Клоп» (1928 г.). Оба автора глубоко убеждены, что к этому времени уже воцарится коммунистическое общество.  А. Коллонтай поясняет свои утопические размышления так: «У членов коммуны (т.е. якобы установленного к тому времени социального строя –  Г.М.) имеется всё, что надо, чтобы не думать о насущном, о материальном. Одежду, пищу, книгу, развлечения – всё доставляет члену коммуна. За это член коммуны отдаёт коммуне свои рабочие руки на два часа в день (...) весь мир представляет собою федерацию коммун. Молодое поколение уже не знает, что такое война».

          Но, рисуя эту утопию, А.К. не забывает и о главной своей идее – ликвидации семьи. Вспомним её мысль из статьи «Крест материнства» (1918 г.), в которой сказано, как революция открывает «путь для строительства новых форм семьи – семьи социалистической, т.е. для воспитания детей в детских колониях, детских общежитиях...». 

Та же самая мысль развивается и в упомянутом выше рассказе «Скоро», где якобы в 1970 году «...жизнь налажена так, что живут не семьями, а расселяются по возрастам. Дети –  в “Дворцах ребёнка”, юноши и девочки-подростки –  в весёлых домиках, окружённых садами, взрослые – в общежитиях, устроенных на разные вкусы, старики –  в “Доме отдыхновения”».

          Поскольку мы из сегодняшнего дня смотрим на 1970 год примерно с такого же расстояния, как и А.К., – только не вперёд, а назад,–  то можем реально оценить данную утопию или «пророчество».

III

          Может быть, предсказаниям А.К. кто-нибудь, особенно в партийно-комсомольских кругах, и поверил, но жизненная ситуация оказалась совершенно другой. Её запечатлели писатели того времени, творчество которых при советской власти было запрещено на десятилетия. Спрашивается, в чём же дело? Ведь они не выступали против советской системы, не были белоэмигрантами, а просто реалистами, даже бытописателями, не стремящимися описывать всякие гидроцентрали, цементы, энергии, железные потки и др., а описывали всего лишь повседневную жизнь рядового гражданина, которая начала строиться именно с разрушения семьи на основах, предсказанных Марксом и Энгельсом. Я имею в виду Пантелеймона Романова, Сергея Малашкина, Владимира Лидина (Гомберга), Н. Никандрова (Шевцова) и других. В предыдущей статье[4] я писал о том, что сразу же после революции появились разнообразные общества типа «Долой стыд» и «Долой невинность» (для девушек), которые время от времени устраивали в разных городах демонстрации и шествия, как сказали бы сегодня –  перформансы,–  все участники которых выходили голыми. Частично это напоминает сегодняшние марши ЛГБТ, а также демонстрации феминисток в Европе и Америке, на которых участницы, правда, решаются выходить только с обнажённой грудью.

***

          Повесть С. Малашкина «Луна с правой стороны» (1928 г.) как раз и посвящена «коммунистическим страданиям» его главной героини Татьяны Аристарховой, которая, повинуясь комсомольскому завету отдаваться всем по первому требованию, имела двадцать два мужа, но не смогла справиться с чувством внутренней неудовлетворённости и в итоге покончила с собой.  Первому изданию повести посвятил предисловие известный критик того времени Пётр Пильский[5]. Приведём некоторые его суждения: «Сергей Малашкин задел самый больной нерв. Этого не выдержали.  С этим не захотели примириться, смелость повести вздыбила страсти, развела и распалила гневы и раздражения настолько, что все комсомольские газеты посвятили ряд статей и даже передовиц, бесповоротно проклявших и автора, и его повесть, и её героиню,– Татьяну Аристархову, жену двадцати двух мужей, участницу афинских вечеров, где раздетые комсомолки пляшут безобразный танец, предаются грязным ласкам, распутствуют, защищённые и благословлённые теорией и новой моралью».

          Тот же Пётр Пильский поясняет дальше эту мысль, прикрываясь цитатой из Луначарского (в то время говорить прямолинейно было нельзя, как, впрочем, и теперь – Г.М.). В очередной раз отдаваясь некоему комсомольцу, Татьяна Аристархова говорит ему с некоторым сомнением: «”Может быть, это и правильно, может быть, это и научно, но всё-таки, как же это будет: если ты меня бросишь, а у меня будет ребёнок, то что же мне делать?”

А комсомолец отвечал:

– Какие мещанские рассуждения! Какая мещанская предусмотрительность! До какой степени ты сидишь в буржуазных предрассудках! Нельзя тебя считать за товарища!». 

Этот сюжет из повести, как упомянуто выше, то ли прикрывается, то ли поддерживается цитированием Луначарского[6]: «И запуганная девушка думала, что она поступает по-марксистски, по-ленински, если она никому не отказывает», – свидетельствует Луначарский. В конце повести Татьяна Аристархова перед тем, как покончить с собой, грустно размышляет о своей судьбе и словно чувствует, что она вроде бы не доросла до настоящей коммунистической женщины, а её будто бы мещанские страсти загнали комсомолку в смертельную петлю. Мне вспоминается роман В. Сорокина «Тридцатая любовь Марины», написанный более пятидесяти лет спустя. Но его героиня, по иронии, если не сказать сатире автора, находит спасение в следовании партийным лозунгам, понимание которых раньше ей было недоступно.

            Немало произведений посвятил этой же теме известный в 1920-х годах писатель Пантелеймон Романов (1884–1938). Его рассказ «Без черёмухи» стал просто жупелом при полемике в комсомольско-молодёжной среде, хотя, в нём, в общем-то, упоминался уже известный читателю по воззрениям А. Коллонтай «бескрылый Эрос», то есть половое влечение без какого-либо духовного единства. Но особенно показателен его рассказ «Суд над пионером», где, как говорится, расставлены все точки над i: «Один из пионерских отрядов захолустного городка был взволнован неприятным открытием: пионер Андрей Чугунов был замечен в систематическом развращении пионерки Марии Голубевой». (Заметим для современного читателя, что в то время пионерами считались молодые люди, не достигшие ещё восемнадцатилетнего возраста. По тексту рассказа обоим пионерам было по пятнадцать – шестнадцать   лет.  –  Г.М.) Как же развращал пионер Чугунов свою подругу? Для этого за ними «...устроен был негласный надзор и слежка за ничего не подозревавшим Чугуновым. В результате слежки выяснилось, что Чугунов при переходе через ручей “подал Марии руку”». После этого был устроен публичный суд, на котором вожатый сказал: «Вот. Картина ясна, товарищи. Перед нами налицо поведение, недостойное пионера, как позорящее весь отряд. (...) Мы должны иметь закалённых солдат и равноправных, а ты за ней мешки носишь, да за ручку через ручеёк переводишь (...) Если она тебе нужна была для физического сношения, ты мог честно, по-товарищески заявить ей об этом, а не развращать подниманием платочков, и мешки вместо неё не носить».  Заседание «суда» продолжалось и дальше: «Большинство кричало, что, если это дело так оставить, то разврат пустит глубокие корни,  и вместо твёрдых солдат революции образуются парочки, которые будут рисовать друг другу голубков и исповедоваться в нежных чувствах (...) Любовью пусть занимаются и стихи пишут нэпманские сынки, а с нас довольно здоровой потребности, для удовлетворения которой мы не пойдём к проституткам, потому что у нас есть товарищи».

           Вот так ярко сатирически «бытописательствовал» Пантелеймон Романов, произведения которого были впервые изданы в СССР через 45 лет после его смерти. Он констатирует факты и вместе с тем ясно даёт понять, к какому итогу может привести эта псевдоидеология. На одном из сборников писателя, посвящённых деревне (цикл очерков «Че-Че-О» ), Сталин написал короткую резолюцию: «Сволочь». Видимо, это клеймо так и осталось за писателем до конца его дней.

       Наши размышления на тему «революции и сексуальности», вовсе не несут в себе морализаторства. Цель их, – свидетельствует Луначарский, – показать поиски решения проблемы семьи (с точки зрения марксистской идеологии – Г.М.)   уже в период 1917-го – 20-х годов. В полной мере сексуальная революция развернулась в 1968 году и продолжалась далее. Но это уже другая тема.

                  Санкт-Петербург