Литературная критика

Ж.-П. Сартр: «Ад – это Другие».

Почему именно тело, а не мир природы. Почему не пресловутые тургеневские пейзажи или просто природа?

В современной литературе наблюдается ярко выраженная тенденция создания нового образа жителя бывшей англоязычной (или франкоязычной колонии), который становится главным (или второстепенным персонажем пост-колониальной литературы). Его взгляды сформированы на основе исконных традиций и специфических языковых средств. (...) Авторы часто могут не ассоциировать себя только с конкретной страной, рассказывая о целом множестве стран и взаимоотношений между героями, семьями, целыми материками.

...тургеневская концепция любви – несвобода выбора. (...) В чем отличие любви Гумберта, описанной в романе В. Набокова «Лолита»?

Собственно, социальный пуант художественной прозы автора романа и заключается в реализации старой эмигрантской метафоры того, как просто однажды потерять себя, «совпав» с развалом системы, сменой вех и заменой режимов. И тогда сюжетное кружево вокруг сухих фактов истории, известных каждому, оказывается динамичной прозой, изящной виньеткой, да чем угодно оказывается, поскольку наполняет эту самую историю (семейную, государственную, мировую) художественным компостом личной драмы.

...дети и звери чувстувуют нашу любовь и нелюбовь, даже если мы её скрываем, и это у них на уровне инстинкта, а не интеллекта. В этом смысле поэзия - дело инстинктивное. Вот, о чём я думаю, читая стихи Светланы Крюковой.

"Ни один настоящий художник не занимается символами или аллегориями... но каждое настоящее произведение искусства создает символы и аллегории". (Бернард Беренсон)

Перед семинаром прозы в Новосибирске этой осенью, в сентябре, читаем рукописи с Александром Строгановым. Он аккуратно раскладывает их по папкам — в каждой по автору. У меня же — хаос. Я спрашиваю:
— Кто лучше всех?
Строганов, не задумываясь, называет имя, которое мне что-то напоминает, но я пока не понимаю — что или кого?
— Ковалевич… Вячеслав… Слава… Два текста. Рассказ и повесть, которую он почему-то называет «сценарий».
— На что похоже?
— На игру.

Это поразительное сочетание в её стихах абсолютных и зримо фактурных реалий мира с прорывом в иные, неведанные и часто непонятные пространства, переводимые автором на незнакомый и новый поэтический язык, который кому-то наверняка покажется вызывающе непоэтическим. Читатель как будто в некой машине пространства и времени часто даже в пределах одного и того же стихотворения перемещается из глубин микромира в безмерность макромира, либо наоборот, из ледяного космоса макромира попадает в плотную ткань микромира. Столь же стремительно меняется и язык этих пространственных перемещений и переходов, язык, который можно определить блоковским оксюмороном как «жар холодных числ».

Структурировано таким образом, что интерес включается с любой точки. Просто где открыл – там и поехали. Почему это возможно?

В пронзительно желтолицом «Желтом Ангусе» нет, к огорчению многих япономанов, даже оттенка модного попсового дзэн-буддизма, нет совсем муракамиевщины. Зато настоящей Японии, незаметной, пастельной, еле слышной — хоть отбавляй.