Жизнь как есть

«Вино в моей бочке отчего-то стремительно тает. Созерцая сей феномен, предаюсь размышлениям о бренности сущего. Но одну банку я таки закатал и заныкал в надежде, что когда-то увидимся мы и отдадим ей всё должное – вместе» А я ему в ответ: «Конечно, мон шер ами! И где-то там, далеко – на небесной рыбалке – мы с тобой обязательно побываем!»

Человечество – как недалёкий дачник: личный участок выхаживает до блеска, а отбросы – через забор. Оттого всемирная свалка станет новой обширной экологической нишей с прогрессирующим биоценозом. В этих условиях ранимой и обидчивой природе сподручнее сотворять не миниатюрных львов и волков, а гигантских комаров, крыс, хищных крабов и стаи воронья с бронебойными клювами и когтями-лезвиями. Почитайте про всё это в книге «Эволюция будущего» мыслящего американца Питера Уорда – а я вернусь доживать в своём пока ещё терпимом настоящем.

Каково нам, царям природы, прозябать в вечных заложниках у полезных ископаемых? Нищими на паперти перед древними девонскими болотами и триасовыми лесами – такими же беззащитными перед нами как и сегодняшние? Не то чтобы мы, люди, совсем не умны и не сказать, чтоб специально кем-то унижены. Но только всё, что умеем создать своего, человечьего – не может оно вести нас вперёд, от в общем и целом худшего к такому же лучшему. Всё что мы можем с нашим прогрессом – колебаться с переменным размахом от сколько-то худшего к несколько лучшему – и непременно обратно.

В текущем философском квартале разбирался с этической проблемой, как я её обозначил, «абсурда хотеть хотеть». Человек должен принять моральное решение – и оно будет таким, как в последнюю минуту что-то к нему подтолкнёт изнутри. Невзирая на всё заранее решённое – сознательное и обдуманное, здравомыслящее, рациональное, нравственное и какое угодно. Этот глубинный толчок и есть наша свобода и самость, и наше, но нам до поры неизвестное хотение...

Почему Маркс мог восхищаться учением Дарвина, не отметив радикального из него следствия: всякое органически-живое и даже набравшее человечьего разума движение так же в тренде своём хаотично-бесцельно, как и всё космически-косное? Ибо определяется одним твердолобым принципом: приспособлением себя исключительно к текущему (а не какому-то там будущему, кем-то планируемому или мечтаемому) состоянию окружающей среды. Как мог столь настойчиво липнуть ко всем социально озабоченным мозгам универсально-туманящее средство «гель Гегеля» – пустопорожний рекламный щит просвещённого прогресса? Какие там спирали, триады... – всё свежее и передовое, победивши и немного повластвовав, быстро сдувается до худшего и обречённого.

...когда узнаёшь, что любимый поэт имеет какое-то отношение к твоему родному городу – жил здесь или бывал когда-то – то испытываешь ни с чем не сравнимое чувство радости и гордости. Подумать только – твой кумир ходил по этим же мостовым, видел те же дома и деревья, и во многом благодаря ему теперь всё это увидят, узнают тысячи других людей в разных уголках земли.

...А судьба, желая меня развлечь, подсунула срочную ручную работу, не сообразивши чисто по-женски, что через день мне надолго к таким отбывать! Работа же состояла в вычерпывании скольких-то десятков вёдер воды с жидкой грязью из ямы с прохудившейся трубой. Я черпал, черпал – перед глазами маячили тезисы Канта: «Мы почерпаем наши знания из наших апперцепций, а также и аппрегензий...»

...и внешний, и вещный мой антипод, с самого нашего детства и до последней строчки в нашей переписке, и до последнего щелчка в прервавшейся на самом главном телефонной беседе бессловесно и безотчётно напутствовал он меня на верность моей потусторонней и идеальной жизненной правде. Как-то она умудрялась быть и моей и его – и верится мне, что многих нам неизвестных иных. И чувствую я, что скоро придётся узнать: не из тех ли истин она, что для таких, как мы, всё больше прочнеют они с замедлением жизни и застилают в самом конце её сладкоречивые миражи?

Большой человек заставляет других жить за ради него и находить в том отраду их собственной жизни. И семейный круг нашего героя, и его друг и финансовый гений были в уменьшенной копии тем же, чем вскоре стала одна шестая населённой части Земли – неважно, по зову ли сердца или по разнарядке сверху. Кто в Стране Советов не обязан был чтить нашего героя как своего именитого предка? Так или нет, а про себя думали так: «Что бы там ни сочинил он, ни накуролесил – а переспорить себя едва ли ни всем отбил охоту». С малых лет помню на самых видных городских местах – где в наши дни сочится красками реклама гамбургеров – три грозных профиля, с разной степенью ухоженности бороды.

Выйдет она из дому – да хоть в магазин за хлебом – глядят люди, дивятся: отчего так сделалось ясно вокруг, будто месяц молодой появился?.. Стоят, разинув рты и глаза – а за спиной услужливый шёпот: «Что, не признали? – так это жена того! Ну тот, на восьмом этаже – что один во всём доме до сих пор стеклопакеты на окнах не поставил. Не верите? – пойдёмте покажу...». Вот так заботой жены стал ты в глазах у людей возвышен и даже достоин зависти.

Пещерный человек перенёс на стену пещеры застывший слепок своего страха – трагичную сцену охоты. Первый и самый правдивый опус искусства, ибо ни на что замысловатое внутри творца не ссылающийся. Много спустя цивилизованные люди стали изображать и ценить не пойми уже что – то ли запомнившееся, с провалами и миражами в нём, то ли измышленное, но будто цельнее и правдоподобней самой жизни. (...) Умелость быстро оттеснила правдивость – и почитай с пещерных времён наставляют нас почитать искусство латания дыр во всём, что помнится и впечатляет. Настойчивая рефлексия не идёт здесь особо на пользу. Происки импрессионистов и прочих ломающих голову: что же на самом деле мы видим? – это погоня на дирижабле за порхающим мотыльком.