Рейтинг публикаций

...она была совсем не похожа на ту спокойную, сдержанную женщину, которая четыре дня назад вместе со мной гуляла по Лувру, а позавчера приехала в посольство вместе с мужем для продления визы.

Мэр был такой разнообразный: и рыбный, и львиный, и насекомохвостый, словно он собрал в себя всех существ мира, и – да… он был – чрезмерный! И, только лишь, в нём не было ни капельки от одного обитателя земли – человека. Но человек впрыгнул в его янтарные глаза. Сам? В смысле – сам впрыгнул? А не в том смысле, что мэра зовут Самом.
– Ясненько… – пробормотала Оля, хотя всё ещё больше запуталось.
– Хме! Хме! Хме! – снова рассмеялся Сам и неожиданно спросил по-доброму: –Кушать хочешь?
И тут же выкрикнул слово «суп!», и все сошли с ума.

Вот оно – равенство... То, что пустыми приходим и пустыми уходим – это мы знаем как будто, но прочувствовать не умеем. То есть умозрительное знание. Другое дело свисток. Егорка звук выдал, и ты, Аля, если захочешь – звук выдашь, я – подавно. Будьте любезны! И старик, несмотря на старость выдаст. Всяк. И звук этот, зыбкий, но ровный отправится в небеса, и долетит до самого Престола. Вмиг…

...было тесно и уютно! Всюду мелькала разноцветная жизнь! Полоски, кружочки, блёстки, шипики, усики и всевозможные глазки – кишмя кишели кругом! Жемчужницы, разинув свои домики, чванились великолепным жемчугом: белым, как молоко, розовым, как утро и чёрным, как ночь. Медузы томно кружились, изнемогая под тяжестью своих изысканных платьев. Креветки, звёзды, коньки и ежи, и ещё какая-то неопределённая, недовылупившаяся, разбитная мелочь, и с ними пара осьминогов, преодолевших чернильную злость – все кувыркались! все веселились повсюду! Ах, если б здесь, в подводье, запеть бы хором!

«Привычный мир – это только начало, – понял Андроников. – Это нечто вроде стартовой позиции на шахматной доске».

Они дружили с детства, росли в одном дворе, сидели за одной партой, а теперь учились в одном институте, и даже на одном факультете – историческом.

Они все сидят на веранде, и я – пожилой сын отца, появившегося первым, еду в другой город: закрыв глаза, и никуда не перемещаясь, но сосредоточиваясь предельно.

...эта любовь пресловутая, вновь проснувшаяся, вдруг начинала страшно трансформироваться в ней же самой, становилась каким-то демоно-образным кобристым существом внутри. Да, как кобра внутри, такая ехидная и ужасная. Что-то, что очень хотелось отторгнуть и унять.

...Он приходил к Ореховой. И уходил. Ей так было комфортно. Он мог не позвонить, когда Марина ждала. Не ответить на смс. Затем, сослаться на дела и извиниться. Орехова решала, что терпеть такое отношение к себе не станет. И терпела. Потому что знала: одиночество – это когда некому об одиночестве рассказать. Со временем она присвоила Соболева себе.

Мир закрывался, складывал свои лепестки, будто цветок на ночь, его покидали мухи и пчелы, и никто не знал, раскроется ли он.

"...Люди всегда врут себя каким-то определённым смыслом, частным. А твоё начальное, истинное слово, ты сам – это чистый лист! Чистый лист существует вовсе не для того, чтобы на нем что-то нужно было изображать. Чистый лист в первую очередь существует для того, чтобы быть чистым... Измениться может всё вокруг тебя, а ты сам – нет..."