Проза

 

(Начало)

 

                                                                                                Дорофеев Ю.А. Десантники.

 

 

ХОЗЯЕВА СВОЕЙ ЗЕМЛИ

 

Осенним утром по рассветной прохладе через виноградник размеренно шёл высокий сутулый человек. На нём были тяжелые грубые ботинки, шерстяные штаны, байковая рубаха в крупную клетку и безрукавка. На голове – старая зеленая шляпа. Человек щупал листья с коричневой каймой и любовно брал, словно взвешивал в шершавой ладони тяжелые гроздья с налитыми матово-прозрачными ягодами. И каждый раз, когда он склонялся к лозе или рассыпал в руке землю и нюхал её, он улыбался, а на его буром от загара обветренном лице, у глаз и на лбу разбегались светлые морщины.

Затем мужчина смотрел на пруд за полем с будыльями убранных подсолнухов: над прудом вились и таяли прозрачные змейки. Шёл в сарай и старательно приколачивал и подкручивал винный пресс. Тогда маленький Дима, проснувшись от звуков инструмента, наскоро одевался и прибегал к отцу и, подражая его степенным повадкам, важно ходил с деревянным молоточком или подносил инструменты ему и братьям.

Замелькали милые сердцу картинки прошлого. Тихая печаль защекотала глаза, и Дима очнулся на железной скрипучей кровати рядом с тумбочкой, посреди таких же кроватей и тумбочек в ряд. Тельняшка от дневного сна прилипла к груди. Штанина спортивных шаровар задралась до колена.

На краю кровати Димы пристроился маленький щуплый Жора, мужик лет сорока в домашних шлепках и майке. В руке он держал потрёпанную книжку без обложки. От Жоры воняло винным перегаром и луком. Мужик неудобно теснил ноги Димы и снова что-то нудил. Он всегда что-то нудил. Но никто его не слушал. Он всем надоел.

За окном было тихо и солнечно. И в комнате от этого особенно тоскливо.  

– …Вот, послушай, другу! – Жора любовно разложил на коленях пухлые страницы раздетой до исподнего, без обложки – книги. – В тысяча восемьсот двенадцатом году Петр первый разбил турок …

– Петр первый умер на девяносто лет раньше, – вяло перебил его Дима, опустил ноги на пол и нашарил тапки. Мужик секунду тупо смотрел на парня.

– Когда Наполеон напал на русских, Петр первый…– снова завёл Жора.

– Мэй, туркуле, Петр первый давно умер, когда пришёл Наполеон! – насмешливо перебил его Дима. Жора снова тупо упёрся в учебник. Длинные засаленные волосы и волосатые ноздри. Дима невольно вспомнил фильм «Собачье сердце», который он смотрел у Летуновых – повесть он не читал – и то, как смеялся отец Мишки над таким вот «новым» человеком. Каждый раз, когда еще четверо товарищей по комнате в общежитии по субботам уезжали домой (сегодня была суббота), Жора, живший далеко на юге республики, выпивал домашнего вина и заводил с Димой разговоры о «политике». Тогда Дима уходил гулять по городу до подготовительных курсов или шёл к Летуновым. Но осенью Наташу и Мишку отправили с институтом в колхоз. Дима остался один.

В августе парни поехали поступать в высшее военное автомобильное инженерное училище в Рязани. Дима убедил-таки, друга, что туда поступить проще. Написали заявления для личного дела кандидата в Рязанское высшее военное автомобильное инженерное училище и автобиографии и поехали.

На КПП курсант проверил их документы, а офицер проводил в казарму новых абитуриентов. Их поселили на второй этаж, где раньше стоял гусарский полк. Поэтому абитуриентов второго этажа называли «гусары». На первом этаже прежде размещались конюшни, и абитуриентов первого этажа называли – «кони».

Парни приехали пораньше на пару дней. Разузнать. Познакомиться. Одного из новых знакомых звали Саня, десантник. Другого – Игорь, морпех. Ребята поступали уже в третий раз. Рассказали, что с физухой у них порядок. А с наукой – напряг.  

Вчетвером прошлись по территории. На задах решили посмотреть через забор на город. А на ограде рассыпаны стёкла от битых бутылок, чтобы в самоход не ходили.

Посмеялись. Всё как в армейской части.            

Потом встретили двух курсантов. На спине у тех были термосы для пищи – оба в наряд ходили. Тоже срочную отслужили. Покурили, байки потравили, посмеялись.  

Если б не тренажерная стойка для метанья гранат, может, всё сложилось бы иначе. Такой тренажер ни Мишка, ни Димон прежде не видели. Бросишь гранату, и она по тросу за кольцом летит наверх к резиновой покрышке. Если нормально приложишься, гранату отрикошетит от автомобильной покрышки. Нет – все равно сползёт назад по тросу.

Попробовали. Со второго раза получилось.

Тут подошёл огромный негр. Курсант. Позже парни узнали, что иностранцы жили отдельно, напротив площадки с тренажером и разговаривать с ними нельзя. Негр подошёл вальяжно. Швырнул гранату. Попал с первого раза. Их новый приятель Саша, уязвленный, прозубаскалил Диме, что и обезьяну за пять лет можно научить бросать гранату, но только по тросу – иначе «всё расхерачит». Негр, оказалось, знал русский и налетел на Сашку. Дима пробовал негра утихомирить. Тот бросился на Диму. Грыу ему втянул. Да так, что тот присел на колено, рассматривая перед собой звёздное пространство.

Сбежались другие курсанты. Тоже черные. Мишка заступился за друга. Их растащили. А назавтра к особисту вызвали зачинщиков: кто-то из абитуриентов «сдал» конкурентов. Случалось, тут и за меньшее отчисляли.

Димон сказал капитану правду – начал он. Мишка упёрся – негр первым подкатил к ним, его не звали. Разбираться не стали. Диме велели забрать документы. Тогда, невзирая на уговоры «земели» и на желание поступить, забрал документы и Мишка.

Негр, тот самый, из-за которого началось, узнав от нового приятеля пацанов Сашки об отчислении парней, прибежал заступаться. Поздно. Напоследок познакомились. Негра звали Мугамбо. Из Анголы. Оказался нормальный пацан.

В электричке в Москву парни упрямо решили поступать на следующий год.

После возвращения Мишка восстановился в универе, чтобы не терять время, а Димон записался на подготовительные курсы – у них в селе готовиться было негде – и устроился рабочим на тракторный завод: ездить каждые выходные домой было далеко.

К Летуновым одно время Дима забегал каждую неделю по выходным. Рано утром они с Мишкой накручивали кроссы вокруг озера в городском парке и отжимались на турнике, чтобы поддерживать физическую форму. Спозаранку солдатики из десантной части по-соседству на зарядке повзводно наматывали круги по асфальтовым дорожкам парка. Рядовые в шароварах, тельняшках и тяжелых сапогах, – грохот сапог разносился далеко по холмам, а сержанты – рядом со строем в легких кроссовках: кроссовки – сержантская привилегия. Недавние дембеля легко обегали салаг. Над сержантами подшучивали, а познакомившись, «закусились» с ними: на спор пробежали круг три километра, и на глазах у командира полка «дембеля» оставили всех позади.

Командир, рослый офицер с густыми бровями и татарскими скулами, поговорил с парнями. Он знал отца Мишки: Игорь Матвеевич как-то отправил в часть корреспондента собирать материал о героях-афганцах, а потом за кофе с рюмочкой главный редактор и командир согласовывали материал. Узнав, что парни готовятся в командное училище, полковник позвонил отцу Мишки и разрешил парням работать на тренажерах: на тросовой горке, на стапелях для подвесных систем, на парашютном трамплине, лопинге, вращающемся колесе и других хитрых приспособлениях десантуры. 

В те дни из разговора в доме Летуновых Димон запомнил слова Мишкиного отца.

«Настанет время, «они», как в Баку, первым делом заблокируют воинскую часть».  

Тогда же Димон поговорил с Наташкой. И к Летуновым больше не ходил.

В тот день Мишка задержался в городе. Его отец – в редакции. Инна Фёдоровна хлопотала на кухне. Димон с Наташкой вышли на балкон. Во дворе у качелей играли дети.

Диме было волнующе и радостно вдвоём. Тут Наташа игриво произнесла:

– А ведь я тебе нравлюсь!

Дима покраснел. И, как в воду ухнул, вдруг неожиданно для себя ответил:

– Да!

Наташа облокотилась о перила. Она сосредоточенно сковыривала что-то ноготком с разлапистого листа дикого виноградника, вившегося по балконам, и едва сдерживала торжество. А Дима досадовал на себя за откровенность. С Наташей он разговаривал со снисходительностью взрослого к ребенку, хотя ходил сюда из-за неё. Даже когда она поступила в университет, он не изменил себе, не признался ей и не стушевался, мол, она студентка, а он рабочий.

Наташке захотелось подразнить друга брата. Но Дима перебил:

– Только для тебя это игра! Таких, как я, вы называете мулами. Сколько бы я книжек не прочёл, тебе будет стыдно за меня перед институтскими друзьями, верно?

От неожиданности девушка зарделась. Весёлое заигрывание превратилось в скучный разговор. И прежде чем она пришла в себя и к ней вернулось её привычное упрямство, – с Наташей прежде так никто не говорил! – Дима легонько оттолкнулся от перил, в коридоре сослался Инне Федоровне на дела и вышел.

– Ну, что ты ему опять наговорила? – проворчала мать в двери гостиной – из-за прозрачной занавески был виден только её тюлевый абрис.

Дима появился из подъезда – сверху чёрно-головастый, однорукий и безногий – и не обернулся на балкон, как делал это раньше. На глазах Наташи выступили слёзы досады или обиды – она не поняла.  Но с удивлением почувствовала, что не хочет, чтобы парень уходил. Окликнуть же его ей помешала гордость.

Поэтому, скрывая настроение, насмешливо произнесла:

– Завидного для вас с папой зятя упустила!

– Ну, зять не зять, а если он чужой, тем более нельзя вести себя с ним как хабалка! – ответила мать мягко и ушла.

Средь солнца, воздуха и детского веселья девушка почувствовала себя совсем одна.

С тех пор Димон лишь забегал за Мишкой на зарядку, и к Летуновым не ходил.

Дима огляделся: смятое бельё на койках, раскромсанный батон и недоеденные рыбные консервы на столе, литровая банка домашнего вина и железные кружки.

Сначала Дима пробовал ввести в комнате дежурство. Он обустроил свой угол: на подоконнике рядом с кроватью и на тумбочке аккуратно разложил книги, у койки – половик. Но кроме него в комнате никто не прибирался, половик из вредности залили липким соком, и Дима плюнул – пусть живут, как хотят. Единственное – он сделал пару внушений по шее, чтобы не трогали его книги и вещи, и с Димой не связывались.

– …Коренные жители – хозяева своей земли! Они должны объединиться против тех, кто не хочет жить, как им говорят! – нудил Жора.

– Мне это не интересно!

– Почему?

– Потому что еще вчера каждый второй из нас стеснялся своего языка и хотел казаться городским.

– А ты не стеснялся?

– Я – нет! Я жил в селе!

Жора долго, не мигая, смотрел на парня злым хмельным взглядом.  

– Не пойму я тебя, другу! – наконец, медленно проговорил он. – Чего ты хочешь?

– Выучить вот это! – Дима приподнял и раздраженно опустил на тумбочку учебник физики. – И чтобы ты не е…л мне мозги!

Слушая пьяненького олуха, он вдруг вспомнил, как они с Мишкой ждали в оцеплении на пустынной дороге и – людей, с молчаливым осуждением смотревших на них издалека, смотревших, как на врагов. Вспомнил напряженные лица пацанов взвода: в глазах каждого из них читалось то же беспокойство, что у Димона и Мишки, у старшины Буденного и лейтенанта Светлова. Беспокойство от непонятного, что притаилось в каждом доме и растеклось по пустыне до горизонта. Беспокойство от того, что невидимый враг, ради которого их пригнали, так и не появился, но никуда не исчез. И сейчас, слушая дурачка, которому непонятно для чего забивали голову ерундой, Димон почувствовал то же беспокойство, что в оцеплении на дороге.

После командировки, на политинформации политрук капитан Поликарпов, расхаживая по классу в выглаженном кителе и сверкающих сапогах, заложив руки за спину, рассказывал им, что «провокаторы» выбрасывали людей из окон многоэтажек и убивали их на улицах только потому, что они другой национальности, и потому они, десантура, выполняли свой интернациональный долг и спасали людей. Но откуда люди, убивавшие других людей, пришли, и откуда это непонятное расползалось по всей стране, он не объяснял. И в этом непонятном, как в клее, вязли такие вот мошки, как вечно пьяненький Жора. Мать писала, что к ним в село тоже приезжали «мутные» люди, за посулы рассаживали селян в автобусы и везли в город на собрания. И к родне через границу в соседней области тоже приезжали и зазывали…

Жора отошёл к окну.

– Пойми ты! Я хочу быть хозяином своей земли! – упрямо прогнусил он. – И мы будем её хозяевами! – вдруг с пьяным ожесточением рубанул он воздух рукой.

Дима с усмешкой повторил сарказм Мишкиного отца:

– Заживешь помещиком при батраках?

Жора хмыкнул.

– Смеёшься! Как те! Ничего, заставим их любить нашу страну! Пить будешь?

Он налил себе из банки и выпил длинными глотками, все выше запрокидывая подбородок, при этом его острый кадык ходил вверх-вниз по небритому горлу.

Захрумкав вино зелёным луком, Жора повеселел и смягчился.

– Вот что! Завтра воскресенье. Пошли со мной! С людьми тебя познакомлю! Читаешь ты много. Тебе с ними поговорить надо, а не со мной! – сказал он дружелюбно.

– Со школы не люблю маршировать под барабаны! – неохотно ответил Дима.

Жора пьяненько засмеялся, причавкивая луком.

– Да какие барабаны, другу! Там все по-другому! Там все наши братья!

Дима подумал о празднично одетых парнях и девчонках, не спеша гулявших по улицам с флагами – доступное развлечение, вместо скучных киношек и танцев.

В будни, после тяжелой работы в грязном промасленном цеху он возвращался с ними в общагу. Они перекидывались парой слов. Зубоскалили. И всё. Говорить им было не о чем! Дом их был далеко и здесь они чужие! Вечерами парни ходили к таким же приезжим девчонкам «дать под хвост» (как шутили ребята), пили вино и играли в карты или слонялись по улицам, мимо чужих окон, где их не ждали. И тогда: «Они заняли наши квартиры! Пусть убираются со своими заводами»! – весь этот мусор, что сыпали, со слов отца Мишки, Жорикам в пустые умы корыстные негодяи, становился смыслом для тех, кто вдруг поверил, что он лучше ближнего только потому, что он родился там, где родились и жили его предки, лучше тех, кто сюда приехал. Верили, что этого достаточно, чтобы отнять у других. Но отец учил: чтобы получить, надо заработать – так было и так будет испокон веку! И не всем еще достанется то, что он заслужил!  

– Праведники получают за нечестивых, а нечестивые за праведников, – проворчал Дима под нос.   

Жора подозрительно посмотрел на парня: тот часто говорил непонятное.

Вся эта суета вокруг пустого лишь отнимала время. Дима читал, чтобы не слышать, занимался, чтобы не упустить главное, чем он жил – армия, где ему всё близко и понятно.

Но то, что он старался не замечать, уже вползло в его жизнь и в жизнь каждого и рушило их представление о правде и справедливости.

 

ОЧАРОВАНИЕ МЕЧТЫ

  

            Бабье лето накрыло город теплом. И только пожелтевшие верхушки берёз, первые вестовые осени, напоминали о близких холодах.

            После полудня Дима вышел в город прогуляться. Он съел мороженое в вафельном стаканчике. Поглазел на аттракционы в парке. По озеру, среди золотых зайчиков на воде тихонько дрейфовали лодки, казавшиеся игрушечными со ступенек широкой каменной лестницы на берегу. С лодок слышалось бумканье уключин и детский визг.

По широкой аллее веселыми группками и по одному к летнему театру шли люди.  Там на открытой площадке часто давали концерты заезжие знаменитости, и можно было постоять за оградой и послушать. От нечего делать Дима лениво отправился следом.

В амфитеатре посреди соснового бора было людно. Плющ ниспадал пышными гирляндами с высоких деревянных стен. Через распахнутые боковые ворота над головами зрителей Дима разглядел самодельные плакаты из картона, колыхавшиеся, как мусор на воде. Парень разочарованный, было, повернул назад. Но тут ведущий представил через динамик оратора, и толпа радостно загудела. Дима решил послушать.

Невысокий худощавый мужчина в сером костюме и в шерстяном пуловере вместо жилета неторопливыми короткими шажками приблизился к микрофону и, застенчиво улыбаясь, заложил руки за спину. Жидкие волосы на лысеющей костистой голове ниспадали на ворот пиджака. Крючковатый нос навис над тонкими ироничными губами.

Толпа зааплодировала и тут же стихла, как только мужчина взглянул перед собой усталыми, влажно заблестевшими глазами. Послышались ободряющие одинокие возгласы. Мужчина смущенно улыбнулся и заговорил. Он говорил спокойным голосом человека, привыкшего, что его слушают.

Он рассказывал о сороковых годах – годах его детства. Рассказывал точными, простыми словами. Это был рассказ человека, долго думавшего над тем, что он говорит, убежденного в своих словах. Его сравнения, эпитеты и ассоциации встречали весёлым смехом. Народ, слушавший его, ценил шутку и любил смеяться. Это был рассказ, а не речь. И поэтому на лицах людей блуждали добрые улыбки. Его воспоминания, так не похожие на трескучие призывы его предшественников на сцене, завораживали. Он не сыпал цифрами и не обвинял. Он рассказывал о своей жизни, похожей на жизни других людей. Он говорил теплые слова тем, кто помогал республике после войны, об ужасе пережитого голода, о бескорыстие людей, приезжавших на его родину строить города.

– Так почему же теперь нам постоянно пеняют за эту помощь? – вдруг спросил он тем же спокойным, ровным голосом, и сотни голов колыхнулись, как подсолнечное поле от ветра, и послышался ропот.

Дима удивился, с какой безупречной логикой оратор выстроил речь. А тот, не давая передохнуть слушателям, продолжал. Но теперь он говорил о неустроенной жизни, об утрате национальной культуры, о том, что отняли у народа незваные гости.

Рядом Диму за локоть игриво хватала девочка на коленях у матери. Женщина шикала на дочку, улыбалась Диме, тянула шею, чтобы лучше расслышать оратора, а девочке было скучно, и она снова заигрывала с дядей.

Дима улыбнулся ребенку и легонько потрепал девочку по щеке.

Он огляделся. Вокруг уже была не толпа, но единомышленники, которые жадно слушали своего кумира. А его слова становились хлесткими и точными. Теперь всё чаще оратора прерывали аплодисментами и одобрительными выкриками. Теперь это уже был не мудрый наставник, но беспощадный обличитель. Он энергично оборачивался по сторонам, выбрасывал руку в ритм слов, как дирижер размахивает палочкой. Его аскетическое лицо заострилось, волосы растрепались, и слово «оккупация» прозвучало как логичный финал рассказа о счастливом детстве. Ропот одобрения, как далёкий раскат грома, покатился по рядам, и толпа взорвалась овациями.         

И только девочка испугалась и заплакала.

Но мужчина уже улыбался, как добрый товарищ добрым товарищам, которых объединяет общая вера в лучшее. Мужчине несли цветы, и он смущенно кланялся с охапкой букетов в руках. Дима вдруг подумал, что если бы мужчина сейчас велел людям разгромить театр, они бы его разгромили, и с холодком в сердце вспомнил Летуновых.

Чтобы избавиться от наваждения, Дима поспешил на улицу.

В сторонке курили мужчины в галстуках. Они подчеркнуто вежливо слушали друг друга, скрестив руки на груди, либо заложив их за спину. Заметив незнакомца, они любезно обернулись, но их пригласили на сцену, и они ушли.

– Что, брат, скучаешь? – спросил Дима мальчика у ограды.

Мальчик лет десяти в белой рубашке и гольфах хлестал прутиком огромный лист лопуха. Ребёнок покосился на незнакомца, на его джинсовый костюм и парусиновые туфли, отбросил прутик и, засунув руки в карманы шорт, отошёл.  

– Ты тут один? Отец, где? – спроси Дима.

Мальчик засвистел и не ответил. Дима переспросил по-молдавски.

– Там! – мальчик кивнул на театр.

– А что сразу не ответил?

– Молдаване должны говорить по-молдавски!

– А кто не знает?

– Тогда чего ходить сюда? – сказал малый и, насвистывая, ушёл.

Дима вдруг почувствовал, как соскучился по Летуновым. По вечно занятому Мишке, по ласковой Инне Федоровне, по неторопливым беседам с Мишкиным отцом.

Но больше всего – по Наташке.

В кармане Дима нашарил двушку. Позвонил Летуновым. Никто не ответил.

          Дима послонялся по городу. На сердце было тревожно. Он вспоминал восторженные лица людей в театре; девочку-хохотушку на коленях матери и пацана с прутиком. Всех их объединяло то, что Дима никак не мог понять: понять – то, что понимали они. Теперь ему казалось, что мужчина в сером костюме в чем-то прав, и слова его верные – он открыл людям, и Диме важную истину. Какую – Дима еще не понимал. Но все те, кто пришёл сюда и как Дима, внимали правде, все вместе они не могли заблуждаться. И это понятное и простое, что вот-вот должно открыться ему – их всех объединяло.

Наверное, если бы Дима был старше и опытней, он бы знал, что за очарованием мечты часто ничего нет. За праздником для всех наступают будни – свои для каждого. Ибо нет одного счастья на всех, и у каждого своя жизнь, которую человек живёт, как умеет. Его лишь смущало, что Мишку с Наташей медоречивый дядя не звал за собой. И чтобы разобраться в этом, а не потому, как убеждал себя Дима, что он ощутил волнующее единение с людьми в театре, в следующее воскресенье он снова решил пойти туда.

 

ТАК ЖЕ ОНИ БУДУТ И НАС

 

Ноябрьские сумерки выползли из дворов одноэтажных кварталов центра и осторожно щупали улицы, чтобы наброситься на южный город.

Летуновы возвращались из университета. Возвращаться вместе получалось редко. Лишь, когда у них совпадало расписание пар. Сегодня был именно такой день.

Троллейбус встал у перекрестка. Водитель объявил, что центр перекрыт. Двери-гармошки неохотно с металлическим лязгом расползлись в стороны. Впереди стояли еще два троллейбуса, уже с опущенными штангами. Дорогу им перегородили милицейские «бобики» – один из постовых показывал водителям автомобилей на разворот и вращал полосатым жезлом, поторапливал, чтобы проезжали быстрее. Другие постовые переговаривались между собой и, заложив руки за спину, поглядывали через пустынную площадь, где вдалеке так же дежурили патрульные машины. За патрульными машинами на проезжей части сновали люди – они запрудили всю улицу.

 Пассажиры, ворча и негромко ругаясь, потянулись к выходу. Иные озирались на водителя: вдруг троллейбус все же поедет! Но лысоватый и грузный дядька, облокотившись на руль, лузгал семечки, собирая шелуху в кулак, и безучастно разглядывал прохожих. Усталые и сердитые после работы горожане уже привыкли объезжать и обходить и не обращали внимания на толпу «бездельников» вдалеке.  

Мишка подал руку и помог сестре спуститься по ступенькам.

– МВД штурмуют, – взволнованно и радостно сообщил кто-то, проходя мимо.

Наташка огляделась. После пары и двух семинаров она устала, новые туфли под «варенку» натерли ноги. Хотелось домой под горячий душ. А тут прись через парк и потом еще – непонятно, как далеко.

– Тачку возьмём? – с надеждой в голосе спросила она брата.      

– Не наездишься! Да и где взять? – ответил Мишка, меланхолично наматывая на палец галстук. Он безрадостно посмотрел по сторонам. У памятника господарю, на деревьях растянули баннеры с лозунгами. Тут же люди, похожие на бродяг в ношеных куртках и вязаных шапках, собирали протестный хлам в большие сумки, а собрав, поплелись туда, куда шли все – через сквер на главную улицу.

Такси, действительно, взять было негде – машины, увидев издалека, что дорога перекрыта, разворачивались в объезд. А возвращаться пешком Мишке не хотелось.

– Может, пойдём посмотрим? – спросила Наташка.

– Ты же устала!

– Все равно в ту сторону идти!

– Не! Ну их на хрен! Я уже был!

С отцом Мишка как-то сходил на сборище, где непонятные люди готовились «давать отпор». Профессор (как его представили) с бородкой, в зале кинотеатра на трибуне перебирал исписанные листочки, а потом долго и скучно рассуждал о судьбе страны, социализма и русского мира перед такими же, как он, пожилыми людьми интеллигентного вида. Мишка не верил бородатому дядьке. Он не верил, что люди в зале разговорами что-то изменят и кого-то остановят. Слушая дядьку, он вспоминал танк на бесснежном перекрестке год назад. Тогда он понял, что только сила, простая и ясная, как тот танк, вносит порядок в мысли и поступки людей. А он нужен не в сонном зале кинотеатра, а там, где думают так же, как он, и, не сомневаясь, выполняют приказы.

– Пойдём! Посмотрим! – снова заканючила сестра.

Мишка не отозвался.

– Ну, тогда я сама пойду! – капризно заявила Наташка.

– Ну, да! Кто тебя одну отпустит! – «Еще влезет куда-нибудь»! – подумал он. – Ладно, пойдём! Но близко не подходим!

Наташка готовно схватила брата под руку.

Они обогнули угол дома с портретом Ленина во всю стену и пошли через парк.

– А чего твой дружок к нам больше не ходит? – спросила Наташка.

– Не дружок, а друг! Занят, вот и не приходит! А тебе то, что? Ты же его отшила!

– Я? С чего ты решил?

Сестра покраснела и, сердитая на себя за своё смущение, покраснела еще больше.

– Не считай себя умнее других! Мама рассказала, что ты наговорила Димону что-то, и он ушел, даже не дождавшись меня. Так что к нам он не ходит из-за тебя!

– Это он тебе сказал?

– Мне он ничего не говорил – не такой Димка пацан, чтобы жаловаться на баб.

– За бабу спасибо! – огрызнулась сестра и добавила со смиреной ехидцей: – Кто-то у него есть, вот и не ходит!

– Послушай, сестрёнка! Ты у нас, конечно, звезда первой величины, – с усмешкой сказал Мишка, – но мозги своему другу я тебе выносить не дам. Димон перед дембелем у меня твою фотку спёр. Он не признаётся, но я знаю. Мы с ним не монахи. Но если он кого-то выбрал, другим рядом с ним делать нечего. У нас есть цель. И мы её добьемся. Жена офицера – это на всю жизнь. На пустышек тратить время не будем. Ни Димон, ни я.

– Ты всерьёз думаешь, что у меня с ним что-то может быть? – уже с плохо скрываемой досадой спросила сестра.

– А чего? Будешь жить на хуторе! Доить корову! Пасти гусей! Нарожаешь детей! И будет у вас в Каса маре физика: хаотичное движение Ионов, – пошутил Мишка.

– Угу! Вот однокурсники оборжутся!

– А! Ну да! Он же мул! Одевается не так! За столом ведёт себя не так!

– Это ты сказал! – снова огрызнулась сестра, но припомнила их с Димой разговор на балконе, и ей стало неуютно, что оба так думают о ней.

– Хорошо! Я! – уже без иронии заговорил брат. Он не воспринимал всерьёз «любовь» Димона и сестры. Летунов был уверен, что друг его сестру не обидит. Настанет время, он встретит девчонку по себе и всё у них сложиться. А у Наташки, как говорила мама, таких Дим будет еще много. Но сестру заедало, что парень по ней не сохнет, подобно «пажам» из её окружения, и она из упрямства готова морочить Димону голову. Мишке не нравилось подобное отношение сестры к его другу. Поэтому он сказал:  

– Допустим, он тебе не пара, и его ребячество пройдёт, как говорят отец и мама. Но мать у него учительница, добрая и интеллигентная женщина. Сам он не дурак. А все твои крикливые гуси на факультете, чистюли и маменькины сынки, читавшие Сэлинджера и Улисса, не стоят одного Димона, пусть он хоть трижды бык и мул. Уж ты поверь!

– Многие мои знакомые чистюли и маменькины сынки, как ты их обзываешь, в армии, конечно, не служили, но подрабатывают грузчиками и дворниками! – с вызовом сказала Наташа. – В вашу мальчишескую любовь по фотографии я не верю! Но раз уж твой друг такой влюбленный, почему он сам мне об этом не скажет?  

– Потому что ты сопливая еще! И в твоей голове не куклы и мальчики, как у нормальных девочек, а кисель! Софья ты наша Перовская! Мне кажется, что тебе всё равно, против кого протестовать! Хоть против Карлсона, что живёт на крыше! Права мама – замуж тебе пора! Тогда все революции из башки выветрятся.

– Чего ты сердишься? Вы с Димой друзья. Служили вместе. Но это не значит, что я должна теперь заглядывать вам в рот и умиляться каждому слову. Ты сам всё понимаешь! Ты сам называл их мулами и про себя их презираешь за тупость и примитивные желания.

– Знаешь, почему русских нигде не любят?

– Мишь, только не надо! – поморщилась Наташа. – Причём здесь русские? Титульные нации не любит никто. Им завидуют! Это зависть пигмеев к великанам.

– А титульные нации – это какие? Те, у кого бомба и кто нагнул других?

– Перестань!

– Дура ты, Наташка! Молодая дура! Почему тогда к тебе они должны относиться лучше, чем ты – к ним? На работу тебя не берут? – передразнил он интонацию сестры в давнем разговоре за столом. – А кому приятно сидеть рядом с грымзой, которая считает себя лучше только потому, что городская? После этого не вякай, что тебя здесь не любят!

В споре Мишка был так же упрям, как сестра, поэтому Наташка промолчала. Но в её молчании не было уступки брату. Какое-то время они шли недовольные друг другом.

Поостыв, Наташка проговорила:

– Знаешь, что сказал папа про твоего Диму? Только папа просил тебе не говорить.

Мишка слушал.

– Он сказал, что если всё начнётся, нас, то есть тебя и меня, он не тронет, но останется с ними! Так же, как ты останешься с нами! И дружба тут не причём! Для тебя и для него долг выше всего! Вы не сможете предать тех, кто за вами!

            Мишка не ответил.

Проходными дворами Летуновы вышли на главную улицу. В двух кварталах от серого дома с рустованными стенами первого этажа проезжая часть и тротуары запрудила толпа. Впереди, вдалеке за черными головами и перед цепью солдат с щитами и в шлемах, толпа шевелилась, как огромное беспокойное животное. Наташа вытянула шею, пытаясь разглядеть, что происходит. Мишка тревожно озирался.

– Стой! Не лезь! – удержал он сестру за локоть.

– Мне больно! – она попыталась освободиться, но брат не отпускал.

Кто-то сказывал рядом, что началось всё с городского рынка. Там двое баламутили людей. Их задержали и повели сюда. Толпа ринулась освобождать, множась по дороге.

Но там и тут среди орущих хрипели мегафоны. Их точно принесли не вдруг. Рядом мужик держал кусок арматуры, наполовину спрятанной в рукав. Это тоже не походило на случайность. Мишка вспомнил бесснежный перекрёсток в далёкой стране и приказал:

– Пошли отсюда!

Он потянул сестру, и она споткнулась, но Мишка удержал её. Наташа хотела возмутиться его грубостью, но увидев лицо брата, вцепилась в рукав его плаща, и они стали проталкиваться назад. Да поздно! Толпа качнулась, и Летуновых оттеснили под козырёк магазина. Тут же стекло витрины за их спиной и чуть сбоку с хрустом рассыпалось. Наташа и еще несколько женщин вскрикнули. Следом послышалось сухое цоканье камней о камни, словно дети из кремня выбивают искры, и глухое бумканье о щиты. Люди выворачивали булыжники из декоративного тротуара и швыряли камнями в солдат. От крыла серого рустованного здания повалил дым. Толпа победно взвыла.

Наташа побледнела. Она крепче вцепилась в руку брата и тянула шею поверх голов, словно высматривая кого-то. Ноздри её расширились. Черты лица заострились.

– Так же они будут и нас! – сказала она негромко.

– Тише! – ответил брат.

– Ненавижу!

– Тише!

На них подозрительно посмотрела мордастая баба в зеленом плаще – толпа притиснула её к Наташе. Баба сказала что-то своему соседу, приземистому кривоногому мужику без шеи. Несколько человек повернули головы к Летуновым. Но впереди толпа подступила к лестнице серого дома, и солдаты разомкнули строй, пропуская нападавших к гранитным ступеням. Толпа замялась. Кто-то крикнул, что это ловушка и вперёд идти нельзя. Тогда со ступенек в мегафон повторили команду разойтись. В ответ раздались крики. Толпа взревела. А Мишка, воспользовавшись замешательством, повёл сестру прочь. Но мужик без шеи и другой с ним – в азарте он высунул кончик языка – увязались следом. Мишка локтями и тычками, расталкивая людей, перешёл улицу.

Толпа охнула, как недоумевающий великан, раздались вопли, и люди в панике побежали к площади и к ближним улицам: солдаты получили команду и ринулись вперёд.

Наташа боялась отстать. Она вцепилась в руку брата и видела лишь его коричневые плетеные туфли, полы светлого плаща с болтавшимся за спиной поясом и ноги бегущих рядом людей. Кто-то больно схватил её за косу и дернул. Наташа вскрикнула. Мордастая баба в зелёном заверещала ругательства. А мужик без шеи уже набегал с арматурой к Мишке. Наташа съежилась и закрыла лицо. Между пальцами она разглядела стоптанные туфли огромного размера и вареные джинсы. Вслед за тем послышался шлепок, словно на асфальт упал тюк. За ним – другой. И мужик с арматурой, и мордастая баба пропали.

Наташка подняла голову. Рядом с братом озирался по сторонам Дима.

Баба и два мужика с разбитыми в кровь мордами барахтались поодаль на дороге.

– Ты как здесь? – выдохнул Мишка, тяжело переводя дыхание.

– Так же, как и ты! Смотрел! – Дима огляделся. – Бежим! Солдаты!

В их сторону с дубинками и щитами семенил разрозненный строй солдат. Втроём поспешили за угол дома. Военные догнали усатого полного мужчину, и двое бойцов наотмашь огрели его несколько раз резиновыми дубинками. Человек взвизгнул и, съежившись, загородил локтями голову. По его брюкам песочного цвета сзади расплылось грязное пятно. Его товарищ, щуплый усач, бросился на солдата, но его опрокинули щитом на землю и несколько раз приложили по рукам и голове. Затем солдаты побежали за своими. Усач тяжело перевалился на спине по грязному асфальту и сел на колени.

Солдаты метались вперед-назад и по сторонам, как гончие за дичью, и остервенело лупили всех без разбора.

– Вот суки! Они ж без оружия! – зло сказал Мишка и было шагнул к военным, забыв, что он не в армии и это не его взвод, но Димка схватил друга за ворот и вместе с сестрой затолкал в калитку двора.

– Сдурел? У них приказ! Прибьют! – рявкнул он.

Ребята закрыли щеколду. Перевели дыхание. Но калитку дернули, и во двор прыгнул маленький человек с округлившимися от ужаса глазами. За ним вбежали два солдата. Они тяжело дышали и в бронежилетах и касках казались огромными. По потному лицу одного из них тонкой полоской вилась кровь.

– Вот он! – сказал рослый боец, потрогал лоб и, увидев кровь на пальцах, зло проговорил: – Он швырял!            

Мужчина что-то залопотал, загораживаясь руками.

– Руки, сука! Покажи руки! – зычно скомандовал другой солдат.

Человек показал ладони, испачканные мелом. Он падал или хватал камни с мостовой. Тут только солдаты заметили троих и вскинули дубинки. Ребята, повинуясь приказу, тоже показали руки. Лишь Наташка села на ступеньки, разулась и безучастно вытряхивала из туфли камешки.

– Тащи этого! – скомандовал старший из двоих и огрел мужичка дубиной. Второй наотмашь, как по мешку, протянул несчастного по спине.

– Ладно, оставь! Только возиться! – сказал он. И солдаты выбежали на улицу.

Человек застонал. Ему помогли сесть. Он запричитал по-молдавски. Дима ответил. Человек сокрушенно закивал и бережно пощупал шишку на лбу.

Наташа, босая, прихрамывая, отошла в сторону и вдруг, закрыв лицо, разрыдалась.

– Они хотели нас убить! Тееее! С железякой! – плаксиво заныла она. – Какие у них были роооожи! И он с ни-миии!

Плечи её вздрагивали, и она давилась слезами.

– Ты знал, что он ходит к ним? – заныла она, некрасиво скривив рот. – Ты знаааал? Когда говорил, будто он заааняяят! – плаксиво тянула она.

Мишка молчал и не смотрел на друга и на сестру. Он присел рядом с мужиком.

– Какие у них были роооожи! Какие у них были роооожи! А он был с ними! – Она ревела в голос, горько, навзрыд.    

– Хватит ныть! – грубовато, чтобы встряхнуть сестру, оборвал Мишка.

– У неё истерика! – негромко сказал Грыу.

– Вижу! 

– Какие у них были роооожи…

– Хорош, Наташ! Если бы не Димон, сейчас бы мы с тобой с пробитыми бошками там валялись! – он кивнул на калитку.

После окрика брата Наташка притихла. Лишь вздрагивали её плечи.

Мужичок опасливо косился на парней.  

– Я первый раз сюда пришёл! – шепнул Димон Мишке.

– Да хрен бы с ним! – Летунов поднялся. – А ведь могли по нам шарахнуть.

– Могли! – кивнул Димон.

– Как мы того, в машине! По приказу!

Он усмехнулся, припомнив их с Димоном давний спор.

– Проводишь нас? С тобой спокойней! – сказал Мишка. Дима кивнул. 

Шли молча. Скорым шагом. Наташка затравленно зыркала по сторонам и жалась к брату. В сторону его приятеля она не смотрела. Навстречу торопились такие же, как она, испуганные прохожие.

На улице тут и там валялись брошенные вещи и разорванные плакаты и листки. Перекрестки все еще перегораживали армейские грузовики, но солдат не было видно.

Дворами выбрались из центра. Там, буквально в нескольких кварталах, как ни в чём не бывало, ходил транспорт и работали светофоры, люди спешили по делам.

 Мишка остановил частника на старых жигулях.

– Я не поеду к вам, – сказал Димон.

– Как знаешь, – ответил Мишка.

Наташа, не прощаясь, длинным шагом, как цапля, ступила с тротуара в открытую заднюю дверь машины. Мишка пожал предплечьем вверх ладонь Димона, повторил негромко за другом: «Никто, кроме нас»! – и плюхнулся на переднее сиденье. Оба знали – теперь, каждый должен сделать свой выбор.  

 

АКТИВНЫЙ УЧАСТНИК

 

            Дима появился у Летуновых через неделю.

Двери открыла Наташка. Она сухо кивнула гостю и ушла в комнату.

            В гостиной вместе с Летуновыми были двое. Рыжий бородатый гигант с широким лицом устроился в кресле у окна. Его голубоглазая спутница с длинными прямыми волосами в другом кресле у журнального столика настраивала портативный магнитофон. На мужчине был пестрый, не по-здешнему яркий пуловер и бордовые брюки. Женщина носила вязанный свитер и велюровые штроксы, тоже бордового цвета, как у мужчины. Игорь Матвеевич в галстуке и без пиджака о чем-то негромко говорил с женщиной. Инна Федоровна в праздничной блузе и переднике, с любезной улыбкой разливала чай в чашки. Летуновы расселись полукругом на стулья напротив гостей.

            – О-о-о! – дружелюбно протянул Игорь Матвеевич. – Вот вам и представитель, так сказать, оппозиции! Милости просим! – с игривой веселостью отрекомендовал он парня и, приподнявшись со стула, пожал его руку. – Активный участник событий! С той стороны! Друг моего сына! Это чтобы у вас не сложилась впечатление полной безнадежности ситуации! – пошутил он и сам же захихикал.

            Мишка пожал Димону руку. Гость по-свойски принёс с кухни табурет и присел.

            – Ты – кстати! – сказал Мишка негромко, наклонившись к другу, пока Игорь Матвеевич разговаривал с женщиной. – Это корреспонденты Би-Би-Си, Ник и Бриджит Кендал. Собирают материалы о событиях у МВД. Предложили отцу дать интервью для радио. Так что хорошо, что ты пришёл! На отца за участника с той стороны не обижайся! – Еще тише проговорил он. – Это для красного словца. Чтобы интуристы расслабились. Они тут второй день окучивают. Расспрашивают тех и этих, кто там был, и что они думают обо всём. Ну, отец нас, как участников, тоже подтянул для полноты картины.

            – Вы говорите по-английски? – спросила женщина Диму на хорошем русском языке, как многие иностранцы, тщательно выговаривая слова чужой речи.

            – Нет. В школе учил французский, – проговорил парень напряженно.

            – В молдавских классах здесь учат французский. Это единая с молдавским группа языков. А в русских школах – английский! – пояснил Игорь Матвеевич.

            – О! Это ничего! Можно узнать вашу позицию? Она отличается от позиции ваших друзей? – спросила женщина.

            – Я не знаю, о чём вы говорили до моего прихода, но думаю, что не отличается. Нормальные люди размышляют с позиции здравого смысла, – медленно проговорил Дима.

            Фраза далась ему не просто. Но Игорь Матвеевич – он давно не видел парня, – отметил про себя, как тот отесался в городе, и подумал, что зря не присмотрелся к нему.

            – Тонкий уход от ответа! – приветливо улыбнулась женщина, показывая зубастый рот. Она перевела мужу слова собеседника. Бородач одобрительно кивнул.

            – Если вас интересует моё мнение, – заговорил Игорь Матвеевич, – то ни нынешняя власть, ни те, кто стремятся к власти, существенно друг от друга не отличаются. По своей сути и те, и другие – диктатура. Ни у тех, ни у других нет перспективной экономической программы. Но это болезнь переходного времени – так случается всегда, когда на смену одной эпохе приходит другая.     

            – Нет, когда всё начиналось, и в парках люди декламировали стихи национальных поэтов и распевали народные песни, это даже было мило и интересно. Но у нас с другом сложилось впечатление, что все разговоры о новом и все добрые начинания в итоге почему-то заканчиваются одинаково – погромами.

            – Почему вы так думаете? – спросила женщина.

            – У нас есть с чем сравнивать!

            – Мой сын и его друг недавно вернулись со срочной службы. Участвовали в событиях в Азербайджане, – пояснил Игорь Матвеевич.

            Женщина перевела бородачу. Тот с любопытством посмотрел на парней.

            – Причиной всех политических противоречий во все времена в любом обществе и государстве были, есть и будут экономические вопросы. Иначе говоря – деньги! Я об этом не раз писал, – в своей излюбленной ироничной манере заговорил Игорь Матвеевич, «экая» и «акая», но в целом складно. – Вопрос даже не в противостоянии социальных моделей и идеологий. В конце концов, венгерский диктатор Миклош Хорти как-то совершенно определенно сказал, что какая бы социальная модель не существовала в России –– монархия, буржуазный строй или коммунизм, Россия всегда останется смертельным врагом Запада и её надо уничтожить. Так что вопрос не в противоречиях социальных моделей, а вопрос в рынках сбыта. – При этих словах на лице гостьи застыла вежливая улыбка. – Чтобы уничтожить экономического, а значит, и политического конкурента, можно развязать войну. Но война в нынешних условиях – это самоубийство. Еще один способ расправиться с конкурентом, это создать материальные трудности внутри государства-противника. Тогда правящие элиты, недовольные падением своих доходов и ущемлением привилегий, поднимут бунт против тех, кто распределяет блага. В одиночку эти элиты ничего не сделают. Нужны те, чьими руками они воплотят свой замысел. Нужен народ! А для народа нужна идея, которая объединила бы толпу! Идея простая и понятная всем! Поэтому национальная идея – это идея на все времена. Люди живут сегодняшним днём. Большинством поступков обывателя движет алчность. Сытому обывателю нет дела до культуры, памяти предков, до всего, что определяет его национальную идентичность. Сытый обыватель благополучно существуют в мультикультурном обществе потребления. До тех пор, пока у него не отнимут блага, и он станет голодать. Тогда достаточно голодного обывателя убедить, что он вправе иметь больше ближнего только потому, что его национальная самоидентичность выше, чем у соседа, и нужно лишь забрать положенное у того, у кого самоидентичность ниже, и он охотно поверит. Точнее, поверит его брюхо! Нацистская Германия тому пример. И тогда уличная шпана с протестными кричалками, это уже не шпана, а идейные борцы и герои.

Россия, как локомотив экономики страны, ничего уже не может дать окраинам, и потому всё, что сейчас происходит – неизбежно. Окраины станут искать более богатых покровителей, кто возьмется их кормить. Кроме того, Россия всегда была, есть и будет боярской страной, где всё решают правящие элиты и царь. А это не устраивает власть окраин. Местную власть лишили прежних доходов, и ей нужна компенсация. И то, что мы видим, это, увы, лишь начало. Свалить такого колоса, как Россия, сразу не получится. Если вообще получится свалить! Но наше поколение столкнётся с такими потрясениями, что прежние потрясения покажутся пустяками.       

Женщина слушала все с той же вежливой улыбкой. Молодёжь – с почтительным уважением. Прежде Игорь Матвеевич не говорил с ними так умно.

– А почему вы думаете, что на западе Россия кому-то интересна как страна? – спросила Бриджит.

– Как часть мировой культуры она интересует лишь эстетов. Но наши ресурсы интересуют всех. Особенно, после пятидесятых годов, когда были разведаны гигантские месторождения в Сибири. За это ваши дельцы уничтожат любого. Как Иран или Афганистан. Одна страна богата нефтью. Другая – плацдарм на восток с той же нефтью.

Женщина долго переводила бородачу слова журналиста. Бородач слушал с кривой ухмылкой и неопределенно кивал.   

– Ты этого, вроде, не писал! – сказал негромко Мишка отцу.

– Писал! – ответил Игорь Матвеевич, и, заметив, что женщина прислушалась к их разговору, повторил громче. – Я писал об этом. Но такие материалы не рискуют публиковать. К сожалению, сейчас наши либералы предпочитают обличать прошлое и строить прожекты светлого будущего, и мало, кому интересно настоящее.

– Но вы за сохранение государства в его нынешних границах, – то ли спросила, то ли утвердительно сказала Бриджит.

– Мне трудно ответить на ваш вопрос однозначно, – сказал Игорь Матвеевич. – Если смотреть с вашей позиции, то есть с позиции мультикультурализма, то сближение и сохранения наций в рамках единого пространства – это благо. Не случайно, насколько я слышал, сейчас идут переговоры об образовании единого европейского союза, наподобие СССР. Но такой же союз на востоке вас не устраивает, как экономический конкурент. Поэтому вы спрашиваете меня не как равного, а как представитель передовой, с вашей точки зрения, цивилизации, спрашивает представителя средневековой деспотии, которая принуждает к союзу угнетенных, и ждёте от меня передовой ответ, не так ли? – в вопросе звучал скрытый вызов.

– Ну, во всяком случае, ответ именно с нашей позиции, как вы говорите, захотят услышать те, кто меня сюда отправил, – дипломатично ответила женщина.

– Тогда мой ответ вас не устроит. России, конечно, давно пора освободиться от нахлебников. Но это разрушит единое экономическое пространство, сузит рынки сбыта.

– Это имперская позиция. Согласятся ли с ней окраины?

– Пока они экономически зависимы, у них нет выбора. Но процесс разрушения запущен, и на одних штыках страну не удержать.

– Вы полагаете, что угроза идёт извне?

– А вы думаете иначе? – улыбнулся Игорь Матвеевич.

Бриджит не ответила.

– Прибалтика и Закавказье – это проба сил. Основной удар нанесут отсюда, из центральной Европы.

Женщина вопросительно приподняла бровь.

– Ну, не буквально отсюда и не сейчас, – с ухмылкой пояснил журналист. – Хотя это важное стратегическое направление на Балканы и потому здесь квартирует целая армия. У республики нет ни полезных ископаемых. Ни выхода к морю. Она никому не интересна. Удар по России нанесут на спорных территориях и гораздо позже. Но здесь, – Игорь Матвеевич ткнул пальцем в стол, – по русскому миру нанесут первый пробный удар. И от того, как отреагирует центр, зависит, будет ли продолжение. 

Все помолчали. Пророчества журналиста прозвучали зловеще.  

– А что скажете вы? Вы того же мнения? – обратилась женщина к Диме.

Парень слушал, стараясь не пропустить ни слова. От напряжения у него на лбу выступила испарина. Он подумал, что Летуновы его вряд ли поймут, и все же ответил:

– То, о чём говорит Игорь Матвеевич, для меня очень сложно. Я люблю свое село. Люблю своих родителей. Люблю братьев. Люблю бабушку. Я хочу, чтобы так было всегда. Хочу, чтобы они были счастливы. Поэтому мы с Мишкой пошли в армию. И хотим служить дальше, чтобы защищать, если понадобится, то, что я назвал. Я могу сказать только то, что сам видел. У каждого народа должно быть своё государство, если народ этого хочет. А силой никого не заставишь любить кого-то.

– А какова судьба национальных меньшинств в этом государстве?

– Такая же, как судьба тех, на чьей земле они живут! Но в новом государстве должны быть учтены прежние ошибки.

– И какие же ошибки были у будущего прежнего государства? – вдруг с вызовом и сарказмом вмешалась Наташа. На её зардевшемся лице появилось надменное выражение.

– Наташа! – вяло попробовала урезонить её мать.

– Нет, пусть скажет! Он же ходит туда. Там ему всё разъяснили! Им построили школы, институты, заводы! Он говорит с акцентом на русском языке, потому что всю жизнь говорил на родном. И никто ему не запрещал это делать! Пусть скажет!

Глаза девушки сузились, ноздри раздувались от возмущения.

Бриджит удобнее устроилась в кресле и с любопытством слушала. Бородач озадаченно посматривал на всех. Инна Федоровна засуетилась, предлагая гостям еще чаю.

– Не надо ссориться, дети! – упреждающе поднял ладонь Игорь Матвеевич. – В конце концов, пусть это решают политики.

            – Димон! – вдруг проговорил Мишка. После слов сестры он вальяжно развалился на стуле и скрестил на груди руки. На его губах зазмеилась ухмылка, в глазах вспыхнул задорный огонёк, а на лице появилось дурашливое выражение. – Ты был с нами тогда у ментовской! Если бы они нас с Наташкой решили прибить, чтобы ты сделал?

            – А ты не знаешь? – в глазах Димы вспыхнул тот же огонь, что и в глазах друга.

            – Знаю! Тоже, что сделал бы и я – замолотил бы за тебя всех уродов, сколько бы их не набежало. И молотил бы, пока был в сознании! Потому что …

– Никто, кроме нас! – вдруг крикнули парни и хлопнули поднятыми вверх правыми ладонями. Иностранцы с оторопью внимали простоватой грубости ребят.

            – Вот и всё, сестрёнка! – тем же дурашливо-грубоватым тоном сказал Мишка. – Димон мой друг! И чтобы тут не происходило, этим все сказано!

            Игорь Матвеевич хмыкнул. Инна Федоровна улыбнулась и покачала головой.

            – Солдафон! – проговорила Наташка и вышла.

            Игорь Матвеевич принялся объяснять гостям ситуацию. Те вежливо кивали.

            Димон тоже поднялся.

            – Вообще-то я зашёл проситься! – сказал он. – Завтра домой еду. Насовсем. Уже с работы уволился.

            Мишка растерянно уставился на друга. 

            – А чего мне не сказал? Как же Рязанка?  

            – Дома подготовлюсь. Книги есть. Учителя свои – коллеги мамы. Да и отец зовёт. А то мы здесь скоро передеремся. Наши шнуры поржали бы! – ответил Димон.

            Началась суматоха, какая случается при внезапном известии. Инна Федоровна поспешила на кухню «собрать что-нибудь в дорожку». Мишка отодвинул стул и пошёл за другом. Игорь Матвеевич пожал Диме руку, велел «заезжать» и вернулся к гостям. Бриджит уже готовилась к записи: «Если не против, давайте повторим всё, что вы говорили, на английском языке, чтобы радиослушатели лучше разобрались»!

            В прихожую вышла Наташка и прислонилась к стене, поглядывая то на пол, то исподлобья на гостя. Димон надел туфли и переминался, большой и неуклюжий.

            – Испортил вам интервью, – сказал он.

            – Да, ладно! – отмахнулся Мишка. – Все равно то, что тут наговорил отец, в эфир не пойдёт. Он сам так перед их приходом сказал. Им там не это нужно.

            – Ты на меня не обижайся, – сказал Димон Наташе.

            Она вздохнула, поцеловала его в щеку и ответила: «Заезжай»!

            Инна Федоровна, как не отнекивался Дима, вынесла ему пакет с пирожками.

            На следующее утро бледное солнце едва проглянуло из-за серой мглы и снова исчезло за облаками. Мишка помог донести из общаги и закинуть в багажное отделение автобуса книги и рюкзак Димона. Возле старенького автобуса на платформе под бетонным козырьком толкались пассажиры. Парни посторонились, чтобы не мешать, и зябко поёжились от утренней прохлады.   

            – Иногда я жалею, что мы не в армии, – сказал Димон.

            – Ещё будем! – ответил Мишка.

Друзья обнялись. Димон поднялся в автобус, выискивая по билету своё место. Мишка глубже засунул руки в карманы плаща с болтавшимся сзади, как хвост, поясом и зашагал в центр города.

 

ЭТО – СВОЙ!

 

            Весной от Миши пришло письмо. Он предлагал отметить годовщину «дембеля» на природе. С Наташкой. Сестра любила походы. Она передавала Диме привет.

Дима перезвонил и предложил Летуновым приехать к нему. Мишка в прошлом году гостил у него, и родители Димы будут рады сослуживцу сына. От них, предложил Димон, они отправятся в поход. Обсудят поступление летом.

            Озеро-пруд в ложбине между холмами окружала бахрома леса, и в прозрачной воде отражались верхушки деревьев и бисер огней далёкой дамбы. Зашедшее солнце оставило багряный мазок облака у горизонта, и на матово-синей кромке неба робко задрожали первые звезды. Было так тихо, что с середины озера от надувной лодки отчетливо слышалось каждое слово, негромко переговаривавшихся рыбаков.

            – Димон, насыпь еще по одной! – попросил Мишка.

            Обхватив колени, он смотрел на огонь. Дима, скрестив ноги, прикрыл лицо от жара прогоравшего сухостоя и дотянулся к пластиковой пятилитровой канистре. Наташа устроилась рядом с ним на разостланном одеяле. Она подвинула ему оловянные кружки.

            На автовокзале при встрече она коснулась руки Димы. Он нащупал её пальцы и неловко пожал. Наташа улыбнулась и не убрала ладонь. Обоим стало неловко и от этого волнительно хорошо. И словно не было месяцев раздора.

Здесь, под деревьями, где друзья сидели, уже сгустились сумерки, и всполохи костра выписывали причудливые тени на лицах и на тельняшках ребят.

            Дима разлил вино. Ребята чокнулись с сухим звуком, но не спешили пить. За вчерашний день в доме Димона и за сегодняшнее утро они переговорили, казалось, обо всём на свете. И теперь даже молчать было легко, как бывает между близкими людьми при долгожданной встрече. Под треск костра, мягкий плеск воды и позвякивание колокольчика выбираемой рыбаками снасти, о будущем мечталось особенно легко. От горьковатого дыма, который надувал ветерок именно туда, где ты сидишь, куда бы ни пересаживался, слезились глаза. И казалось, что весь мир – это вот этот вот костёр, озеро и палатка, и на душе было радостно от мысли, что можно сидеть у костра всю ночь, а когда белый туман рассыпет по траве росу, забраться в спальный мешок и спать, сколько захочешь. Затем проснуться и не спеша возиться с котелком у костра. И ощущение свободы и очищающей легкости в преддверии будущего объединяло ребят и наполняло уверенностью, что на этот раз у них всё получится.

            Из-за леса донеслись приглушенные возгласы. Заорала музыка, и раздались вопли разгулявшихся людей. Потом музыка стихла, и над лесом полетели крики и ругань.

            – А говорил, будет тихо! – усмехнулся Мишка.

            От автовокзала посёлка, где высадил их автобус, за ними увязались хамоватые городские юнцы с гитарой и магнитофоном. Юнцы разбили палатки за лесом. Сначала они вели себя тихо, но к вечеру раздухарились.

            На автостанции Мишка спросил Димона: «Так здесь Украина»? – «Что-то типа! Герца»! – «Русских, смотрю, тут не любят»! – «Дураков везде полно»! – «Кого здесь больше»? – «Сначала было больше евреев! Затем – румын! Теперь, вроде – молдаван! Но мы для западенцев тоже, вроде как чужие»!

На том интерес гостей к истории иссяк.

            Трое смотрели, как огненные змейки пробегают по тлеющим головешкам, когда из чащи, ломая валежник, выскочил растрёпанный парень в спортивном костюме.

            – Корешки! Мулы наших бьют! – осипшим голосом пьяно крикнул он, очевидно, ожидая, что ребята немедленно кинуться на подмогу. Он повернулся к лесу и ошалело таращился в темноту. Затем, спотыкаясь, побежал вдоль берега.

Миша тихо выругался, поднялся и пошёл на шум.

            – Миш, не надо! – позвала сестра.

            – Тогда они до утра не угомонятся! – проворчал брат.

            Димон отправился следом.

            На большой поляне полукругом стояли три легковушки и два мотоцикла. В стороне от костра, рядом с разросшейся акацией шевелились тени, доносилась матерная ругань и высокий женский голос. Тут же на земле, на разостланных покрывалах среди объедков валялись металлические кружки и плашмя – железная канистра. Вероятно, с вином. От одной из машин послышался смех.

            Парень в белой майке и джинсах, длинный и худой, орал пьяные угрозы коренастым мужикам. Он был на голову выше любого из них. Двое крепко держали его, чтобы не вырвался. Один из мужиков ловко, коротким ударом ткнул парню под дых. Тот задохнулся и осел. Женщина в темноте что-то злорадно крикнула на молдавском.

Наташка, чтобы не оставаться одна, пришла с ребятами и, увидев, как бьют человека, охнула. Все, кто был на поляне, обернулись, и подслеповато и насторожено уставились в темноту. Но ребят было только двое.

– Что случилось? – по-молдавски спросил Дима.

– Ваш парень? – так же по-молдавски ответил кто-то.  

– Нет.

Ответ озадачил людей.

– Ведёт себя как дома! – послышался тот же голос.

– Пацаны перебрали! Салаги! Отпусти его! – сказал Мишка скуластому малому. В темноте нельзя было разобрать его возраст. Мужик чуть придушил парня за ворот майки. Мишка положил ладонь на руку дяди и тот отпустил. Парень, почувствовав поддержку, снова пьяно заартачился. Но Мишка оттолкнул его в кустарник. – Хорош, шуметь! Вы же не одни! – сказал он юнцам. Парень, обиженно матерясь, полез на нового врага. Но приятели его удержали. Мишка окликнул друга и сестру: – Пойдём!

Мужички, разгоряченные вином, потоптались. Они хотели поучить городских. Тем более тех меньше. Но после резонных слов рослого крепыша нападать было не с руки.

Миша обошёл компанию и направился к лесу. Дима и сестра – за ним.

– Я тебя узнал! – раздался все тот же голос. Из темноты вышел кряжистый горбоносый мужик с заячьей губой. – Ты работаешь на тракторном.

Димон обернулся.

– Работал, – уточнил он, пытаясь разглядеть собеседника. Он видел его впервые.

– Это – свой! – сказал горбоносый, обернувшись к товарищам. – Что ты делаешь с этими свиньями? – спросил он, уверенный, что белобрысый и его подружка не понимают.

– Ты на себя посмотри, боров рыжий! – насмешливо ответил Мишка по-молдавски.

Горбоносый смутился. Но единственная женщина в компании взвизгнула:

– Пусть катиться отсюда! Какой он молдаванин! Прихвостень! Ублюдок!

Маленькая и чернявая, в юбке и футболке, через которую проступали венцы её крупных грудей, тетка сыпала пьяной бранью. Горбоносый пробовал урезонить её. Но та вошла в раж и визжала о «русских оккупантах», о том, что пора их гнать.

Мишка криво ухмыльнулся и пошёл. На пути у него встал плотный коротышка. Очевидно, слова женщины завели его. Желание поучить городских окрепло.  

– Отвали, богатырь высушенный! Пойди, залуди еще стакан вина и послушай свою принцессу, раз своих мозгов нет! – «Принцессу» он проговорил с издевкой и – оттолкнул мужичка. Друзья мужичка, было, сунулись вступаться за «честь женщины», но Димон так выругался, что они струхнули. Летуновы уже трещали впереди валежником через кусты. Пьяная баба торжествующе визжала им вслед оскорбления.

– Не обижайся, парень! – сказал горбоносый и миролюбиво положил руку на плечо Димона. – Молдаване должны вместе…

– Пошёл ты! – сердито перебил парень и сбросил с плеча его руку. – Я тебя вспомнил. Ты изо Львова. Так вот послушай, как поступают молдаване, когда к ним приходят гости! Мой отец сначала нальёт стакан вина гостю, потом поговорит с ним. Вот как поступает молдаванин! Они мои гости! И друзья!

– Я же говорила, что он продажная сволочь! – задиристо крикнула чернявая.

– Отстань, Света! – прикрикнул горбоносый и обернулся к Диме. – Какая разница, откуда я! Это была исконно румынская земля, пока сюда не пришли оккупанты. Что тебе до них! Пойми, они топчут нашу землю! Когда-нибудь это должно закончиться!   

– Что ты с ним разговариваешь! Это же продажная сволочь!

Женщина встала рядом с горбоносым. Всполохи костра углубляли тени на их лицах, и казалось, что оба ехидно гримасничают.

– Валили бы вы отсюда, – угрожающе сказал парень. – Места много. Всем хватит.

Баба снова торжествующе прокричала ему в след оскорбления.

У палатки Дима сломал ветку и сердито бросил её в огонь. Наташа села, обхватив колени. Её волосы растрепались и в свете огня окружили голову прозрачным нимбом.

– Димон, пошли за водой! – сказал Мишка.

За палаткой ребята взяли котелок и ведёрко и отправились к колодцу.

Тропинка змеилась вдоль берега. Где-то слышался смех и бренчание гитары.  Черная загустевшая вода тихонько накатывала из ночи на такой же черный песок. Запоздалый тёплый ветер попробовал выпутаться из зашелестевшего камыша, да так и затих в нём до утра. И в этом царстве покоя не хотелось вспоминать о людской злобе. 

Тропинка юркнула в низину через лес и упёрлась в колодец: круглую черную дыру, накрытую сколоченным деревянным щитом.

Ребята попили студеной воды. Набрали котелок и ведро и отправились назад.

– А помнишь, Димон, ты рассказывал про то, как зажигал мужик в летнем театре? – спросил Мишка. Он шёл с котелком сзади. 

– Помню, – проворчал Димон. Он ступал, стараясь не расплескать воду из ведра.

– Про единение и подъем! Про то, как это было здорово!

Димон молчал.

– Эти, наверное, тоже его слушали! Теперь они, как сказал отец, не шпана, а идейные борцы.  

– Думаешь, у вас не так?

– Так! Везде так! Только бежать нам с Наташкой некуда!

– Россия большая! Вот мне, точно бежать некуда!

От палатки из тени вышла Наташа.

– Они забрали топор! – взволнованно сказала она. – Трое. Те, которые с теткой. Сказали, что он им нужен. Один увидел его у костра и забрал. Миша, я боюсь!

Брат посмотрел в сторону леса и чертыхнулся. Ребята отнесли воду.

– Пришли один раз, придут и – другой! – сказал Димон.

Парни одновременно подумали о Наташке, и о том, что если сейчас отправятся забирать топор, добром это не кончиться.

– Завтра вернут! – сказал Мишка. – Пошли спать!

Ребята засыпали костёр песком и полезли в палатку. За лесом играла музыка.

– Я посторожу, когда эти замолкнут, – сказал Димон. – Потом ты меня сменишь!

Полог задернули от комаров – первые из них уже звенели в ночи. Улеглись в ряд. Наташку устроили посередине. Она покрутила настройку транзистора. Обрывки иностранной речи и мелодии зароились в неугомонном эфире.

– Душно! – сказал Дима и полез наружу, чтобы покараулить.

– Выключи! – вдруг сказал он. Наташа выключила музыку. Ребята прислушались.

У кострища послышались тихие голоса. Треснула ветка. Дима рванулся вперёд, когда крыша и стены брезентового домика провисли и рухнули на троих. Девушка испугано крикнула: «Мальчики»! А снаружи раздался злорадный смех. В ярости ребята кинулись к выходу, путаясь в брезенте, что еще больше развеселило тех, кто снаружи.

Мишка выскочил первым, пока Димон придерживал полог. Сильный удар в затылок уронил его на четвереньки. Сквозь шум в ушах он видел, как Димон раскидывал окруживших его людей, будто медведь разбрасывает свору собак, но не успел крикнуть ему, как сзади Димона ударили обухом топора. Парень осел, схватившись за голову. Наташка закричала и подбежала к брату. Её пнули в зад и злорадно засмеялась.

Нападавшие еще не решили, что делать дальше. Ребят усадили на землю. Наташка тихо всхлипывала. Мишка пощупал затылок и посмотрел на кровь на пальцах. Дима сплёвывал солёную слюну и исподлобья смотрел на окруживших их мужичков. Один держал топор. Другой – разводной ключ. Остальные – толстые наломанные палки.

Берег притаился, ожидая расправы.

– Наш топор! – сказал Дима.

– Ваш! – ответил горбоносый с заячьей губой. Он стыдливо сторонился света.

– Аааа, это ты! – презрительно протянул парень. – Так говоришь, я свой!

Дима вытер разбитые губы, посмотрел на кровь на запястье и ухмыльнулся.

– Можешь идти! Мы тебя не тронем! – сказал горбоносый.

– Сам можешь идти, сука!

Злющая баба выскочила из тени, плюнула в Диму и вновь стала ругаться. Горбоносый оттолкнул её и принялся убеждать своих разойтись.

Облака расступились. На воде засеребрилась лунная дорожка. Мишка вспомнил армейскую курилку. Он вспомнил даже запах гуталина от сапог. Тогда никто не смог их усадить с Димоном на пол. Он пихнул земелю локтем. Тот понял, и в ту же секунду парни бросились вперед – так в армии они рвали кольцо «дедов». Кто-то, повизгивая, отполз. Кто-то захрипел на траве. Но ребят, уже избитых исподтишка, повалили и били палками, тем безжалостней, чем дольше они сопротивлялись. Наташа с ужасом увидела, как взлетел и опустился топор. Тогда она дико закричала, и пьяное зверьё опомнилось.

Онемев от собственного зверства, они тихо, как тати после убийства, потянулись прочь. Вслед за тем за лесом заурчали машины, и всё стихло.

Наташа, жалко подвывая, бегала по берегу от палатки к палатке. Затем таскала воду из озера. Умывала ребят, и, когда подошли люди, отправилась в посёлок за машиной.

Тихо плескалась вода. Птицы робко пробовали голоса в рассветном лесу.

Дима подложил под голову друга рюкзак. Вчерашний забияка, длинный и худой юнец, один из тех, из-за кого началась ссора, уже трезвый, суетился с товарищами, помогал. А Димон знал, что делать, когда они выберутся отсюда и ссадины заживут.

Главное, чтобы Мишка жил. Остальное потом.

 

ОТПИШЕМСЯ

 

– Где брат то? – спросил офицер.

– В больнице. У него перелом, – ответила девушка.

– Ему тоже в училище?

– Тоже.

– И как он теперь?

Девушка пожала плечами.

Зазвонил телефон. Капитан поднял трубку и представился. Затем долго слушал и односложно отвечал. «Нет. Не надо машину. У входа толпа. Попробую сам».

Он положил трубку и устало провёл ладонью по лицу.

– А кто твой отец? – спросил офицер девушку.

– Не важно!

– Да вот видишь – важно!

 Он помял сигарету, и передумал курить.

– Боря! – позвал офицер.

В двери «приёмника» выглянул недовольный сержант с заспанным лицом.

– Приведи парня!

Сержант, ворча, ушёл и спустя минуту привел. Парень поёжился от утреннего озноба, оживился, увидев девушку, но, зыркнув на капитана, едва кивнул ей.

– Эти на улице топчутся? – спросил капитан сержанта.

Тот утвердительно промычал.

Капитан достал из стола ключи.

– Побудь здесь. Я этих поссать отведу. Пошли!

– А отписываться как будем? – проговорил сержант.

– Отпишемся, – ответил капитан.

Сержант громко зевнул и уселся за стол дежурного.

Трое прошли мимо камеры и умывальника. Капитан отпер двери. От ящиков во дворе тянуло прелой древесиной. Зябкий ветер весело ворвался в теплое помещение.

– Есть куда уехать? – спросил капитан парня.

– Есть!

– Тогда, чтобы сегодня тебя тут не было! Понял?

– Понял!

– Раз понял, тогда через двор и направо.

– Спасибо! – сказала девушка.

– Отцу спасибо скажи!

Капитан подождал, пока двое скроются за поворотом и запер двери.

Он вернулся к столу, разорвал и выбросил в корзину бумаги на парня. Затем у окна глубоко, с удовольствием втянул носом воздух из форточки. Он прикинул, что «нагибать» никого не станут: после погрома возле управления, уродам, кто швырял в солдат камни, ничего не сделали, и начальство злилось на власть, да и власть ныне не та.

Капитан подавил зевок, с силой сжимая челюсти, и вернулся к писанине.

 

КОНВЕРТ БЕЗ ПИСЬМА

 

В конце августа Наташке от Димона пришёл конверт. В конверте – лишь его фотокарточка в форме с курсантскими погонами. Мишке он написал, что сдал экзамены в Каменец-Подольское училище и передавал привет родителям. Летуновы решили, что ближе к дому парню учиться будет проще.  

Наташка хмыкнула – она посчитала поступок Димки с фотографией без письма ребячеством, но радовалась за него и гордилась за друга своего брата.

Позже Дима написал Наташе. Она ответила, что «они друзья» и «так будет лучше».

Больше они не виделись.

 

СОЛДАТ

 

Дежурный офицер сообщил генералу, что в городской больнице, отданной под госпиталь, куда офицер позвонил по личной просьбе Летунова, ему ответили, будто раненого «вэдэвэшника» привезли, но ночью он умер. Остались его личные вещи.

Днём по пути в штаб Летунов приказал водителю завезти его в госпиталь.

В коридоре у кабинета на перевязку сидели раненые в пижамах. Они попытались встать, но генерал остановил их жестом. Солдаты настороженно замолчали при старших офицерах, ожидавших, пока санитар позовёт главврача или кого-то, у кого можно узнать. Но ждать пришлось долго, и раненые продолжили разговор тише:

– … Мы месяц там торчали, в этом долбанном «Шервудском лесу», – сказал парень с забинтованным глазом и рукой. – Арта плющит без остановки. Если от Байрактара секунд за сорок не укрылся – хана.

– У танка вообще двенадцать секунд на перезарядку, – сказал другой, с забинтованным предплечьем.

– Ну, я ж говорю! Мы только ствол видели. А корпус в окопе. «Граником» его не возьмёшь! Лупит и лупит, сука!

– Самые опасные – это польские мины. Вылетают неслышно!

– Ну, я ж говорю! Торчим там месяц. Даже помыться негде. Хорошо влажные салфетки были, а то б полная ж…а! Укропских окопов там на каждом шагу.

– Не! Туда нельзя! Они пристреляны! Размотают на раз! – сказал третий, с перемотанной головой и подбородком. – У нас четверых поваров миной убило. Пацаны сидели в окопе. Мой друг Женька хотел с ними запрыгнуть, но ему места не хватило. И только он убежал, как – бах! – и сразу четверых! В окопе!

– Ну, я ж говорю! Однажды я взял из такого окопа спальный мешок. Ложусь спать и слышу, на украинском языке, как будто кто-то говорит: «Мне тоже холодно. Это мой мешок. Мой позывной «Лесник». И тут же запахло мертвечиной. Я чуть не обосрался. Отвечаю голосу: «Давай я тебе утром верну»! «Ну, ладно»! Утром проснулся и отнёс обратно. И парням сказал: не думайте этот спальник брать!

– У нас командир перед каждым выходом читает молитву. Пока помогает.

– Ну, я ж говорю! Ты сюда, как?

– Иду. Мне в спину – бац, прилетело. Пацаны говорят, в броннике осколок застрял. Ну, ничего, иду. Опять – бац! Опять в спину. Зашли в дом. Я каску снял, чтобы лучше рассмотреть. А тут, как шарахнуло прямо в квартиру, где мы. Меня стеной привалило. Так вроде ничего, но к концу дня рвота. К ротному подхожу, говорю, капец, загибаюсь. Он меня в санчасть отправил. Идти три километра. Пришёл. Измерили давление. Двести! Я говорю, голова шумит и плохо слышу. Смотрят – в броннике дырка. Пуля застряла. Снайпер работал. А никто не видел. Окон то полно.

– Ну, я же говорю! Увидеть снайпера в окне многоэтажки сложно. У нас тувинцы и ханты часами всматриваются в дома – в бинокль, в тепловизор, своими глазами. Через два-три дня глаза у них воспаляются, рожи красные, как от недосыпа. Мажут их оленьим жиром. Вместе с ними работает снайпер ССО. Их винтовки стену пробивают. В стене после попадания дырища размером с таз.  

– Доброволец?

– Ну, я же говорю! Нам в плен нельзя. Последняя эфка – она всегда при мне, – усмехнулся он.

Летунов хмыкнул. В рассказах солдат угадывалась скрытая бравада друг перед другом людей, уже бывалых, и радость, что они живы и теперь в безопасности.

В конце коридора появились медсестра в розовом костюме и врач в белом колпаке и халате. Врач, невысокий вежливый мужчина со скуластым азиатским лицом, жестом пригласил офицеров в кабинет: узнав, что из штаба интересовались «десантником», он забрал бумаги покойного. Личных документов у того не оказалось.

Летунов приказал сопровождающему дожидаться в коридоре.

В кабинете главврача посреди голых стен стоял шкаф и несколько стульев.

Медик и офицер присели через стол друг от друга.

Врач рассказал, что «десантника» привезли без сознания. Он потерял много крови, и шансов у него не было.

– Удивительно, как он с такими ранениями вообще выжил!

Врач вынул из стола и подвинул офицеру пару писем и старую фотографию.

– Это всё, что у него нашли, – сказал он.

На фотографии был портрет девушки. Летунов узнал сестру. Наташка прислала брату своё фото давно, когда он служил срочную. Перед дембелем фотография пропала. Спрашивать и искать Мишка не стал – все равно скоро домой.

Летунов хмыкнул – через много лет его подозрения всё же подтвердились. Но он давно простил другу его маленькую и, как оказалось, большую тайну.

– Смотреть будете? – спросил врач.

Они спустились вниз и через небольшой двор прошли в морг. Санитар проводил их к отдельно стоявшему железному столу и приподнял с лица покойного край простыни.

– Он? – спросил врач.  

Димон, еще перебинтованный, казалось, заснул, спокойно и глубоко, как он спал в казарме на койке рядом с койкой Мишки. Только постаревший и не бритый. И казалось, крикни «подъём» и Димон мгновенно вскочит вперёди всей роты, огромный и сильный.

В машине Летунов распорядился разыскать посредников и передать на ту сторону тело. Фотографию, решил он, он отдаст сестре сам. Позже. При случае.

– А кто это, товарищ генерал? – бодро спросил Летунова адъютант, розовощёкий лейтенант Головлёв. В бронежилете и шлеме он сидел напротив так, что под носом и на подбородке от солнца зазолотились выбритые островки. Летунов невольно вспомнил себя в молодости. Вспомнил Димона, каким он его видел перед долгой разлукой.

– Солдат! – ответил Летунов.

– А все равно мы их расколотим, правда, товарищ генерал?

Генерал кивнул, поглядывая в окно на разбитые и выгоревшие дома и думая, как много еще дней и ночей им «колотить» до полной победы.