Топографические разметки "La Divina Commedia"

I. К ТОПОЛОГИИ КОСМОСА ДАНТЕ

4.  Сферическая вселенная Аристотеля-Птолемея-Фергани.

 

    Зонная география Аристотеля и карта мира. Доказывая в «Метеорологике», что нот (νότος, южный ветер) дует из областей южнее тропика Рака, Аристотель оценивает форму ойкумены:

       «Дело в том, что обитаемая земля делится на две части: одна – у верхнего полюса, где живем мы, другая – у противоположного полюса, к югу. [Обитаемая область] похожа на тимпан; очертания [тимпана] вырезают из [сферы] Земли прямые, проведенные через ее центр и образующие два конуса; основанием одного [служит круг] тропика, основанием другого – постоянно видимый [круг], а вершиной [того и другого] – центр Земли. Таким же образом вырезают Землю и другие два конуса, направленные к нижнему полюсу. Только эти места и могут быть обитаемы, но ни область между тропиками [(ведь [там] тень не падает к северу, тогда как еще прежде, чем тень исчезнет или передвинется на юг, земля становится необитаемой), ни полярная область (из-за холода) необитаемы». «Метеорологика»(II,5),

    Температура воздуха по мере движения из Греции на юг, постоянно повышается, – рекордные температуры на Земле,  +58 С и +58.4 С в тени, были показаны 13 сентября 1922 года в Ливии, в местечке Эль-Азизия, на высоте высота 111м над уровнем моря, и тогда же в Саудовской Аравии. Поэтому греческим географам, трудно было предположить, что в областях расположенных южнее 23° 28', возможна жизнь. Феномен постоянновлажных тропиков, где возникают эко-условия для развития первичных вечнозеленых широколиственных лесов, тогда был неизвестен. Да и глядя на абсолютно черных, как грекам казалось, «ливийцев» (африканцев), они пребывали в уверенности, что кожа этих людей уже выжжена до предела, и в областях южнее ливийской пустыни выгорело все абсолютно. (Конечно, как мы теперь знаем, цвет кожи определяет не солнечный загар, а относительное содержание сразу нескольких пигментов, темно-коричневого меланина, желтого каротина и гемоглобина. И меланин, сильнейший из них, действительно блокирует ультрафиолетовые лучи и защищает кожу, однако наибольшее содержание меланина имеют жители не северной, а западной Африки).  

   «Поэтому существующие ныне описания или карты Земли нелепы: ведь обитаемую землю изображают круглой, а это невозможно. Рассуждение показывает, что <протяженность обитаемой области> в ширину имеет пределы, но по полосе с умеренным жаром и холодом можно кругом охватить всю землю, потому что жар и холод возрастают не вдоль этой полосы, а поперек. Так что если бы не препятствовали то тут. То там морские пространства, можно было бы обойти всю <обитаемую землю>. Это же показывают наблюдения путешественников по морю и по суше: длина обитаемой <земли> намного превосходит ширину. Расстояние от Геракловых столпов до Индии относится к расстоянию от Эфиопии до Меотиды и крайних пределов Скифии как пять с лишним к трем, насколько, разумеется, возможна точность, когда вместе складывают протяженность по морю и по суше. Между тем в ширину мы знаем обитаемую Землю вплоть до необитаемых мест: по одну сторону от нее не селятся из-за холода, по другую из-за жары. Но за пределами Индии и за Геркулесовыми столбами из-за моря не видно, тянется ли обитаемая земля сплошным <поясом>».

      Видимо, Аристотель не знал об успешной финикийской экспедиции Ганнона вокруг Африки, снаряженной в Карфагене  еще в 596 г. до н. э. фараоном Нехо II. Зато о Ганноне и подобной экспедиции, вполне мог знать Данте, рассказывающий в «Комедии» устами Одиссея о пятимесячном плавании к юго-западу от Геркулесовых столпов («Кормой к рассвету, свой шальной полет/ На крыльях весел судно устремило,/ Все время влево уклоняя ход»). Обнаружив запретную для смертных гору Чистилище, Улисс у Данте погибает в результате сделанного открытия (XXVII,90-142). Этот Улисс, делающий открытие, которое его же и губит, – был очень важен для Данте, который к этому моменту «прошел» уже весьма далеко в создании поэмы (26 глав «Ада»), и не представлял, во что выльется ее публикация, состоится ли она вообще, не сгубят ли и его, тайны и попытки их как-то осознать? («Я как Улисс», – как и Бродский, мог сказать о себе Данте). Х.Борхес, в третьем эссе о Данте, подчеркивает это почти Гамлетовское сомнение, To be, or not to be, публиковать или не публиковать написанное: «Данте сам был Улиссом и в какой-то мере мог страшиться кары, постигшей Улисса». При этом Борхес перечисляет «ошибочные» с его точки зрения, комментарии К.Штейнера: «Улисс хотел достичь его, опираясь на собственные силы, бросая вызов пределу, поставленному людям. Данте, новый Улисс, вступил сюда как победитель, вооружась смирением », и А.Руэга: «…Улисс отправился в запретные авантюры на свой страх и риск; Данте отдается под руководство высших сил». Как будто в общем хоре теологического комментария, различившего волю человеческого произвола, – на путях Улисса, и волю Божественную, – на пути Данте, Борхес один выдерживает «круговую оборону», выдвигая на первый план самоубийственный героизм Улисса и Гамлетовскую рефлексию у Данте. Как бы то ни было, в наши дни часто все бывает наоборот или все слишком хорошо забыто; как раз старинная традиция находить у Данте смысл религиозный, небезразличный ни автору, ни его читателю, позволяет неожиданно оживить происходящее. В «Комедии» никогда не следует упускать из вида место и уровень, на котором находится Данте. Одиссей рассказывает Данте о своем плавании, находясь в 8-ой злой щели, где казнятся лукавые советчики, и сам рассказ этот, и те сомнения, которые он зарождает в авторе-Данте, заставляют говорить об искушении. Это и есть огонь искушения: появляясь в пламени из тьмы и увлекаемые вновь во тьму, перед проходящим по восьмому рву Данте являются один за другим лукавые советчики. Борхес протестует против мнения Р.Андреоли, полагавшего, с его слов, что, раз уж «Улисс и Диомед, – обманщики, предназначенные яме лжецов», то «это путешествие всего лишь мимолетная красочная выдумка». Но здесь нет никакой прямой связи. Путешествие вполне могло не быть выдумкой, но принять лукавое искушающее обличье для Данте. С другой стороны, то лукавство, за которое Улисс попадает в «Ад», – известный обман с Троянским конем, – никак не свидетельствует в пользу лживости всех слов и действий Улисса вообще. Важно, что Данте, разговаривая с Улиссом, еще не поднялся к Чистилищу, еще не узрел эту гору своими глазами, чтобы достаточно доверять Улиссу и понимать, о какой горе тот ему рассказывает.

    Стагирит предположил существование климатически благоприятной для жизни области симметричной экватору, в южном полушарии:

  «А поскольку должна существовать некая область, которая расположена по отношению к другому полюсу, также как область, где живем мы, к нашему, то ясно, подобно всему прочему, что и расположение ветров будет там сходно с нашим. И подобно нашему борею, от того полюса дует некий ветер. Но он никак не может достигнуть наших краев: ведь даже здешний борей не дует надо всей землей, ибо походит скорее на ветер, у моря дующий с суши… ведь и в южном море, по ту сторону Ливии, эвры все время перемежаются с зефирами, как у нас бореи с нотами». «Метеорологика»(II,5),

    Карта мира Vвека Макробия  (римского грамматика и автора «Комментария на сон Сципиона»), прекрасно иллюстрирует эту «зонную ойкумению», – Азия, Африка и Европа на севере, и «зона антиподов» на юге. Макробий поясняет:

 «Земля охвачена и окружена как бы поясами, два из которых, наиболее удаленные один от другого... скованы льдами; средний же и наибольший пояс высушивается жаром Солнца. Два пояса обитаемы; из них жители южного обитаемого полюса, ступая, обращены к нам подошвами ног, не имеют отношения к нашему народу... Ведь вся та земля, которую вы населяете, суженная с севера на юг и более широкая в стороны, есть, так сказать, небольшой остров, омываемый морем...».

   В средние века картографы сосредоточились на северной гемисфере, раз уж о южной сказать нечего. Карты все больше «уплощались», от шарообразности планеты, мало что оставалось.

В эпоху Крестовых походов и паломничеств в Святую Землю, важным становится центральное положение Иерусалима, и вся карта мира приобретает иконографический смысл. На Герефордской карте мира 1275 года (в это время Данте примерно 10 лет), вычерченной на пергаменте из кожи целого быка, кругом аллегоризм библейский и числовой. Ойкумену вокруг Святого Города образуют материки Европы, Азии и Африки. В середине карты, эти материки оказываются отделеннами друг от друга морями Средиземным, Черным, Азовским и Эгейским, втекающим слева Доном и справа Нилом, так что в итоге воды в центре как бы образуют букву «Т», а воды океана вокруг материков, – букву «О» (карты типа «Т-О»), на подобных картах материкам часто давали имена Ноевых сыновей, – Сима, Хама и Яфета, которым, по преданию, после  Потопа и достались соответственно Азия, Африка и Европа). То, что картография мира, сосредоточившись в человеческом пределе, переставая наблюдать полноту (сферу), постепенно теряла и соразмерность ойкумены (той же форме Аристотелевского «тимпана»), вероятно, чувствовал Данте, по крайней мере, в космологии «Комедии» и северная и южная гемисферы (hemisphairion, полушарие)выполняют важнейшую космологическую функцию. Данте не только восстанавливает Земле «сферическое достоинство», и не только размножает ее небесами «Рая». Его сакральное пространство и не плоско, но и не сферично, Данте пробует основные христианские идеи образа Божия (восстановление сферы) и подобия Божия (в порядке сфер), реализовать на старейшем и «возлюбленном» веками материале античного сферического космоса (быть может, в последний и прощальный раз в человеческой культуре).

 Трактат Аристотеля «О небе» (важны известные комментарии к нему Аверроэса и Фомы Аквинского; дальше мы увидим, что Данте повсюду ссылается на них, и явно, и имплицитно).

   «Рассуждая о небе, Аристотель поднимает другие, гораздо более важные для него вопросы вселенской жизни, совершенства мира, вечности и бесконечности…учение о небе есть наиболее жизненно полное, наиболее наглядное и наиболее яркое выражение не только онтологии и эстетики Аристотеля, но и его глубокого мироощущения, о чем он сам, возможно, даже не подозревал…Главный факт, который должен объяснить Аристотель в трактате "О небе", и одновременно факт, который его наиболее интересует, – это круговое вращение звезд». (А.Лосев ¹)

   В трактате Аристотель высказал положения, на века задавшие восприятие вселенной, но во все эти века не могли получить ответа многие неясности и неточности. Точно также и Данте не мог принять некоторых выводов Философа, например,  что «небо…вечно, ибо неуничтожимо и не возникло» (II, 9). Хотя и Аверроэс многократно доказывал то же самое, католик-Данте не мог за ними идти так далеко, чтобы подвергать сомнению библейское откровение о творении мира, страшный суд и чаяние нового творения. К концу XIIIвека, ко времени зрелости Данте, Аристотель был уже тщательно исследован, а официальная церковь успела уже несколько раз его позапрещать, – на факультете искусств Парижского университета в 1210 и 1215 году. Во всяком случае, в период, когда на нем преподавал Фома Аквинский (1252-1259), там стали читаться уже любые сочинения Аристотеля (с 1255 года). Сам же Фома, выступивший с проповедью верующего разума в середине века, аристотелевскому физическому геоцентризму и телеологизму успешно противопоставил теоцентризм. Поэтому для Данте, жившего и после запретов Аристотеля, и после уточнения его мысли Аверроэсом, и после вопросов Фомы, – Стагирит вряд ли представлял загадку, он казался досконально изученным прошлым веком мыслителем. Сами недостатки Аристотеля, и вытекающие из них возможности, были хорошо известны и теологам, и преподавателям Стагирита, и натуралистам, он оказывался удобнее других, во многих случаях. Удивительно, но с мыслью Стагирита работали, в том числе и Данте, как с тем качественным материалом, который невозможно перестроить, но который позволяет себя изменить.

      Стоит вкратце коснуться того, как трансформировались средневековой теологией высказанные в  трактате идеи Стагирита о вечности, конечности мира, отсутствию в нем пустоты. Христианскому сознанию изначально свойственно скорее бесконечное, чем ограниченное космологическое сознание. И теоцентризм св. Фомы предвещает те радикальные заявления, которые сделает через век христианский неоплатонизм Н.Кузанского (II,107 и 113), – о «развертываемости» мира из Бога, вселенной как «конкретном максимуме», и другие. Поэтому, в ходе средневековой ревизии Аристотеля, довольно естественно, его вне-космическая пустота, становится тем пустотой-ничто, из которого Бог творит мир (ex nihilo), и в таком виде включается в христианский космос. «Но не мог же Бог в своем творении полностью израсходовать все ничто (если его вообще можно расходовать), – созданный мир существует в бесконечном ничто, в пустом пространстве. Допускается, что в пустоте нет тел, но она содержит Бога» (М.Ахундов ²). В таком виде в христианский космос включается и бесконечное пространство, – как Бог вне конечного космоса, а не только внутри него. Но следующий шаг, от бесконечной пустоты, в которой пребывает Бог вне мира, к общему пространству Бога и мира, оказывается невозможен. С другой стороны, попытки восприятия такой «бесконечной пустоты» как несуществующего, создавали «парадоксальную концепцию реальности воображаемого пространства, пустого пространства, подлинного осуществленного ничто»(А.Койре ³). Можно вспомнить предуготовительное значение сферы воображаемого и отторжение фальшивых чудес в суфизме, по афоризму шейха Бахауддина Накшбанда (р.1318): «Если чудо воздействует только на воображение, что характерно для грубых людей, оно может стать причиной некритического отношения, или эмоционального возбуждения, или стремления увидеть новые чудеса, или желания понять их». (⁴)

      В трактате Аристотель «рассортировывает» все значения «Неба», – границу, место и тело:

 «…мы имеем обыкновение называть Небом прежде всего крайний предел и верх <вселенной>, где как мы полагаем, помещаются все божественные существа, в другом смысле, – тело которое непосредственно примыкает к крайней сфере Вселенной и в котором помещаются Луна, Солнце и некоторые из звезд, ибо о них мы также говорим что они «на небе». А еще в одном смысле мы называем небом все тело объемлемое крайней сферой, ибо мы имеем обыкновение называть Небом <мировое> Целое и Вселенную». «…Небо в последнем из трех значений в смысле мирового Целого, объемлемого крайней сферой, – по необходимости должно состоять из всего естественного и чувственного тела, так как вне неба нет и не может оказаться никакого тела»

    После этого он доказывает невозможность существования вне крайней сферы никакого «естественного тела». Далее, – что вне неба не может оказаться никакого объемного тела. Далее, – что вне неба равным образом нет ни места, ни пустоты, ни времени. В результате возникает этот знаменитый и предельно странный образ вечности:

«По каковой причине которые там находятся, существуют не в пространстве, равно как и время их не старит, и ни одна из <вещей>, расположенных над самой внешней орбитой, не знает никаких изменений, но неизменные, и не подверженные воздействиям, они проводят целый век в обладании самой счастливой и предельно самодовлеющей жизнью».

    «Там находиться» способна только нематериальная и бесчувственная форма бытия, вряд ли такая «вечность» понравится античному богу. Но Аристотель этого и добивается, всячески изгоняя языческий пантеон из своего космоса, очаровывающего его своей круговращательной физикой. «Мир объемлет в себе не только все место, но и все время. Само по себе время, – мера движения», отмечал В.Асмус («Античная философия», стр.393), вне сферы нет ни того, ни другого.                

    О южном и северном полушариях Земли. Космос Стагирита иногда ориентирует себя почти как животное, античный гилозоизм приобретает черты зооморфизма (О небе,II,²).

     Пифагорейские идеи о «правом и левом» Стагирит применяет к телу космоса, согласно, как он уверяет, принципам трактата «О движении животных»: «...как обстоит тут дело, если телу вселенной приписывать эти начала». Если вселенной присущи «право-лево», тем более ей должны быть присущи начала более «первичные», ведь уже растениям присущи «первичные» «верх и низ». Поэтому «…логично, чтобы ему (небу) была присуща та (размерность), которая присуща животным в первую очередь». Выделяется длина, ширина и глубина тела космоса:

    «Всего их три, и каждое своего рода начало. Под «тремя» я разумею верх и низ, перед и противолежащую сторону, право и лево: логично, чтобы законченным телам были присущи все эти измерения». «Верх есть начало длины, «право» – начало ширины, перед – начало «глубины»… по другому их можно определить через движения, понимая под началом ту сторону, с которых начинаются движения обладающих ими тел. Сверху начинается рост, справа движение в пространстве, спереди – движение чувственного восприятия. Поэтому не во всяком теле следует искать верх и низ, право-лево, а только в тех, которые содержат причину движения в себе и одушевлены». 

    Тело космоса не только ощущает себя тремя измерениями, оно стремится к форме шара. Измерения каждое само по себе, неравноправны, – «верх» первичнее «правого», поскольку например вращению необходима ось, – и они «скручивают» шар, будучи предоставленными самим себе, выражая эстетику сферы:  

    «Кроме того, поскольку длина первична относительно ширины, то раз верх – начало длины, право – начало ширины, а начало первичного первично, верх первичен относительно права в порядке возникновения. Сверх того, если верх это откуда <начинается> движение, право – «с чего», а перед – в «направлении чего», то и в этом смысле верх имеет некоторым образом значение начала по отношению к остальным понятиям»

      Эти свойства присущи «всем существам, содержащим в себе причину своего движения». Поскольку же «Небо одушевлено и содержит в себе причину своего движения, то ясно, что оно имеет как верх и низ, так и право и лево». (С «одушевленностью неба» Платоном зрелый Стагирит постоянно спорит, по-видимому здесь вставка раннего текста Аристотеля, когда он придерживался около-платоновских взглядов). И дальше (285b) Аристотель показывает, как в шарообразной вселенной происходит различение «правого» и «левого»:

 «Длиной вселенной я называю расстояние между полюсами, а из полюсов один «верхним» а другой «нижним», так как из всех <мыслимых> полушарий мы различаем только эти два по неподвижности полюсов. Полюс, видимый над нами, есть нижняя часть <вселенной>, невидимый нам – верхняя. В самом деле, правой стороной всякого <существа> мы называем ту, с которой начинается его движение в пространстве; вращение неба начинается с той, где восходят звезды, следовательно, она будет правой, а сторона где звезды заходят – левой. Если Небо начинает вращаться с правой стороны и вращается слева направо, то его верхом по необходимости должен быть невидимый полюс, ибо если допустить, что им является видимый, то движение будет происходить справа <налево>, что мы отрицаем в наших исходных посылках».

   Правильное вращение происходит «справа налево», или против часовой стрелки. Так это в огромном большинстве традиций и культур, включая греческую. Поэтому направление наблюдения, показывающее вращение звезд слева направо, по часовой стрелке, следует изменить на обратное, – сориентировав небо в сторону южного полюса.

      «Ясно поэтому, что верхом вселенной является невидимый полюс. И те, кто там живет, находятся в верхнем полушарии и с правой стороны (вот место, которое выберет Данте для горы Чистилища! – М.К.),а мы – в нижнем и с левой».

     Данте заимствует это различие несовершенной северной и совершенной южной гемисфер, делая его важнейшей частью своей однонаправленной «векторной» космологии. Физика Неба Стагирита подтолкнула Данте совместить космологический и земной центры и помогла спроектировать в этой точке космологический «переворот». Прохождение в «Комедии» центральной точки не просто переход через центр космоса и (греховной) тяжести, – это переворачивание мира по вертикали, абсолютная смена точки зрения. Это обретение божественной гемисферы. О чем говорит Вергилий сразу после «переворота»? Он говорит, – о небе: «…над тобой теперь небесный свод, / Обратный своду, что взнесен навеки / Над сушей и под сенью чьих высот / Угасла жизнь в безгрешном Человеке». Путники обрели небо, до этого над их головами зияла воронка «Ада» и греховная гемисфера. Разбиение на две гемисферы, – важнейший элемент Дантовской космологии. В результате порождаются две не просто противоположные, – мир греха на север и обретение неба на юг, – но две разномощные векторные системы, одна из которых поглощает в себе другую. Обретение неба включает в себя первый путь, восстанавливая его в истинном измерении, тогда как направленность «греховной гемисферы» на саму себя, не помышляет о небе нигде, кроме центра. Стеореометрически, такая разномощность и иллюстрируется в качестве сферы и плоскости, как сферическое небо южной гемисферы и как плоскость сосредоточенного на себе мира с северной стороны. (Важно, что только в центре шара точка на плоскости оказывается в центре окружности равного с этим шаром радиуса).

     В «Пире»(II, XIV), где каждую небесную сферу Данте сравнивает с отдельной наукой, с восьмой, звездной сферой, он поступает в точности по тому же принципу, по которому Стагирит определял верх и низ вселенной как полюс невидимый и видимый. У Данте невидимому звездному небу соответствует «Метафизика», видимому – «Физика». Эту гемисферную логику Данте обратил к собственной аристотелевской границе космоса, к сфере звезд, источнику его физики.

«Заметим   также,   что  под  видимым   полюсом  разумеется   чувственно воспринимаемое явление,  о котором  как  о  всеобщем  рассуждает физика; под невидимым   же  полюсом  разумеются   сущности,  лишенные  материи,  которые чувственно невоспринимаемы и о  которых  рассуждает  Метафизика. Вот  почему названное  небо имеет большое сходство  как с той, так  и  с другой  наукой».

    И Данте чувствует Аристотелевское очарование круговым вращением звезд. Но как возможно «чувственно воспринимать» звезды? Скажут, – как поэты, или, – как астрономы, расчисляя и измеряя. Однако Аристотель испытывал не математический интерес, в первую очередь это было сильнейшее эстетическое наслаждение и оптическое переживание, созерцание магнетического тока вечности. Может ли быть, что его «Физика» есть та философская поэма, где мысли много важнее слов?

      Если допустить, что Данте, разделив в «Пире» звездную сферу на видимую «Физику» и невидимую «Метафизику», сохраняет эти же соотношения в «Комедии», –  что происходит, когда герой поднимается на восьмое небо неподвижных звезд со стороны южной гемисферы, под небом Метафизики? Можно предположить, что Метафизика раскроет ему свои тайны, а вот физика и тайны физические станут еще более недоступны, чем при наблюдении с земли. Действительно, Физика возможна только при наблюдении северной  части звездного неба с соответственно северной стороны земли, при наблюдении этой половины неба с точки зрения (восполняющей ее до целого) сферы Метафизики, она перестает быть Физикой, будучи вскрыта как метафизическая тайна. Взойти на небеса и оказывается возможно только со стороны «Метафизики», после чего физические вопросы сами по себе исчезают в сферическом «объятии» «Физики» и «Метафизики», но они возникнут вновь, стоит только оказаться под небом физики на Земле. В этом-то и состоит принципиальное первенство и недоступность «Физики» «Физика», – вот наука, все остальное, – «мета», знак нереального, сам по себе нереальный.

Здесь изнемог высокий духа взлет;
Но страсть и волю мне уже стремила,
Как если колесу дан ровный ход,
Любовь, что движет солнце и светила  ("Рай", XXXIII)

     О сферической вселенной и физике Аристотеля. Единодушно мнение всех античных мыслителей о совершенстве сферического тела: у Ксенофана божество шарообразно, у Демокрита «бог есть ум в шарообразном огне», шарообразны и космос пифагорейцев, и Земля у Анаксимандра. Из (не полностью) утраченной «Истории астрономии» IVвека Евдема Родосского мы узнаем, что открытие шарообразности Земли в те времена относили к Пифагору и Пармениду, а наклонение эклиптики к Пифагору и Энопиду.

     В середине IVвека, в Ликейском гимнасии, окруженном перипатами, начинает преподавать Аристотель, и науки начинают отсчитывать свою историю. Утром им читались сложные философские курсы для нескольких избранных, а вечером для более разношерстной аудитории он читал курс по риторике. Постепенно в Ликее складывается перипатетическая научная школа. Аристотель находился в тесной дружбе с другим учеником Платона, математиком Евдоксом Книддским, который являлся автором первой кинематической гомоцентрической модели космоса, позволяющей представить неравномерное движение Солнца, Луны и остальных планет, в виде нескольких вложенных друг в друга равномерных вращательных движений. Аристотель, как инженер-механик, математическую идею Евдокса, еще более уточненную к тому времени Каллиппом, «внедряет» в свою физику-динамику, согласно концепции эфирного кругового тела («О небе», I), и учению об Уме-Перводвижителе (Метафизика, XII), и получает собственную гомоцентрическую модель. ⁵

     Говоря о физике и космологии Аристотеля, важно представлять ту пространственность, которая предшествует здесь физическому опыту. В.Топоров в «Пространстве и тексте» (с.234) отличает от современного «геометризованного гомогенного, непрерывного, бесконечно делимого и равного самому себе в каждой его части пространства», – пространство, возникающее в архаической мифопоэтической модели мира:

  «…оно не предшествует вещам, его заполняющим, а наоборот, конституируется ими. Мифопоэтическое пространство всегда заполнено и всегда вещно; вне вещей оно не существует, и, следовательно, в определенном смысле категория пространства в этих условиях не может быть признана вездесуще-универсальной». ⁵

      В «Физике» IV,1-5) Аристотель описывает свою «пространственность», применяя к телу, к материи, к форме, к движению, понятие топоса («topos», место). Понятие топоса, или места, можно представить как место взаимодействия данного тела с другими, по той его «границе», которая данное тело конституирует. П.Гайденко,рассмотрев основные посылки Аристотеля, различает границу покоящегося тела и границу движущегося тела.      

    1) «Форма – граница предме­та, поскольку он находится “в себе”, место же – граница “объемлюще­го тела”, т. е. та граница, которая дается телу другим...при движении тело то­же нуждается, по Аристотелю, в границах, но уже не только как тело, а и как движущееся тело. Вот место и есть как раз граница тела, по­скольку оно движется»         
2) «для Ари­стотеля все-таки не через вещи определяется место, а вещи – через место». ⁶

    Всякое «другое», способное воздействовать на тело, действует на эту границу, на топос. Места взаимодействия тел и задают их топосные границы. Но почему и куда движутся тела? В направлении своего «естественного» места, например на абсолютные места «верха» и «низа». Именно место заставляет их двигаться туда, место определяет и целеустремляет вещь, и поэтому оказывается наделено «особого рода силой». Что значит:“Место не пропадает, когда нахо­дящиеся в нем вещи гибнут”? ("Физика", IV,I,209а) Координация не просто важнее того, что она координирует, но это что-то и возможно только благодаря своей координации. Потому и место, для находящегося в нем, – есть «его система координат» (П.Гайденко). М.Ахундов подчеркивает в этой фразе первичность места над бытием вещи: «Ничто не может существовать без места, оно же существует и без ничего». ⁷ Например, когда товарищ Сталин говорил: «Незаменимых у нас нет», – он мог добавить: «У нас есть социализм» (тоталитаризм). У Аристотеля есть тотальный топологический динамизм. М.Ахундов, сравнивая «топосное пространство» с демокритовским пространством как вместилищем, также отмечает динамическое силовое начало топоса:

     «Они оба относятся к модификациям концепции пространства как вместилища: пустота – это ящик без стенок, а топос, – это сосуд…но между топосом и кеноном существует значительная разница… если кенон, пустота Демокрита, является началом субстанциально-пассивным, лишь условием движения, то топос – начало субстанциально активное, наделенное специфической силой... В пустоте нет выделенных частей и направлений, а в топосе наоборот, части пространства являются выделенными, у каждого объекта существует естественное место, двигаясь в которое объект участвует именно в абсолютном движении».⁸

Космос Аристотеля топологичен, телеологичен, тела стремятся на свои естественные места:

      «Далее,  перемещения  простых  физических  тел,  например  огня, земли и подобных  им, показывают не только что место  есть нечто, но  также  что оно имеет  и  какую-то  силу.   Ведь   каждое  [из   этих  тел],  если  ему   не препятствовать,  устремляется к  своему собственному  месту  -– одно  вверх, другое вниз, а  верх,  низ и  прочие из шести направлений суть  части и виды места…А именно,  верх  находится  не  где придется, а  куда устремляются огонь и легкое [тело]; равным образом не  где придется находится низ, а куда [движутся тела] тяжелые и землистые, как если бы эти [места] различались не положением только,  но и силой» («Физика» IV,1).

   Сферический космос Аристотеля разделен Лунной сферой на два различных мира, подлунный и надлунный. В подлунном, постоянно движутся четыре элемента, (Аристотель называет их «телами»), в порядке тяжести: земля, вода,  воздух и огонь, легкие из них поднимаются, тяжелые опускаются в центр Земли. Центр земли есть абсолютный «низ». Для подлунных тел естественно двигаться прямо, и движутся они только прямолинейно, если на них не действуют силы, принуждающие к иному, неестественному для них движению. В надлунном мире возникает более совершенное, круговое движение. Если «тяжесть» устремляет тела к центру, а "легкость"  – вверх, то тела, движущиеся по кругу, не должны иметь ни тяжести, ни "легкости" («О небе»3, 18). В таком движении нет противоположности верха и низа, нет и противоборствующих сил, поэтому тела, обладающие таким движением, не возникают и не уничтожаются («О небе» 3, 33). Мир надлунный состоит из тел эфирных, эти тела движутся только совершенными круговыми орбитами, что естественно для них. Внешнее эфирное тело космоса наиболее совершенно, что же до порядка планет, их семь: Луна, Солнце, Меркурий, Венера, Марс, Юпитер, Сатурн и сфера неподвижных звезд.

   «то,  что вверху, движется по кругу, а  Вселенная нигде  не  находится.  Ведь находящееся где-нибудь само есть нечто,  и, кроме того, наряду с  ним должно быть нечто другое в том, что его объемлет. А наряду со Вселенной и целым нет ничего, что  было бы вне  Вселенной,..Место же [Вселенной] не  небесный свод, а его крайняя, касающаяся  подвижного тела покоящаяся граница, поэтому земля помещается в  воде, вода  -–  в  воздухе, воздух -– в эфире, эфир – в Небе, а Небо уже ни в чем другом.

О гомоцентрической модели Аристотеля.   Космос, как самодвижная перво-вещь, не должен иметь в себе пустот. Движущая сила в этом «шаре сфер» исходит из самой внешней сферы и последовательно передается от одной сферы к другой, в направлении сферы Луны, Земля же неподвижно покоится в ее центре. Сферы в гомоцентрической модели Аристотеля прозрачны и тверды («хрустальны»), они без зазоров, жестко пригнаны друг к другу.

   В Метафизике (XII,8) Аристотель описал процесс «постройки» гомоцентрической модели:

    «Итак, что здесь мы имеем сущности и что одна из них занимает первое место, другая – второе в том же порядке, что и движения светил, – это очевидно; а уже к вопросу о количестве этих движений надо подойти с точки зрения той из математических наук, которая ближе всего к философии – с точки зрения астрономии: предметом ее является сущность чувственно воспринимаемая, но вечная»

Сферы, составляющие сферу планеты, он называет иногда «движениями», иногда «сферами», «астрономией», – современную ему математизацию астрономии Евдоксом и Каллиппом.

Что у несущихся <небесных тел> движений по нескольку, – это ясно тем, кто хоть немного занимался <данным вопросом> (ведь каждая из планет движется больше, нежели одним движением); а <о том> сколько таких движений имеется, мы сейчас – ради <общего> представления <о предмете> – сообщим, приведя мнения некоторых математиков.

Он обращается к математическим расчетам Евдокса, у которого было по 3 сферы для Солнца и Луны и по 4 для остальных планет, всего 26 сфер.

Что касается Евдокса, то он для движения Солнца и Луны принимал – в обоих случаях – <по> три сферы, из «которых первая движется как сфера неподвижных звезд**, вторая – по кругу, проходящему через середину знаков зодиака, третья – по кругу, отклоняющемуся по широте от знаков зодиака… а для движения планет он принимал у каждой <по> четыре сферы, и из этих сфер первая и вторая, по его мнению, те же самые, что и <две> указанные выше…»

Модель Каллиппа насчитывает уже 33 сферы, по 4 и по 5 сфер на нижние и верхние планеты.

«Но если эти сферы должны в своей общей совокупности объяснять явления, в таком случае необходимо, чтобы для каждой из планет существовали другие сферы – <числом> меньше на одну – такие, которые бы поворачивали обратно и приводили в исходное положение ("возвращали назад") каждый раз первую сферу расположенного ниже светила: только при этих условиях вся совокупность <сфер> может производить <наблюдаемое> движение планет».

       Иными словами, если несколько прозрачных сфер, реализуя идею Евдокса, вращаясь каждая равномерно, передают одна другой вращение, распространяющееся таким образом непрерывно от каждой внешней к соседней с ней внутренней сфере, и наконец, на сфере P, где закреплено «небесное тело», вращения в сумме создают требуемое (наблюдаемое несовершенное) движение, то, чтобы распространять вращение на следующее «небесное тело», необходимо снять все специально созданные на этом уровне вращения, пустив P-1

прозрачных сфер в обратную им сторону, оставляя лишь суточное вращение самой внешней сферы перводвигателя.     

     «Объяснение явлений», или «спасение явлений» ⁹ («от провала» Аристотелевской физики), – станет исследовательской стратегемой для всей последующей астрономии (все более геометризируемой – конечно, «Альмагест», – хрестоматийный пример в этом плане, своей  универсальностью и практически незаменимостью для ученых астрономов на протяжении почти тысячи лет, он много послужил к узакониванию подобной тактики), и отчасти, для других наук, чьи наблюдения в корне начинали расходиться с физическим фундаментом, заложенным Философом и его школой. Как только данные наблюдений отдельной науки начинали достаточно противоречить «Физике», и, боже упаси, подталкивать умы к другим далеко идущим теориям, возникало «понимание», что проще представить данные немного иначе, чем создавать новую великую «Физику». Геометр с помощью точного математического аппарата приводит данные к приличному виду, спасая «Физику» – миру, а астрономию – астрономам. Но впервые «спасение явлений» прозвучало из уст Платона, поставившего ученикам теоретическую задачу, – объяснить неправильные движения планет при помощи движений круговых и равномерных ¹⁰.  Для Платона эта задача была таким же приблизительным, очередным образом мира, каким было и веретено Ананке. В платонизме вообще не надо явление «спасать», являющееся в нем несущественно. И совсем иной вес принцип «спасения явлений» приобрел у Аристотеля и его школы, у которых в явлении сущность выражает себя полностью, задает сам способ наблюдения, дающий знание ¹¹.

   «возвращают назад сферы последующих четырех – шестнадцать; таким  образом, число всех сфер – и тех, которые несут планеты, и тех, которыми эти последние возвращаются обратно, всего пятьдесят пять. А если для Луны и для Солнца не прибавлять тех движений, которые мы указали, тогда всех сфер будет сорок семь».

    Стагирит поясняет, как именно он добавляет сферы, двигающиеся в обратную сторону. Например, Сатурн имел 4 сферы, 3 внутренние производили прямое и попятное обращение Сатурна вдоль эклиптики. Добавилось с внутренней стороны еще 3 сферы, вращающихся к ним в противоход. Для Солнца, Меркурия, Венеры, Марса (у каждой из них было по 5 сфер – добавилось 4), Юпитера и Сатурна (было 4 – добавилось по 3), и Луны (было 5 и осталось, из-за общей границы Луны с Землею, добавлять не пришлось), в итоге у него сложилась гомоцентрическая конструкция из 55 сфер. На рисунке сфер не 55, – их вообще нет, показаны лишь планетные тела и сфера звезд, это типично для схем аристотелевского космоса, где структуру планетной сферы не принято изображать, как мелкие «технические моменты». Гомоцентризм пропадает при этом, но в целом это бывает оправдано, сфера планеты и наблюдаемое движение планеты по небесной сфере гораздо наглядней моделирования физической механики, а в данном случае Аристотель реализовал свою идею внешней сферы Перводвигателя.

      Данте, у которого, если считать Эмпирей небом, десять небес, относился совершенно спокойно к своему расхождению с Аристотелем в этом вопросе, слишком высок в его время был авторитет арабских астрономов, которых много переводили и которых он серьезно изучал:

«…о числе небесных  сфер  и  об  их расположении многими  высказывались  различные мнения, хотя, в конце концов,  истина и была найдена. Аристотель,  опираясь  лишь на  древние  грубые мнения  астрологов, считал, что  существует  только  восемь   небес».

   За такую «планетную постройку», не учитывающую множество астрономических реалий, впоследствии, в Новое Время, Стагириту здорово доставалось от философов и астрономов. Совсем недавно еще писал В.Ф.Асмус:

 «Со всей силой своего авторитета Аристотель положил на долгие времена конец зарождавшейся в пифагореизме гелиоцентрической космологии. Земля неподвижно пребывает в центре мира. И в этом утверждении космология Аристотеля – шаг назад в сравнении с космологией Платона и пифагорейцев. И Платон, и пифагорейцы развивали учение о движении Земли. Пифагорейцы учили о ее движении вокруг «центрального огня». Платон наметил, далеко, впрочем, не ясно, мысль о движении Земли вокруг оси. Так истолковал Аристотель одно место в платоновском «Тимее» («Античная философия»).

     Асмус имел в виду в II. Главе 13 «О небе», замечание Аристотеля: «Наконец некоторые полагают, что она хоть и находится в центре, но «движется» и крутится «вокруг оси протянутой насквозь через вселенную», как написано в Тимее».

    Цитируется отрывок 40b из «Тимея»: «Но земля, наша приемная мать, вращается (вертится, крутится) вокруг оси, которая простирается сквозь всю вселенную; ее он сделал стражем и творцом ночи и дня, первым и старейшим из богов, которые создали вселенную»

    Асмус напомнил о дискуссии, развернувшейся в связи с тем, что фраза Платона о вращении земли никак не вяжется с космологией «Тимея». Но еще Фома Аквинский, комментируя «О небе», обратил внимание на то, что Аристотель здесь употребил слово «полос», которое сам никогда в значении «оси» не употреблял, здесь это именно «ось мира», указывающая на пифагорейцев. Но Платон писал «Тимей», преисполненный пифагорейскими расчетами, сразу же маскирую собственную позицию, ведь диалог переходит в монолог пифагорейца Тимея, и Платон передает их мысли и только. Платон пользовался этим словом, но в отрывке, о котором идет речь это тоже полос, «сквозь всю вселенную», не земная ось, а ось мира, сквозь которую проходит и ось земли. Так что Стагирита здесь неверно истолковывали (достаточно вспомнить, сколько и как его переводили в VI-XIIв.в.), вместо намека на пифагорейскую ось, видя привычные нападки на Платона. Но благодарный, внимательный читатель Аристотеля Фома Аквинский, восстановил его доброе имя.

Платон, «Государство», веретено Ананке. В Платоновском «Государстве” (Кн.X), в «Мифе о загробных воздаяниях» (фр. 615-620), находим текст, в котором изображается веретено богини Ананке. Веретено из «космических сфер» обнаруживает по сути те же идеи космического гомоцентризма. В этом практически отдельном мифе, Сократ рассказывает историю «отважного человека, Эра, сына Армения, родом из Памфилии», убитого на войне и находившемся в пограничном состоянии между смертью и жизнью 12 дней,  так что когда «приступили к погребению, то, лежа уже на костре, он вдруг ожил, а оживши, рассказал, что он там видел».

на восьмой день надо было встать и отправиться в путь, чтобы за четыре дня прийти в такое место, откуда сверху виден луч света, протянувшийся через все небо и землю, словно столп, очень похожий на радугу, только ярче и чище. К нему они прибыли, совершив однодневный переход, и там увидели, посредине этого столпа света, свешивающиеся с неба концы связей: ведь этот свет – узел неба; как брус на кораблях, так он скрепляет небесный свод. На концах этих связей висит веретено Ананки, придающее всему вращательное движение. У веретена ось и крючок – из адаманта, а вал – из адаманта в соединении с другими породами.  

Устройство вала следующее: внешний вид у него такой же, как у здешних, но, по описанию Эра, надо представлять себе его так, что в большой полый вал вставлен пригнанный к нему такой же вал, только поменьше, как вставляются ящики. Таким же образом и третий вал, и четвертый, и еще четыре. Всех валов восемь, они вложены один в другой, их края сверху имеют вид кругов на общей оси, так что снаружи они как бы образуют непрерывную поверхность единого вала, ось же эта прогнана насквозь через середину восьмого вала.           

Аристотель, конечно, был знаком с «веретеном Ананке» Платона, образом насыщенным и логическими и мифологическими смыслами. Но самого Платона интересовала не столько космическая модель, сколько космическая душа, которая мыслилась «старшим началом», а ее тело, сферический космос, – «младшим» (Тимей, 34с). В веретене, логика необходимости и судьбы во взаимодействии Лахесис, Атропос и Клото, оказывается более существенной чем механизм валопередачи. Тем не менее, в модели Платона уже показан гомоцентрический принцип, – противоход вращательных движений вложенных сфер с целью корректировки скорости и направления вращения на определенной сфере. Более точно (но менее наглядно) физическую модель своего космоса Платон рассчитывает в Тимее(36d), где он излагает свою космологию. Там в распределении сфер и скоростей вращения он опирается на идеи, пронизанные пифагорейскими числовыми закономерностями и гармоническим движением небесных сфер. Аристотель будет полагаться на физику своего неба, его совершенное движение. А рядовой астроном, – все внимательнее всматриваться в несовершенные орбиты планет и все больше понимать, что о природе мира сказано уже достаточно.  

  …Все веретено в целом, вращаясь, совершает всякий раз один и тот же оборот, но при его вращательном движении внутренние семь кругов медленно поворачиваются в направлении, противоположном вращению целого. Из них всего быстрее движется восьмой круг, на втором месте по быстроте – седьмой, шестой и пятый, которые движутся с одинаковой скоростью; на третьем месте, как им было заметно, стоят вращательные обороты четвертого круга; на четвертом месте находится третий круг, а на пятом – второй. Вращается же это веретено на коленях Ананки (перевод А.Егунова)

   Скорости вращения гаснут к периферии от центра, подобно «затуханию в пряже» импульса веретена,  – чем дальше от центра, тем скорость меньше, так что, в конце концов, на сфере неподвижных звезд  вращение прекращается, но это еще не все веретено, – все веретено целиком вращается уже в другую сторону. Вот это прослеживание движения от центра к окраине, – есть чистая условность. Это образ Платона, а не причина Аристотеля, и называть центр движителем в веретене Ананке было бы неверно, нельзя назвать движителем и весь вал целиком, – движителя нет вовсе, есть образ вечности и Ананке, вращающая веретено с той же вечной необходимостью, с какой движутся сферы. Характерно, что Аристотель выделяет деятельную причину для приведения модели во вращение, и ею может стать или нечто за сферой или сама сфера (космоса), причина эта и остается внешней космосу, тогда как причина Платона ивне, и внутри космоса, по оси Ананке.

    Александрийский ученый К.Птолемей (IIв.н.э.) в «Альмагесте» изложил теоретический аппарат современной ему астрономии и кинематическую планетную модель, просуществовавшую практически до Коперниканской революции. Вокруг сферичной земли располагается сферическое небо, земля расположена в середине неба (5 глава) и по сравнению со сферой неподвижных звезд  является точкой(6). (В «Комедии», Данте, «первый астронавт Евросоюза», смотрит на Землю со сферы звезд, но она не точка, она шар: «…и видел этот шар/ Столь жалким, что не мог не  усмехнуться». Точка уже выбрана, – в качестве центра  созерцания Бога в Эмпирее,  – и созерцание другой точки-земли выглядит неуместным.) Земля не совершает поступательного движения (7). «Мы полагаем, – провозглашает Птолемей, – что для математика основной задачей является, в конечном счете, показать, что небесные явления получаются при помощи равномерных круговых движений» (III,1,с.82), но легко отходит от своего принципа, как только потребуют наблюдения.

    Птолемей был прежде всего астрономом, и оглядывался в большей степени на традицию наблюдательной астрономии, с ее  расчетами расстояний и положений планет на небесной сфере в любой момент времени, на того же Аристарха Самосского (IIвек до  н.э.). Как астроном, он видел несовершенное движение небесных тел и ничего «не мог поделать», картина неба была полна сбоев и погрешностей. Конечно, ему потребовалось объяснить отклонения планет от движения «единственно возможного» кругового-равномерного. В частности, возникающие время от времени «попятные движения» (retrograde, в случае гелиоцентризма, это кажущееся обратное движение планеты вокруг земли). Птолемей добавил орбите орбиту, – предположив, что планета вращается по малому кругу, эпициклу, центр которого скользит по круговой орбите, так называемому деференту. Движение стало правильно изображать попятные движения (Венера), но теперь были замечены ускорения планеты при выходе с эпицикла на деферентное направление. Пришлось экспериментально искать выравнивающую точку наблюдения. И она была найдена: чтобы угловая скорость движения центра эпицикла по деференту была постоянной, движение должно наблюдаться с точки зрения экванта, образующегося симметрией центра земли относительно центра деферента. Планетам были приданы характеристики: период вращения по деференту, по эпициклу, и направление вращения по деференту и по эпициклу. Для Луны и Солнца направление вращения по эпициклу было выбрано против вращения центра эпицикла по деференту. В случае Солнца периоды обращения планеты и деферента выбраны равными году, что приводило к движению Солнца по эксцентрической орбите (на рисунке M1-M2-…). Марс, Юпитер и Сатурн вращались в ту же сторону что их деференты, для демонстрации попятного движения, а период вращения по эпициклу получили тот же, какой у солнца по эклиптике, – год. Для Меркурия и Венеры, период эпицикла был равным времени возвращение планеты к исходной точке на небе, период деферента – году. Кроме того, Птолемей наклонил плоскости деферентов Марса, Юпитера и Сатурна к эклиптике.

  Планетные движения Птолемей подверг, таким образом, дальнейшей геометризации, продолжая традиции математизации астрономии, идущие от времен Евдокса. Поскольку «Альмагест» на 70 процентов содержит предвычисление видимых положений светил, дат и других параметров, арабские астрономы IXвека одновременно с чтением Птолемея сразу делали перепроверку его данных (в начале XIIвека Марс оказывается на 2 градуса смещен и т.п.), так, Аль-Баттани (880 г.), автор знаменитых «Астрономических таблиц», уже тогда, на годы вперед успешно посчитал параметры орбиты солнца. Вообще, весь период арабской астрономии прошел под «знаком» системы Птолемея, которую учили, учились и уточняли, но не меняли фундаментально. С каждым веком все больше раздавалось голосов, критикующих систему Птолемея за уверенные нарушения в ней эквантами и эксцентрами стройного физического геоцентризма, но на деле эти инструменты никогда не доходили до покушения и тем более разрушения метафизически-общефилософского статического геоцентризма, они объясняли видимые отклонения небесных тел как конкретные погрешности, сам же Птолемей неизменно утверждал геостатизм. Даже «Андалусийский бунт» ученых астрономов XIIвека против системы Птолемея, о котором речь впереди, закончился для астрономии ничем, а Бетруджи использовал в своей гомоцентрической модели небольшие эпициклы.  Данте в 3-ем трактате «Пира» пишет о подумывающих про вращение Земли как о лично оскорбивших его:

«Названные мнения опровергаются как ложные во второй книге «О небе и Вселенной», написанной тем славным Философом, которому природа больше других раскрывала свои тайны; в своем труде он доказывал, что этот мир, то есть Земля, сам по себе неподвижен на веки вечные. Земля... вместе с морями – центр звездного неба»)

     В сочинении «Планетные гипотезы», написанном позже «Альмагеста», Птолемей сделал попытку построить именно гомоцентрическую физическую модель. Он описал конструкцию, состоящую из девяти гнездящихся, плотно прилегающих и скользящих одна по другой, сфер, при этом он использует эксцентры и эпициклы и делает расчеты по правилам «Альмагеста». Птолемей намеревался не только объяснить движения, но и посчитать планетные расстояния.

    Аль-Фергани. Данные о положении планет и звезд Данте брал у Аль-Фергани (ссылки на него например в Пире,II, XIV), арабского астронома, жившего в IX веке и работавшего в известной Академии Аль-Мамуна. Кроме того, через Альберта Великого Данте был неплохо знаком с космологической логикой Авиценны (Ибн Сины),  и читал «Книгу по астрономии» Альпетрагия (Бетруджи, XII век). Фергани издавали в Европе под именем Альфрагануса. Его трактат «Книга астрономических движений, и краткое изложение науки звезд» дважды переводился на латынь. В первой половине XIIв. Иоанн Севильский сделал упрощенный перевод, на основе которого, еще больше упростив содержание, Иоанн Сакробоско в 1230 г. выпустил знаменитый «Трактат о сфере», просуществовавший как европейский университетский учебник вплоть до XVIIвека. Но Данте был знаком с Фергани по более полному переводу, сделанному Герардом из Кремоны спустя полвека после первого. Фергани приводил астрономические доказательства шарообразности земли, и совершил целый ряд открытий. Так, например, он открыл пятна на солнце, определил дату самого длинного и самого короткого дня в году (22.06,23.12). Знаменита его континентальная гипотеза, -рассчитывая положения звезд, он предположил на Западе континент и дал описание звезд над ним. В «Комедии», в «Песни второй» (I.22), над горой Чистилища герой видит именно эти звезды (гору также Данте разместил в западной части южной гемисферы):

Я вправо, костью, поднял взгляд очей,
И он пленился четырьмя звездами,
Чей отсвет первых озарял людей.
Казалось, твердь ликует их огнями;

     Здесь Данте говорит о «естественных» добродетелях древних людей: «мужестве», «справедливости», «мудрости» и «умеренности», если как он сам предписывает, отслеживать аллегорическое толкование. Если буквально – это описанные Фергани звезды, наблюдаемые над южным полюсом, куда герой переводит взгляд с созвездия Рыб.

   В учебном пособии Абу Беруни, «Книга вразумления начаткам науки о звездах» (1030 год), можно увидеть типичные черты сферической астрономической аксиоматики тех лет:

       Что такое небесная сфера? Это круглое тело, движущееся в своем пространстве. Внутри нее содержатся тела, движения которых отличается от свойственного ей движения. Мы находимся в центре этой сферы. Она называется сферой, так как ее движение похоже на движение веретена прялки… Одна ли она или их много? Их восемь, воженных одна в другую, подобно чешуйкам луковицы. Самая меньшая из них – ближайшая к центру, по ней движется одна Луна, поднимающаяся в ее толще и опускающаяся в ней. У каждой сферы есть величина толщи по высоте, служащая для несения светила, и два расстояния – наибольшее и наименьшее. Вторая сфера, находящаяся под ней, сфера Меркурия, третья – Венеры, четвертая – Солнца,  пятая – Марса, шестая – Юпитера, седьмая – Сатурна. Эти семь светил – планеты. Над ними – сфера светил, называемых неподвижными звездами (см. рис.).  
Что находится за восьмой сферой?Некоторые люди считают, что за восьмой сферой находится девятая сфера, являющаяся неподвижной. Индийцы называют ее брахманда, то есть «яйцом Брахмы».<Согласно их мнению> она неподвижна, так как считают ее перводвигателем, а перводвигатель не может двигаться сам. Но если она должна быть таким телом, то называть ее сферой ошибочно. Некоторые древние полагали, что за восьмой сферой бесконечная пустота, а другие, что это бесконечное тело, а Аристотель считал, что за телами нет ни тел, ни пустоты.

     Тем не менее, на рисунке 9-ая сфера им обозначена. Перводвигатель не обязательно сфера, но обозначить его в качестве сферы естественно. Мнение о существовании над сферой неподвижных звезд девятой сферы в XI-XII веках получало распространение, его придерживались Альберт Великий, Сакробаско, Аверроэс, Аль Бетруджи и многие другие.

Что такое небо?Слово «небо» означает все, что возвышается над тобой... в широком же смысле – это крыша всего мира, то есть небесная сфера, о которой мы говорили.
Что находится внутри сферы Луны? В центре ее находится Земля, это поистине самое низкое <в мире?> Земля круглая в целом, но зазубренная в своих частях благодаря выступающим горам и уходящим вглубь впадинам… Земля и вода вместе образуют шар, окруженный со всех сторон воздухом. Там где воздух касается сферы Луны по причине движения и трения соприкасающихся  <элементов>возникает огонь, окружающий воздух. Толщина его уменьшается к полюсам, так как движение уменьшается при приближении к ним.

Низкое – «тяжелое», по Аристотелю. Беруни окружает атмосферу подлунного мира огнем.   

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------       

Примечания