Комментарий | 0

Тропой «Божественной комедии» (5)

 

Топографические разметки "La Divina Commedia"  """

                                                        

Катастрофа, описанная в «Комедии», в результате которой создаются структуры чистилищной горы и ада, представляет собой, по сути, космогонический процесс, которому и посвящен дальнейший анализ, в частности, комментируются отрывки, где катастрофу представляют Вергилий и Беатриче; кроме того, цитируются выводы, сделанные В.Н.Топоровым при анализе пространственно-текстовых структур, рассматривается основная ландшафтная организация в космологии и система сакральных вод ада и горы Чистилища. 

                                                         7. Космология Земли.  

 

Космологическая катастрофа. Та часть космологии «Комедии», которая относится к Земному шару и его материи, в значительной степени создана тщательно сконструированным космогоническим процессом, который представляет собой геофизическую катастрофу, вызванную низвержением в земные структуры ангела тьмы, - Люцифера, взбунтовавшегося против Бога и воли Его (лат. Lucifer, греч. φωσφορος, «светоносец»). Данте показывает лишь последствия отпадения Люцифера для космоса и материи, самого небесного конфликта он существенно не касается, в поэме конфликт обозначен в контексте давно свершившегося факта отпадения, не входит он и в рамки нашей работы, но стоит заметить, что в «Пире» (II, V,12), Данте настаивает на низвержении темных ангелов почти сразу же после их создания (1). Заинтересованный читатель мог бы обратиться к трагедиям Вондела, (род.1587), вобравшим в себя значительную драматургическую традицию, посвященную небесному конфликту (2). Космические последствия отпадения Люцифера, Данте прослеживает в материи подлунной части вселенной, в виде очереди теологически осмысленных сотрясений в первозданной земной структуре. На земле разворачивается обширная геологическая катастрофа, накладывающаяся, таким образом, на исходный космос Аристотеля-Птолемея, точнее, на встречающийся у Данте более «современный» вариант его, реконструируемый отчасти по трактату «Пир», - планетную модель Аль-Бетруджи, получившую в Европе схоластический смысл (о чем рассказывалось раньше).

      В пору средних веков, этого центра мира и середины истории, рассказы о небесном бунте и падении Денницы (одно из имен падшего, см. Ис. 14.12)  получили распространение не в последнюю очередь благодаря тому, что затрагивали эсхатологическое и апокалиптическое измерения, эсхатологизм же неизменно находился в фокусе средневекового религиозного сознания. О драме, разыгравшейся на небе, судачили простецы на улицах, мотив небесного отступничества использовали как сильнодействующее средство в проповеди, с разных сторон анализировали происхождение и сущность ангельской природы  философы-схоласты. Чтобы убедиться в последнем, достаточно прочитать две внушительных главы «Трактата об ангелах» (вопросы 63 и 64), входящего в «Сумму теологии» Фомы Аквинского (3), этого «ангелического доктора» средневековья (лат. doktor angelicus). Указания, или скорее полу-намеки на этот счет, содержащиеся в Священном Писании(от Луки 10,18, от Матфея 25,41, Исайи 14.11-16, Апокалипсис 12,7-9, Иезекииль 28, 13-17),  были тем  более хорошо известны. Надо сказать, от этой драматичной темы отпадения темных сил от Бога, теологии трудно было отделаться, она возникала сама собой, как часть описания  ангельского мира, популярнейшего схоластического дискурса, как его темная, но важная характеристика (так и Беатриче, рассказывая о природе ангелов, не может обойти этот вопрос стороной («Рай», XXIX)). Но как духовная трагедия, тем более в монашеско-католическом мире Тоскании и Умбрии конца XIII века, областей, испытывавших на себе весь диапозон апокалиптических и мистических волнений, от еретического иоахимитства до францисканства Бонавентуры, небесная драма сразу обретала крылья и получала развитие в духовной проповеди, например у того же Бонавентуры (род.1221), но еще раньше тему развивал Св. Бернард Клервосский (род.1091), фигура значительная на протяжении всех этих двух веков, и которого особенно ценил Данте. Ангелическая «драма», в космосе Данте оборачивается космогонией, грандиозным геофизическим действом, даже мистерией Земли, в ходе которой таинственно смещаются колоссальные ее массы, а сам земной элемент, «груз» всей материи, наделяется различным значением в разных местах планеты, по существу, катастрофа совершает космологическую разметку земли на Земле.

    В процессепадения Люцифера со стороны Неба, по направляющей «Небо - Иерусалим», землей совершаются два движения-перемещения. Сначала массы земли, «объятой ужасом», увлекаются падшим ангелом наверх (движение 1 по рисунку), образовывая океан внизу, и холм наверху, - впоследствии на вершине холма возникнет Иерусалим (катастрофа, как  объясняет Беатриче (Рай, XXVIII, 10), во времени почти совпадает с творением вселенной, об этом ниже). Все материки Ойкумены при этом поднимаются над водой (происходит смещение всей оболочки земного элемента над водным). Затем, массы земли между падшим и местом будущего Иерусалима, устремляются в обратном направлении (движение 2), запечатывая падшего в центре и образовывая воронку «ада» над ним, причем земля, «убегает» вниз столь энергично, что выталкивается на поверхность посреди безжизненного океана в виде горы Чистилища (выравнивание элементов земли и воды, но материки остаются приподняты, из-за объема ада (4). Тяжелая материя, главным образом ее «опора», земля, таким образом вбирает в себя падшего, после чего уходит из места того, предоставив падшего его же собственной пустоте, образовавшей «ад». Так в общих чертах, выглядит этот геологически продолженный креационизм, который центрирует космологию «Комедии». Вергилийрассказывает Данте об этой катастрофе в последних терцинах первой части, после прохождения поэтами центра земли и совершенного там «переворота» (Ад, XXXIV, 106-139): 

"Ты думал - мы, как прежде, - молвил он, -
За средоточьем, там, где я вцепился
В руно червя, которым мир пронзен?
Спускаясь вниз, ты там и находился;    
Но я в той точке сделал поворот,
Где гнет всех грузовотовсюду слился;
И над тобой теперь небесный свод,
Обратный своду, что взнесен навеки
Над сушей и под сенью чьих высот
Угасла жизнь в безгрешном Человеке;
Тебя держащий каменный настил
Есть малый круг, обратный лик Джудекки.
Тут - день встает, там - вечер наступил;
А этот вот, чья лестница мохната,
Все так же воткнут, как и прежде был.
Сюда с небес вонзился он когда-то;
Земля, что раньше наверху цвела,
Застлалась морем,ужасом объята,
И в наше полушарье перешла;                                                                                                         
И здесь, быть может, вверх горой скакнула,
И он остался в пустоте дупла".
Там место есть, вдали от Вельзевула,
Насколько стены склепа вдаль ведут;
Оно приметно только из-за гула
Ручья, который вытекает тут,
Пробившись через камень, им точимый;
Он вьется сверху, и наклон не крут.
Мой вождь и я на этот путь незримый
Ступили, чтоб вернуться в ясный свет,
И двигались все вверх, неутомимы,
Он - впереди, а я ему вослед,
Пока моих очей не озарила
Краса небес в зияющий просвет;
И здесь мы вышли вновь узреть светила. (выделено – М.К).
                                       

 - Где гнет всех грузов   - сосредоточение косной греховной материи в центре Земли, тяжесть материи земли «греховна» из-за обращенности этой силы на саму землю, по образу гордыни, соответственно, земной центр наиболее «угнетает» материю вселенной;

 - Небесный свод -  который над головой после переворота, - он противоположен тому земному своду, где стоит Иерусалим, и который расположен в северной гемисфере Земли;                              

 -  Джудекка  –  внутренний четвертый пояс ледяного озера Коцит (см. рисунок 3), названный по имени Иуды, предавшего Христа  (Стоит заметить, что это также и остров рядом с Венецией, и канал, отделяющий его от города). Ледяное озеро Коцит (Ад, XXXII, 25-XXXIII) включает в себя четыре концентрических пояса, где казнятся обманувшие доверившихся. В первой внешней зоне, в Каине, зажатыми льдом по пояс несут наказание предавшие своих родных (рис.4), в Антеноре изо льда торчат только головы изменщиков родины и предателей единомышленников, в третьей зоне, Толомее, предатели друзей и гостей-сотрапезников лежат навзничь, и слезы их замерзают, не успевая стекать со щек, в Джудекке предатели благодетелей полностью вмерзли в лед в знаковых позах, свидетельствующих об иерархичности предательства: лежат те, кто предал равнодостойных себе, в вертикальном положении вмерзли те, кто предал своих подданных, в перевернутом – высших по положению, а в изогнутых, - предавших и тех и других. Лед на самом дне ада, - сконцентрированный гнет материи мира, это полная невозможность что-то изменить, неспособность материи быть чем-то еще, кроме неподвижности, полная непроницаемость ее чем-то иным, минимум света проникаемого с высот Эмпирея по всей вселенной. Если жизнь на Земле исполнена движения, а высь горы Чистилища – гармонии всего того, что есть на Земле, в конечном итоге, природы и искусства, здесь нет ни того ни другого, ни даже того смыслового света, который бы мог увидеть и достаточно понимать происходящее, - иными словами, полная духовная неподвижность, чьи образы безобразны и уму и поэзии).

 - Сюда с небес вонзился он когда-то  -  падший ангел упал сюда головою вниз сверху, с небес расположенных над южной гемисферой земли;

-  Застлалась морем         -  земля поначалу ушла в земную гемисферу, увлекаемая падением Люцифера, на ее месте образовался океан;

и здесь,  быть  может,  вверх горой скакнула     -  примерно отсюда,  от центра планеты, где стоят поэты, часть земли устремилась опять в южную гемисферу и «выскочила» над океаном в виде горы, ставшей Чистилищем;

в пустоте дупла    -  падший ангел, движением земли в одну сторону и затем в противоположную, оказался запечатан как в дупло в самый центр планеты, поэтому головой Люцифер обращен к городу Иерусалиму;

-  Насколько стены склепа вдаль ведут  -  место, с которого поэты начинают подъем наверх, по проходу-склепу;

-  Ручья, который вытекает тут   -  определить проход можно лишь по «гулу» ручья, здесь вытекающего, - то есть на слух. Это ручьи реки Леты, пробивающиеся сквозь толщу земли, и сбегающие с вершины Чистилища;

-  И двигались все вверх, неутомимы      - шли практически вверх, довольно отвесно, силы идти им придавал живительный звон ручья, сошедшего с горы очищения, к которому они время от времени прислушивались. Звон вод Леты оживлял и указывал путь точнее любой карты, по нему поэты и шли во тьме, хотя глаза их успели немного попривыкнуть к почти полной тьме в нижних кругах ада. Ручей этот, как сама жизнь небесная, спустившаяся к ним во мрак, сопровождал и исцелял поэтов.

 

    На рисунках 1-2 и 5 обозначена космология Земли после катастрофы. На рисунке 1, Земля ориентирована на Иерусалим, на рисунке 2, - в сторону Неба. По традиции, схемы космологии Данте ориентируют по вертикали «Ад-Чистилище», а не юга-севера, причем, для одной Земли выбирается «земное» направление на Иерусалим, а космология, включающая Рай и с ним уже открывшая Небо, ориентирует в сторону горы Чистилища, что довольно естественно. На типичной схеме 1, выделены гемисфера земли и гемисфера воды, хорошо видна материальная форма планеты после катастрофы. На схеме 2, отрисован наклонный подъем по туннелю к Чистилищной горе вдоль ручья, чтобы выйти к самому ее подножию. Чистилище и Ад здесь мало подобны друг другу, - разница в скругленной короне первого, и многоугольной пирамиде второго, - но в обеих формах показана двухъярусная структура: Предчистище и Чистилище, и Верхний и Нижний ад. Туннель, выводящий к Чистилищу, является продолжением крайнего ребра пирамиды и направлен влево, как и стрела будущего вознесения на вершине Чистилища. «Влево», - постоянная локальная направляющая при движении по горизонтали, в земной части космологии, это путь движения по адским кругам и направление обхода препятствий («Хотя и шёл ты многими тропами / Всё влево, опускаясь в глубь жерла» «Ад», XIV, 125). На рисунке 5, сделана ценная попытка сориентировать космологию по сторонам света, а не по вертикали «ад-чистилище», подчеркнута конгруэнтность ступенчатых конусов Ада и Чистилища. Север и космологическая направляющая не совпадают, тем не менее гемисферу земли у Данте упрощенно называют «северной», а гемисферу воды, - «южной».

   

    В Раю, Беатриче еще раз коснется этой катастрофы, в связи с процессом творения, после того, как Данте созерцает кружение ангельских чинов вокруг светящейся точки (Рай, XXVIII, 10-39). Она последовательно называет все ангельские чины, и, угадывая вопрос Данте: «где, когда и как» сотворены ангелы, рассказывает ему и о природе ангелов, и обо всем творении:                   

      Одновременны были и созданье,
     И строй существ; над миром быть дано
     Вершиной тем, в ком - чистое деянье,
     А чистую возможность держит дно;
     В средине - связью навсегда нетленной
     С возможностью деянье сплетено.
     Хоть вам писал Иероним блаженный,
     Что ангелы за долгий ряд веков
     Сотворены до остальной вселенной,
     Но истину на множестве листов
     Писцы святого духа возвестили,
     Как ты поймешь, вникая в смысл их слов,
     И разум видит сам, поскольку в силе,
     Что движители вряд ли долго так
     Без подлинного совершенства были
     Теперь ты знаешь, где, когда и как
     Сотворены любови их собора,
   И трех желаний жар в тебе иссяк. (XXIX, 31-48)     

         

  - чистое деянье: ангелы созданы по сущности, или как чистые формы в схоластике, поэтому они способны полностью претворять себя в деяние;

 - чистую возможность держит дно: дно мира сосредоточило в себе пассивную материю, из которой возможно осуществление и становление;

  - с возможностью деянье сплетено: в небесных сферах, в образе их движения, в их круговой форме, материя оказывается оформленной по существу, то есть, по существу ангела, который при этом никаким образом не есть материя, и поэтому способен управлять, и двигать данное совершенное небесное тело;     

  - Без подлинного совершенства были: ангелы-движители не могли когда-либо не иметь полноты совершенства, то есть, лишиться возможности управлять совершенными сферами, значит, они сотворены с ними одновременно. После этого Беатриче говорит о небесном конфликте и земной катастрофе:

 
До двадцати не сосчитать так скоро,
Как часть бесплотных духов привела
В смятенье то, в чем для стихий опора  <т.е. – землю>
Другая часть, оставшись, начала
Так страстно здесь кружиться, что начатый
Круговорот прервать бы не могла. (5)
Причиною паденья был в проклятой
Гордыне тот, кто пред тобой предстал,
Всем гнетом мира отовсюду сжатый.
Сонм, зримый здесь, смиренно признавал
Себя возникшим в Благости бездонной,
Чей свет ему познанье даровал.
За это, по заслугам вознесенный
Чрез озаряющую благодать,
Он преисполнен воли непреклонной.
…Бесплотные, возрадовавшись раз
Лицу Творца, пред кем без утаенья
Раскрыто все, с него не сводят глаз;
И так как им не пресекает зренья
Ничто извне, они и не должны
Припоминать отъятые виденья (Рай, XXIX, 49-61, 76-79, выделено везде М.К.)
 

        Ангелы, оставшиеся верными Творцу, были приближены Им, в свете, к познанию всей истины творения, что укрепило их, и преисполнило непреклонной воли. Они находятся с тех пор в непрестанном, самозабвенном, и блаженном созерцании Бога, концентрируясь именно на этом созерцании, откуда и происходит образ точки, внутри концентрических ангельских колец. Ангельское единство в Боге позволяет говорить о них в единственном числе мужского рода, - как о сонме ангелов. Но сосредоточенности всегда сопутствует освобождение от ненужного и мешающего, потому видения однажды «отъятые», проявившие несущественность, припоминать незачем. Падший ангел не просто смотрит «в себя», но он видит мир северной земной гемисферы, как собственный мир. Апостол Петр говорит Данту, что только события, вроде злодейского восшествия на римский престол папы Бонифация VIII, «утешают» его «взоры» (обращает внимание множественное число, оставленное здесь Петром):

                     Тот, кто, как вор, воссел на мой престол,
                     На мой престол, на мой престол, который
                     Пуст перед сыном божиим, возвел
                     На кладбище моем сплошные горы
                     Кровавой грязи; сверженный с высот,
                     Любуясь этим, утешает взоры (Рай, XXVII, 22).
 

  Удивительно, но направление, в котором Данте развивает гео-катасторофу, выглядит куда более неестественным, чем если бы падение происходило с другой стороны, - со стороны Иерусалима. Как будто он специально усложняет задачу земной коре, или подчеркивает тем самым теологический,  вне-физический характер этой катастрофы. Если бы падший летел с севера, процесс образования горы очищения и воронки ада, во-первых, был бы с трудом, но все-таки физически представим, например, как взрыв огромной кометы, вертикально вонзившейся в материю, с проталкиванием масс земли взрывной волной в стороны и вниз и образованием естественной воронки от взрыва. Кроме того, обратного движения масс земли при этом бы не потребовалось. Все столь же фантастично, но динамически очевиднее, такая катастрофа протекала бы естественно, – тело упало, земля деформировалась. Данте перевернул задачу, представив падение ангела с южной стороны гемисферы, заставляя землю делать два движения, чтобы она из страха Божия образовала адскую воронку над головой Люцифера. В этом чувствуется какая-то почти гностическая одушевленность материи, а не геофизическая катастрофа. И если присмотреться к такому двойному характеру перемещения материи, падение ангела уже не выглядит причиной физических сдвигов земной коры, как это напрашивалось в физике макро-взрыва. Скорее, в данном случае развиваются два одновременных и связанных процесса, - падение ангела и движения материи. При этом земля, уже заключив демона в свой центр, и совершающая второе, обратное движение, в результате которого и образуется Чистилище, - все равно остается связанной с ним и «пораженной» греховностью придержания его в себе, будучи создана как сконцентрированный материальный субстрат вселенной.

     Второе и обратное движение материи к Небу, в противоход падению Люцифера, с выталкиванием над океаном горы Чистилища, совершается наперекор законам естества. Но в этом направлении будет ориентировать Вергилий Данте, при их «перевороте» в центре земли, и оно откроет космологическую направляющую к Небу. Всматриваясь в механизм этого тройного процесса, двух движений материи и падения ангела в центр планеты, можно допустить, что одна часть земли поддалась движению падшего духа, но ограничила его, другая же часть «не поддалась», уходя из места того, и восполнила первую. Пограничная Небу и изначальной Земле, часть южного полушария, которую «потащил» за собой падший в центр земли, так и осталась его границей, но теперь уже «адского неба», проходящего под Иерусалимом. В итоге, одну часть земли он увлек за собой, как бы, по воле Божией, она и остается его границей, другая часть земли, стремясь по воле материи восполнить себя, и свое первое движение, откатилась назад, освобождая пустоту ада и создавая гору очищения.

    Обратное катастрофе направление, в сторону Неба, указывает путь духовного восхождения, сама земля указала его, «скакнув»  в эту сторону горой Чистилища. В самом определенном смысле подобная земля «выше» падшего духа, - как только материя способна подняться, а дух упасть, – она сместилась в сторону неба, которое было падшим утеряно, и вознеслась в виде горы очищения, став камнем покаяния, но не пустотой ада. И тропа, выводящая из ада, и из земного центра, Данте и Вергилия, следует этой направляющей, их подъем по расщелине вдоль ручья – тот путь, по которому массы тяжелой материи когда-то вырвались на поверхность, и для земной коры и стихий, как и для материальной телесности самого Данте, это путь поэтому «легчайший» и энергичнейший. В подлунной физике Аристотеля, - земле естественно падать,  воздуху – подниматься. Но это второе и обратное движение в материи земли, вызванное не насильственным образом, а именно космологическим, как бы выстилает тропу восхождения для земной же телесности Данте, в нем также начинается преображение материальной, и пока самой грубой телесности, поднимающейся с самого центра земли, в самом же начале восхождения. Движение это следует отныне не подлунным направляющим, а духовно-космологическим, и идет поперек и прочь из материи. Сама материя удостоверяет восходящий дух, в ограниченности естественных сил и мест. Можно сказать, что, «уронив» падшего со стороны небесной гемисферы, Данте перевернул аристотелевскую физику с ее системой естественных мест едва ли не с ног на голову, или, во всяком случае, хорошенько «перетряхнул» ее, устанавливая «естественные места» собственной космологии. Он акцентировал обратный порядок духа и материи, и устремил свою направляющую восхождения и против физики, и против материи, то же, что естественно для духа, ведомого геометрией сферически отраженной вселенной и вдохновением поэта, мощью своей соотносится с архаикой естественных движений материальных тел примерно также, как Антей и мухомор, на который он случайно наступил (6).

  Рисунок 8, - это схема со стороны северной (земной) гемисферы (рисунок 2-ой пол. XVвека, Флоренция), -  космос изображает как три сферы: земля, подлунный мир, поэтому сверху Луна, и надлунный мир, поэтому снизу Бог, распространяющий в мир свет познания. Художники часто импровизировали с космологией Данте, в данном случае объем «играет» с плоскостью в кошки-мышки, вводя зрителя в заблуждение. Объемный рисунок показывает адскую щель под Иерусалимом и проход в Чистилище по суше, что невозможно! Мысленно убирая светотень и воспринимая рисунок как разрез шара, все встает на свои места, даже край горки Иерусалима, заслонивший воронку ада, если достроить, предполагает конгруэнтность фигур ада и видимой в самом низу Чистилищной горы.   

   Организовав материю как «тяжесть» земли, или как пишет Данте, «гнет всей земли», с помощью катастрофы, он тем самым дополнил библейский Шестоднев, не во времени, как отдельный этап творения (Беатриче говорит, что ангелы и космос были созданы одновременно), а в модусе «утончения» материи, приобретающей, как мы бы теперь сказали, векторный смысл, - направление и величину. В результате катастрофы оформляются все крупные структуры земной космологии, - «воронка» ада, гора Чистилище, холм, на вершине которого возникнет Иерусалим, и возможно, сами материки. Даже Критский Старец, огромный истукан, символизирующий падшее человечество и источающий адские реки, мог возникнуть в этот период, поскольку трещина, рассекшая его металлические части, из которой они потекли, представляет собой грехопадение Адама, а значит до греха праотца этот Старец какое-то время, что называется, был цел, в силу чего адские реки в промежуток между падением ангела и грехопадением Адама из него не истекали, и ад поэтому или не функционировал или обходился без них.  

      Наконец, несколько слов необходимо сказать о топографии «Земного Рая» на вершине чистилищной горы. В этом отношении существует известная топографическая неопределенность. Казалось бы, если «Земной рай» располагается на вершине и в черте горы, значит он устроен позднее  катастрофы, саму гору Чистилище образовавшую. Но это не так, сама посылка неверна, в  тексте не отыскивается каких либо указаний на то, что земной Рай является частью горы, или хотя бы принадлежит ее вершине, скорей наоборот, - ландшафтного разделения ярусов между ними мы не увидим, и границы, хотя бы такой, какую дает сакральная река, линейно разграничивающая пространство на тот мир  – там и этот мир – здесь, как части единого мира, - мы не находим. 

      Но их разделяет стена очистительного огня, сквозь нее выходят на голос ангела в «Земной рай» Вергилий, Данте и Стаций (Чистилище, XXVII, 49-57): «Нас голос вел, сквозь пламя призывая; /И, двигаясь туда, где он звенел, /Мы вышли там, где есть тропа крутая. Он посреди такого света пел /"Venite, benedicti Patris mei!» - три поэта идут на глас евангельского благовестия: «Придите, благословенные Отца моего» (От Матфея, XXV, 34). Это совершенно иной переход и граница: или - здесь, или - там, никакого «единого мира». Перед переходом сквозь огонь,  другой ангел, приветствуя их Евангельской заповедью: «Блаженны чистые сердцем!» (От Матфея, V, 8), явил значение и необходимость прохождения «укуса огнем», - Слово Божие, как огненный Логос, выжигает тлен и проводит сквозь стену мира. Но все это не на шутку испугало Данте, его окружили мучительные образы заживо сгорающих: «в памяти ожили /Тела людей, которых пламя жжет», так что он не мог сдвинуться с места: «И, слыша эту речь, я стал как тот, /Кто будет в недро погружен земное» (в недро погружен земное, -  вернее было бы толковать как духовное окаменение, напомнившее Данту обездвиженного Люцифера в озере Коцит, там же и перевернутого, если бы не одно «но»: Данте остается всегда чуть более поэтом и живым ранимым человеком, чем кажется, среди точно расставляемого им в космологии теологического смысла. Ему настолько «врезался» в память вид казнимых в 3-ем рве 8-го круга папы Бонифация VIII и Николая III Орсини, людей весьма ненавидимых им, - а во рве этом казнятся обвиненные в грехе симонии, то есть, торгующие церковными должностями или обогощающиеся за счет церкви, они вкопаны там в яму вниз головой, как закапывались в эти времена в преступники, - и торчащие ноги грешников горят, но не сгорают, - что образ этот вызывает в Данте животный физический страх, он страшится упасть и сгореть как они, эти «злейшие враги рода человеческого» (в Венеции, на Пьяцетте, той части площади Сан-Марко, которая выходит на набережную, преступников подвешивали между двух мраморных колонн за ноги и закапывали вниз головой). Только огненный глагол Еевангелия, оглашенный ангелом и многие убеждения Вергилия помогают Данту найти силы и пройти сквозь огненную стену, за которой путников ждет последний крутой подъем, уже на самую вершину горы (Чистилище, XXII, 64-125; обозначенную но невидимую - заметим, что вершина или горный ярус, просматриваемые снизу, остаются невидимыми, пока не будут пройдены и узнаны как свой собственный ярус или жизненный горизонт). Здесь Вергилий произносит последнюю, прощальную речь, -  все исполнено, Данте увидел с его помощью огонь адский и огонь очистительный: «И временный огонь, и вечный /Ты видел, сын, и ты достиг земли, /Где смутен взгляд мой, прежде безупречный / Отныне уст я больше не открою; / Свободен, прям и здрав твой дух; во всем / Судья ты сам, я над самим тобою / Тебя венчаю лавром и венцом». Вергилий поднялся из Лимба, он вне полноты торжества новозаветной истины, не дожив до новой эры всего 19 лет, и он возвращается - начинается возвращение с того, что его голос замолкает. Данте очищен и свободен для «Земного Рая», дух Данте достаточно окреп, чтобы он смог овладеть собственной волей, и вскоре всю ее посвятить Богу. Поднявшись на самую вершину горы (Чистилище, XXII, 64-125), где открывается нагорье и «Господень леc» Земного Рая (Чистилище, XXIII, 5), Данте будет бродить в присутствии безмолвствующего духа Вергилия, там он встретит Матильду, проследит мистическую процессию, но когда, увидев наконец Беатриче, он не сдерживает своих чувств и обращается по привычке к своему Вергилию, восклицая: "Всю кровь мою /Пронизывает трепет несказанный», - в тот же самый миг Вергилий, его бывший поводырь и спутник, окончательно исчезает из вида.

     Стена огня, сквозь которую проходят поэты, отделяет «Земной Рай» не столько от горы, сколько от всего мира (в космографической традиции Данте это изображают в виде легкой облачности), и в определенном смысле, Данте умирает в огне, - физически, это должно быть именно так, если уж огонь этот плавит стекло: «Вступив, я был бы рад остыть в пучине /Кипящего стекла, настолько злей /Был непомерный зной посередине» (Чистилище, XXVII, 49). Нельзя же все воспринимать как метафору. Действительно, «Земного Рая» нет и не может быть, он был утерян человечеством как его "Рай", раз и навсегда, не может быть другого Рая, как не может быть другой первозданности, другого "второго первенца" или "второй чистоты", но только поиски, воспоминание и сокрушение об утраченном. И в этом важный смысл грехопадения, - история была испорчена вся, в корне своем, а не в отдаленный и отдельный от нас момент, и только во Христе Иисусе, с Ним и с Его вестью, этот корень стало возможно вырвать и вновь воссоединиться с Богом. У Данте, - «Земной Рай», - не соединен с райскими сферами, он изолирован и от них, и от земной материи, он на земле, но он за физическим телом, оно сгорает проходя через стену очистительного огня, и место ему назначено, в том числе, по принципу: «больше негде». Поэтому, топографически жестко привязывать его к вершине Чистилища, не следует. Поступая так, мы становимся заложниками известной тенденции разграничения земли и неба, физического и метафизического, души и тела, проведения четкой границы и разницы между ними, но в космологии Данте, на всем пути его не оставляет Небо и не покидает материя-телесность, небо приглашает его к себе из самого центра земли и космоса, так и телесность накладывает на видимые в Эмпирее образы, геометрическую и физическую пропорциональность. Однако, в своей космологии пути, "Земной Рай" Данте делает ритуально-мистическим промежутком между восхождением и вознесением, участком и событием перехода душевно-духовного к духовному. Именно в этой, затерянной (или утраченной) области в облаках, "в облачности", совершается ритуал покаяния, уже при посредстве Беатриче, небесного "гения" Данте, и вод Леты и Эвнои, этих двух животворящих весь материальный организм Земли рек, - стекающих с вершины Чистилища и зарывающихся вглубь земной материи. Не воздух, не огонь только, и не высота чистилищной горы становятся "естественными" участниками ритуала, но вода, живые реки, способные естественно сходить с горных вершин в самые низины Земли, вода, имеющая свойство омывать всякое тело, и всецело соединяясь с ним, перенимать или передавать все качество тела, не оставляя почти ничего от собственной телесной природы (в отличие от остальных стихий, неподдающихся и материально-агрессивных, по отношению к телу, вода наилучшим образом приспособлена для передачи телесному нетелесного, и об очищающей или преображающей функции воды человечество помнило всегда). Две реки эти четкими руслами прорезают общий им обеим ландшафт, и значит, переход-омовение через них с одного берега на другой, есть одновременно и изменение и воссоединение, - "исцеление",  состав души изменен, но он пребывает в том же "ландшафте", пределе, это по прежнему Земля, хотя и предел ее, "Земной Рай". Воды Леты омывают раскаивающееся тело, вбирая в себя зло и унося его в вечность, или в безвременье, вниз к центру земли, на самое днище ада. Воды Эвнои очищают опустошенную грехом телесность грешника, восстанавливая в душе предначертанный ей Богом благой образ. Здесь следует напомнить что очищающая функция сакральной воды - не только принимать в себя грязь (и сама "грязь" то эта здесь душевная, не телесная), - сколько сообщать, влагать через тело в душевный состав человека, новую духовную силу, сообщать ему - свет, такое преобразование творит не душевное, так или иначе связанное с телом, но сразу духовное в человеке. Поэтому такое "очищение" не просто очищает-опустошает, - так, как физическая чистота очищает-освобождает тело от ненужной ему грязи, а именно насыщает, наполняет душу светом и радостью. Так, в обыденном, физическом омовении, подчеркивается только свойство воды воспринимать "на себя" телесную грязь, отмывать тело от нее, возвращая ему тоже самое тело, но "чистое", с помощью другого тела, воды, которая поэтому инструментальна, но не таинственна. (И, поскольку практика и процедуры физической чистоты настаивают на своем исключительно телесном преображении, такая отмытость, стерильность, вычищенность от всего лишнего телу, - от грязи, -  способны легко сочетаться с загромождением грязью самой душевности человека, но до поры, пока человек проводит разницу между духовным очищением и физическим; если же "духовное очищение" становится для него только словами, рано или поздно происходит замещение, возникает потребность сакрализовать функции и значение телесно-физического очищения, придать  физическим заботам о чистоте всеобщий и первостепенный смысл, и телесные заботы мало по малу пристраиваются а потом и занимают место высших ценностей, - всем этим так пестрит наша современность с ее культом физической чистоты. Можно сказать, что человек отмывается не для того чтобы суметь принять и удержать в себе свет, чтобы принять в чистой горнице новых гостей своих, нет, он умывается все более новыми и мощными средствами для того чтобы постоянно испытывая и совершенствуя данные химико-технологические средства,  он мог стереть ими с себя в будущем еще большую грязь). После ритуала, герой Данте оказывается открыт мистической истине как никогда прежде до этого, он созерцает мистические тайны, в перстрых, но канонических апокалиптических библейских образах, он наблюдает мистическую процессию исторической Церкви. Вообще, мистицизм, который явлен на вершине горы Чистилища, весь состоит из символических образов, слов и сцен, корнями тянущихся к судьбам Земли, их язык уже символ, но символ еще вполне земной, а не небесный. Тот мистицизм, который возникнет выше, в пределах райских сфер, будет уже космологическим символизмом, его возводящий свет равно единственный, и равно безучастный ко всему, кроме истины, он сводит в одно математику форм и теологию света, физику и метафизику, а святых, встречаемых там он "растворяет" собственным потоком, льющемся через них на Данте. Здесь, в "Земном Раю", Данте еще не готов к такому свету, и он еще связан и ландшафтом, с земной трепетной душою своей, только что перерожденной, и потому беззащитной, насыщаемой душевными же образами и видениями. Можно сказать, что мистицизм горы еще только субъективный, художественный мистицизм, тогда как мистика райских сфер, это уже мистицизм объективный, и по сути уже видение, а не искусство, - последнее, будучи возвышено до "Земного рая", оставляется все на его вершине. Таковы некоторые важнейшие смысловые контуры "Земного Рая", этой ниоткуда не просматриваемой вершины Чистилищной горы и всего мира в целом.

    Холм Иерусалима (особенно на рисунке 13), как бы «вложен» в сферу Земли и представляет  собой не холм, а высоту земной гемисферы (восхождение поэта именно на холм Иерусалима в начале поэмы остановила оскалившаяся волчица). То что это только холм, а не совершенный шар, демонстрирует несовершенство пути к Иерусалиму, космологическую неполноту пути паломничества, по сравнению с «радикальностью» спуска в центр Земли, в средоточие материально-греховного гнета. Для второго пути не стоит "подниматься" в Святой город, но подобно Иерусалиму, расположенному над бездной, где произошло событие Боговоплощения и Воскресения Христа из мертвых, следует начинать собственный "спуск к небу", а значит искать собственный вход. Централен не холм Иерусалима, а весь центр материального космоса, и потому Святой город венчающий земной холм, есть только высота земная и «земное небо», а путь в ад центрирует всю греховную сферу Земную. Крест Иерусалима над головой падшего, - «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?», - если бы не он и не эта грань, под которой открывается духовное измерение мира, весь мир стал бы адом и казнью, без надежды, искупления и спасающей любви.

      Земля расступается, чтобы запечатать падшего в центре, после чего «пробкой чистилища» закупоривается вход на небеса. Над головой падшего, торчащей из горловины ада, в зонтик-конус свернулось когда-то сферическое небо, теперь это земная гемисфера. Формой ад пародирует, искажает небесную полноту, но и сама его воронка «запечатана»: над ней прямо по центру Иерусалим и Евангельская весть Воскресения, прозвучавшая в Святом городе, которая прочнее земли и камня отделила мир живых и уповающих от мира умерших и нераскаянных, хотя в месте этом грань миров наиболее тонка. Ад, местность падшего, оказалась заключена, запечатана между гнетом материи и высью Иерусалима, но основанием конической воронки ада является  земная Ойкумена, по средневековой картографии как раз и сосредоточенная вокруг Святого города.

«Пространственность текста» по В. Топорову. В литературоведении последних двух-трех десятилетий проблематика топологических текстовых структур была существенно проанализирована в статьях В.Н.Топорова, классическая из них «Пространство и текст» (7). Конечно, пространственный дискурс и многолик, поскольку возникает в физике, в гносеологии, в науке, в искусстве, в геометрии, и т.д. и т.п., и чрезвычайно содержателен, - практически все значительные мыслители считали своим долгом анализировать и так или иначе эксплицировать пространство, посвящая этому важные страницы своих книг или отдельные монографии, и это не преувеличение, достаточно назвать главу «О пространстве» отца-основателя современной пространственности, И.Канта, из его главной критики («Пространство есть необходимое априорное представление» (8)), и уже применительно к нашей теме, знаковую для нее фигуру о.П.Флоренского (анализ в художественно-изобразительных произведениях), разрабатывавшего в 1910-х философию Христианского Культа, стоит назвать и «Философию классических форм» Э.Кассирера, статью «Искусство и пространство» М.Хайдеггера, многие статьи М.Элиаде,  анализы топологических и космологических структур В.Топоровым (9), монографии последних лет «Ex oriente lux! Ориентация по странам света в архаических культурах Евразии» (что означает «Свет с востока») А.Подосинова, «Космогонию и ритуал» М.Евзлина (10), но вся библиография, посвященная разнообразным аспектам пространственности, составила бы не один том.

    Показывая в тексте вещь, художник, как считает Топоров, ориентирует ее, так или иначе, топологически, или пространственно, но и его собственное пространственное художественное сознание (особенно архаическое космогоническое), использует для выражения особые топологические образы и знаки. Отсюда возникает друг в друга сориентированная структура «текста-сознания»: вычленяются любые топологические группы текстов, конструирующие пространственное сознание их автора, которое достроить бывает легче, в силу самой первичности подобного пространственно-временного восприятия, а с прояснением топологии автора, упорядочиваются исходные тексты. Основной интерес для Топорова представляет  мифо-поэтическое осознание пространства, мы отмечаем в его анализе особые свойства пути по сакральному пространству.

      В отличие от пространства «геометризованного гомогенного, непрерывного, бесконечно делимого и равного самому себе», в архаическом мифопоэтическом осознании пространство «не противопоставлено времени как внешняя форма созерцания внутренней…<пространство и время> образуют единый пространственно-временной континуум… не предшествует вещам, его заполняющим, а наоборот, конституируется ими... всегда заполнено и всегда вещно», а его «вещное наполнение» «сплачивает, укореняет в едином центре (язык пространства, сжатого до точки)». Сам Топоров, насколько нам известно, обходил античное и аристотелевское сплошное пространство, с  соответствующей ему огромной эпохой, считая эти тексты неархаичными, и занимаясь в семиотике реконструкцией доисторического космогонического сознания (11), или наоборот, показанностью вещей в текстах классической русской литературы (в первом случае наив до-литературного искусства и топологическое откровение антропоморфных космогонических образов(12), во втором, изощренность владения художественной техникой постановки вещей во всеобщем и равном себе пространстве). Но в космологии «Комедии» Данте, мы встречаем, даже в первую очередь, литературу, описывающую аристотелевское сплошное пространство, вещность и космизм из научно-абстрактных далей приближающую к путнику-поэту, а недостатки этого пространства скрадывающую или даже восполняющую смыслом художественным, ведь именно на мифопоэтические группы текстов и Топоров ориентировал анализ пространственности. В архаических текстах этого рода он выделил пространство «сакральное», которое:

  «высвобождает место для сакральных объектов, открывая через них свою высшую суть, давая этой сути жизнь, бытие, смысл.. вещи не только конституируют пространство, через задание его границ,.. но и организуют его структурно…». «пространство возникает…не столько через отделение его от чего-то…но и через развертывание его вовне по отношению к некоему центру (т. е. той точке…через которую как бы проходит стрела развития, ось разворота)» (13).

      Топоров описывает структуры «горизонтального» и «вертикального» сакральных пространств, интересны его замечания о существенной горизонтальной организации сакральных пространств. Организованные по вертикали уровни чаще всего формальны, иерархичны и внепространственны, и при разворачивании на них горизонтального пространства, его центр оказывается доминирующим, что задает условия возникновения вертикальной «мировой оси»:

«В горизонтальной плоскости Космоса пространство становится все более сакрально значимым по мере движения к центру, внутрь через ряд как бы вложенных друг в друга «подпространств» или объектов»; «иногда в соответствии с этим пространство членится на серию все более сужающихся концентрических окружностей, причем в пределах каждой из них все объекты обладают равной степенью сакральности. Центр же всего сакрального пространства отмечается алтарем, храмом, крестом, мировым деревом, axismundi, пупом Вселенной, камнем, мировой горой, высшей персонифицированной сакральной ценностью (или ее изображением). И в этом случае сам центр становится тем источником, который во многих отношениях определяет структуру всего пространства («сакрального поля»); «В вертикальном разрезе Вселенной как наиболее сакрально отмеченная точка пространства обычно рассматривается небесный конец мыслимой «мировой оси», т. е. абсолютный верх (иногда он понимается как Полярная звезда); сама же эта ось выступает в таком случае как шкала ценностей объектов, размещенных в вертикальном пространстве. В других случаях центр помещается там, где «мировая ось» входит в землю; в этом случае он совпадает с центром горизонтальной плоскости. В ряде космологических систем (обычно многоярусных, ср., например, алтайскую традицию) говорится о трех пространствах (в некоторых шаманских мифологиях Сибири различаются земля-пространство верхнего мира, земля среднего мира и земля нижнего мира), а иногда и о большем количестве — о девяти, тридцати трех, девяносто девяти», «но вообще понятием пространства при описании вертикального строения Вселенной пользуются реже»; «нередко в пределах каждого из вертикальных срезов,  пространство «горизонтализуется»; «именно вертикальная ось пространства наиболее четко высвечивает иерархическую структуру объектов— покойники, души предков, демоны, злые божества (включая самого повелителя нижнего мира), хтонические животные — внизу; люди, животные —посередине; птицы, ангелы, высшие божества (включая главного бога), мифологизированные светила — вверху. Местом эпифании, удостоверяющим высшую его сакральность, обычно является центр горизонтальной плоскости — храм, мировое дерево, axismundi».

   Как вещь конституирует архаичное пространство, обживая и наполняя его своим бытием, так структура сакрального пространства определяется его сакральным центром, с помощью «сакрального поля», раскрывающегося на пути по этому пространству (как его динамическая характеристика). Рассматриваются функции пути и его характеристики:

 «К этому центру…ведет путь.. то, что связывает… — самую отдаленную и труднодоступную периферию и все объекты, заполняющие и/или образующие пространство, с высшей сакральной ценностью находящейся в центре, причем достижение цели  субъектом пути всегда влечет за собой повышение ранга в…сакральном статусе» ,«Движение по пути…подтверждает действительность-истинность самого пространства и.. доступность…познания пространства», «Трудность пути — постоянное и неотъемлемое свойство… он строится по линии все возрастающих трудностей и опасностей», «В пути выделяется начало, исходный пункт…конец пути (цель движения), кульминационный момент пути... и некоторые участники пути, рассматриваемые как отмеченные…».

       Исследователь делает ряд выводов, которые ниже приведены как ряд тезисов:

  «Начало пути — тот локус, который считается естественным для субъекта пути», « Конец пути — противоположный началу локус в том отношении, что он всегда — цель движения, его явный или тайный стимул. Конец образует главное силовое поле пространства, без преодоления которого центр недоступен». «В этом конце находятся высшие сакральные ценности, признаваемые в данной модели мира, или то основное препятствие, опасность, угроза, которые, будучи преодолены или устранены, непосредственно открывают доступ к этим сакральным ценностям и связанному с ними изменению статуса», «Начало может быть на периферии… конец, напротив, далеко от центра, в чужой периферии», «где бы ни находились начало и конец пути, существенно, что «опробуется» («проверяется») все пространство и что достижение конца всегда обозначает выполнение задачи, достижение цели…», «При незакрепленности начала и конца пути они скрепляются именно самим путем и являются его функцией, его внутренним смыслом… Через них путь осуществляет свою установку на роль медиатора: он нейтрализует противопоставления этого и того», «Отмеченность начала и конца пути как двух крайних точек-состояний, пределов выражается и предметно (дом — храм и или дом — иное царство и т. п.) и  персонажно (достигший конца пути всегда обладает более высоким статусом, чем он же в начале пути», «В определенном смысле можно условно считать, что путь всегда ведет кчаемому центру: независимо от его реальной локализации он выделен как своего рода центр в мифопоэтическом аксиологическом пространстве. Единственное, видимо, исключение — путь в Нижний мир, в преисподнюю, в царство смерти. Туда отправляются не только с целью приобрести некий и з б ы т о к (например, живую воду, дающую вечную жизнь и юность), но и с тем, чтобы компенсировать элементарную недостачу»,  «путь вверх и вниз описывается, как правило, тем подробнее, чем дифференцированнее структура Верхнего и Нижнего миров и чем богаче мифологическим содержанием разные зоны этих миров… что только мифологический персонаж или служитель культа (шаман) исключительных качеств способны совершить вертикальный путь вверх и/или вниз, т. е. «пройти» всю Вселенную по вертикали, тогда как «прохождение» мира по горизонтали, как правило, просто связано с принадлежностью к классу героев, подвижников или к особому состоянию»,  «Но и горизонтальный путь сложен, и его совершение — признак отмеченности… с точки зрения воплощения в разных частях пути свойства «быть сакральным»…различаются два вида пути, отмечаемые разными объектами: 1) путь к сакральному центру, строящийся как овладение все более и более сакральными концентрическими зонами с находящимися в них объектами, вплоть до совмещения себя с этим сакральным центром… и 2) путь к чужой и страшной периферии, мешающей соединению с сакральным центром или же уменьшающей сакральность этого центра; этот путь ведет из укрытого, защищенного, надежного «малого» центра…в царство все возрастающей неопределенности»,

      Топоров пишет о принципиальном различии конечной точки пути – и сакрального центра, что важно. Например, Данте, уже оказавшись в Раю, никак не может в это поверить, тем более после увиденного им в аду, видеть весь этот небесный свет невероятно, как невероятна ему и  милость, и дары, открытые ему в этом пути, осознав же все это, он создаст «Комедию», и сакральный центр проявит себя; экзистенциально, герой-Данте никогда не уверен в том, что произойдет через шаг, и что его ожидает завтра, упование его на спутников, наставляющих, поддерживающих его на пути, но сам он часто напуган предстоящим или увиденным, останавливается или закрывает глаза. Отмеченная Топоровым нейтрализация противоположности точек начала и конца пути, есть динамизм пути. Путь во вне развертывает себя как динамическая неопределенная структура, в тоже время для себя путь всегда локализует конкретные начало и цель. И сам покой нуждается в движении, мыслим на его фоне, динамизм и есть разрядка точек покоя на пути, их «элементарная энергия».

«Кульминационный момент пути совпадает с максимумом энтропии.  Он приходится на стык двух частей, указывающих на границу-переход между двумя по-разному устроенными «подпространствами» (отсюда особая выделенность всех вариантов «границы»: порог, дверь, лестница, окно, мост»; «Если орудийное выражение неопределенности на пути — перекресток, развилка дорог, каждая из которых сулит опасность, то орудийным воплощением самой опасности, кризиса, некоего провала в пути (выпадение одного из необходимых его звеньев, так сказать, «выдирка» из пути и, следовательно, связываемого им пространства), служит мост, переправа»; «В этом месте опасность сгущается настолько, что ставится под угрозу сама <возможность> его преодоления… весь путь как бы сжимается в ничтожный по протяженности, но важнейший по значению участок — в мост. Переправа через этот самый ответственный участок пути особенно сложна: она требует от героя-путника смелости (поединок с чудовищем), хитрости и изобретательности… особого покровительства: в опасном месте особый жрец совершает ритуал обезвреживания злой силы», «преодоление этих участков пути требует и особого поведения путника: бдительности, соблюдения запретов…некоторых специфических табу и т. п. Невыполнение этих правил нередко ведет к гибели путника и, значит, к незавершенности пути, к разъединению со сферой сакрального», ««Горизонтальный путь может развертываться не только на земле, в Среднем мире, но и в Нижнем (ср. выше о поэтапном странствовании Инанны) и в Верхнем, на небе (наиболее типичный пример — образ Млечного Пути, он же — Птичий путь, Дорога душ», «для мифопоэтического сознания путь, не совпадая с пространством, выступает как его квинтэссенция, его интенсифицирующая суммация, его линейный одномерный образ. Само пространство определяется через совокупность путей, которые могут находиться в нем (сам же путь в значительной степени соотнесен с типом персонажа, который может являться субъектом пути». «набор путей данного пространства определяет пространство с точки зрения его проходимости-преодолимости, является сжатым итогом динамических потенций этого пространства, его конструктивных возможностей и недостатков», <откуда следует отметить > «признаки начинающегося процесса демифологизации и десакрализации пространства».

   Подробнее о сделанных В.Топоровымвыводах мы надеемся поговорить в дальнейшем, пока же еще больше хочется акцентировать отмеченные им топологические свойства пути. Допустим, первый план (путешествия, произведения) задается топологически, как - сакральный (или смысловой) его центр, начало и конец пути (а также его кульминационная точка). Но центр - иначе, чем конец, представляет цель всего пути, - с самого начала разница неизвестного центра и известногоконца пути обнаруживается в самом пути. При том, что путь по завершении, именно в конце откроет этот центркак смысл всего пути (и произведения, даже если топографически центр был пройден как его часть), конструируя символ путь → смысл пути. В первом и топологически ориентирующем плане, имеющем начало, предстоящий путь и предполагаемый конец, - проступает символическое пространство, происходит открытие центра, как раскрытие смысла, путь претворяется уровнями освоения (сакрального) центра в символическую картину мира. Центр никогда не задает всецелой символической глубины, само наличие пути а поэтому и его цели,заслоняют таинственно скрытый центр, или специально скрывают его, но центр непременно обнаружится и раскроет весь замысел. Последний никогда не случаен, случаен план пути, когда замысел на время покидает идущего. Конечно, топология мифо-поэтического сакрального пространства могла бы помочь систематически взглянуть на отдельные фрагменты космологии Данте, как и художественного мира «Комедии» в целом. Данте, своей поэмой скомпоновал в «один космический дом» классический греко-римский миф и христианско-схоластический, Топоров наоборот «распотрошил» мифопоэтическое сознание, вычленив из него пространственную архетипику. В дальнейшем описании, из космологии «Комедии» мы не стремимся экстрагировать концептуальные структуры В.Топорова, но учитываем их, и прослеживаем развертывание горизонтальных и вертикальных сакральных пространств там, где они выражены достаточно явно, кроме того, отмечаем сакральные границы и центры, задающие космологическую направляющую Данте и Вергилию.                                                                                                    

 
                                                                                                    Я вверх пошел, и мне была опора 
                                                                                               В стопе, давившей на земную грудь. 

                                                                                                                                 («Ад», I, 29-30) 

Космология и ландшафт: природа как соучастник пути. В той части космологии «Комедии», которая связана с Землей, ярко выделена вертикальная уровневая структура. Здесь различимы: 1) две глобальных структуры - воронка «ада» и гора «Чистилище», и 2) девять их под-уровней: девять кругов структуры «ада», и девять кругов структуры горы Чистилища (2 уступа Предчистилища и семь ступеней Чистилища, не считая Земного Рая на вершине). Четкости вертикалей противостоит разворачивание  практически всего действия на горизонтальной плоскости,  - при движении по кругу,  по уступу, по тропе вдоль ручья, при выходе на поляну, подъем к Чистилищу также не вертикален. Данте никогда не смотрит ни высоко вверх, ни далеко вниз (вероятно, подспудно это связано с плохим зрением автора), в злых щелях он разговаривает с грешниками с мостков, стоя над ними на небольшой высоте, горных пейзажей в поэме нет, поскольку Данте не смотрит вниз с горы Чистилища, не заглядывает в бездну ада, значительная высота существенно нигде не представлена в поэме, - нельзя же за таковую принять взгляд на землю из космоса. Все действие как путь и тропа, развернуто по горизонтали, до очередного возникающего напротив героев образа или знака. Горизонталь связала все вертикальные нисхождения-восхождения, на ней же дается описание и оцениваются очередные вертикальные значения, например, как осмысление или напутствие. Горизонтальный путь связал вертикаль в непрерывное движение по спирали, от точки к точке, круг за кругом, и для реализации этапа, ступени, оказывается, достаточно идти вперед по горизонтали до точки входа или перехода, а взлеты, падения, и их зарисовка становятся не нужными. А значит, вся, с очевидностью наблюдаемая вертикальная космологическая структура, пропадает для идущего по ней. (Это следует понимать и не придавать значения фантастически глубоким воронкам и высоким горам, с их «надругательством» над правилами перспективы, космологический путь, проторенный Данте в средневековом космосе, банален и неубедителен, если из него «вырезан» субъект пути ради абстрактной космографии).

     Конусообразное спиралевидное движение, вообще, есть известная сумма движения прямолинейного и кругового, такой замкнуто-разомкнутый тип движения напоминает христианскую модель истории, в нем различима круговая полнота традиции, расширенная витком времени, и новозаветный «линейный вектор» начала и конца истории, так называемая «стрела времени». (Хотя, кажется, часть христианских историософов предпочла бы «цилиндр»). Впрочем, тип движения по спирали востребован вообще всюду, где важно развитие, или наоборот, упадок. Цилиндрическое движение, в отличие от него, не учитывает расширение и «поперечность» развития, например, в древнем обществе, с установлением ритуальных форм жизни и периодов воспроизведения ритуала, строившихся по принципу ежегодного цикла вокруг сил природы, сохранение ритуала в целом оказывалось предпочтительнее развития. Воронкообразное или точнее, конусообразное движение, в отличие от цилиндрического, имеет точку в вершине конуса, или это точка развертывания структуры или точка свертывания, начало или конец. Во времена Данте, в эпоху пробудившегося физического экспериментального ощущения времени, связанного с ростом опытного знания, наук, и их быстрым усложнением, такая экстенсивная временная модель познания, актуальней, чем в предыдущие эпохи. Совершенствование, продвижение от полноты к полноте, от вопроса к ответу, модель движения по спирали подобна схоластическому наполнению познанием - веры, также и схоластика призывает «накручивать» неосвоенные до сих пор пространства на парадоксальный стержень веры («Верую, ибо абсурдно», Credo quia absurdum, еще у Тертуллиана). 

        Путь, по которому шествуют поэты, открывает их взорам в целом привычный ландшафт, чего бы то ни было сверхъестественного в этих горах и океане нет, души грешников и кающихся, отдельные сцены их истязаний, или те античные полубоги-полузвери, которые сторожат верхние круги ада, выглядят куда более фантастично, чем горные массивы за спинами. Всю дорогу Данте сравнивает то, что видит, со знакомыми местами горной или озерной Италии. Но как вписать в столь обыденный природный ландшафт, глобальную космологическую структуру? Что выделить в нем? И здесь приходит на помощь воистину «чудесное» воображение Данте. Как выдающийся художник и космический промыслитель, сакральную точку он вводит так, что она оказывается еще естественней, чем ландшафтная обстановка, полностью растворяясь в пейзаже.

       Например, первый вход в космологию, для выхода к космологической направляющей, реализован как сочетание горного спуска в бездну, с движением по кругу при выходе на равнину (влево, то есть по часовой стрелке). Иерусалим, как место земной жизни Христа и Его Воскресения, задает направляющую «вертикаль спасения». Спаситель, как расскажет Данту Вергилий, спускался в ад, чтобы вывести оттуда библейских праведников (14), что привело к землетрясению и завалам в адских чертогах, громоздящимся с тех пор повсюду каменным глыбам, которые поэтам на своем пути приходится обходить. Спаситель, после крестной смерти своей, из Иерусалима направился прямо в ад, то есть, в данном случае вниз, и затем дальше прямо, победив греховную смерть прохождением центра греха и выходом к Небу. Он и проложил первым тот прямой путь, который станет «вертикалью спасения», остальные, в том числе и Данте, идут Ему вслед. Но как обрести эту направляющую смертному веронцу или флорентийцу, ведь если катастрофа образовала пропасть ада под самым Иерусалимом, даже из Святого города в нее не получится спуститься, разве только упасть.  Что же, не удивительно, что «вертикальные движения» смертным пока не по силам, надо вернуться  на родину и спуск начинать с края этой огромной воронки, который может выйти на поверхность, из-за колоссальных размахов ее основания, где-нибудь в центральных областях Италии, в Тоскане например, или в Умбрии. Это чрезвычайно находчивое и одновременно естественное решение космологического входа, если уж космология реализуется в горном ландшафте. Но само место входа в сакральное пространство должно быть сокрыто для чужих глаз, Вергилий подводит Данте к вратам в ад, как будто они явились из ничего, или из под земли. Важно заметить, что на вертикаль спасения человек выходит только в центре Земли, спуск по склонам ада представляет лишь подступ к ней, схождение в ад происходит еще вне вертикали спасения, но с каждой ступенью вниз она приближается. Иными словами, важна не столько глубина воронки, сколько центр, этой глубиной измеряемый.  Перед спуском, удивительные надписи над воротами ада, которые читает Данте, словно печати самой бездонности, на которых почил глас непреложности, открывающий дорогу в один конец. Так бросают камень в колодец и вслушиваются в далекий всплеск, определяя по тону глубину. «Per me si va ne la città dolente...», «Я увожу к отверженным селеньям/Я увожу сквозь вековечный стон/Я увожу к погибшим поколеньям».

                    …ДРЕВНЕЙ МЕНЯ ЛИШЬ ВЕЧНЫЕ СОЗДАНЬЯ,
                    И С ВЕЧНОСТЬЮ ПРЕБУДУ НАРАВНЕ.                          
                    ВХОДЯЩИЕ, ОСТАВЬТЕ УПОВАНЬЯ  (Ад, III, 7-9).

     Нельзя нарушить обетований каменных слов, теперь или спастись или погибнуть, возвращения не произойдет, будет движение поэтов только вниз, которое откроет движение только вверх (15).

     Другой пример использования естественных возможностей ландшафта для организации сакральной направляющей, - подъем из центра Земли к горе Чистилищу, расположенной в южной, небесной гемисфере Земли. В действительности в этом случае поэтам требуется идти немного отклоняясь от вертикали «Иерусалим– вершина горы Чистилища», чтобы оказаться у подножия горы, где находится Предчистилище (Antipurgatory), играющее важнейшую роль приготовления к покаянию и подготовки к духовному восхождению на нее. Но как реализовать такой выход, если после пересечения центра Земли у героев-путников в распоряжении не имеется, ни фонаря, ни тех крепких ориентиров, которые они соблюдали при схождении в ад, двигаясь вниз и по кругу огромной воронки, - как реализовать выход на поверхность в сплошной тьме?

      Невероятно остроумно, Данте использует в качестве направляющей, речной подземный проток, который и выводит к самому подножию горы, а коридор, по которому они идут, забирает от вертикали на некоторый угол (рис.15). Стих же: «И двигались все вверх, неутомимы» (Ад, XXXIV,135), следует понимать в значении  выхода в сторону обретенного Неба, которое теперь сверху, а не внизу, как было до переворота в  центре земли (чуть раньше Вергилий говорит Данте: «И над тобой теперь небесный свод»),вертикальный характер подъема просто неестествен (к космологии Данте не стоит предъявлять требования современной картографии, главные идеи в ней продумываются до мелочей, второстепенные почти не разрабатываются, делаясь зависимыми от первых, иллюстраторы это часто понимают, смотрите рисунок 16, на котором ручей не прямая, а извилистая линия, обозначающая ту же вертикаль).

       Те коридоры и расщелины, по одной из которых поэты поднимаются, образуются в результате схода с вершины чистилищной горы рек Леты и Эвнои.  Лета, - река забвения грехов и привнесенного ими зла (16), Эвноя, что и означает "добрую память", - навеки запечатлевает в сознании человека благой образ и привнесенное в мир добро. Эти горные реки, сойдя с вершины и углубляясь под землю у самого подножия горы, достаточно сильны и энергичны, чтобы проточить камень, и промыть коридоры и подземные протоки. Хотя Лета сходит в самый центр Земли не единственным руслом, а в виде многих больших и малых ручьев, - звон их все время слышат поэты за стенами коридора во время подъема.   

       С другой, с северной стороны планеты, к центру планеты стекают иные реки: Ахерон и Флегетон, вместе с озерами Стикс и Кацит образующие водную структуру ада. Алские реки, - не просто сопровождающая и дополняющая характеристика круговой топологии ада. По предположениям В.Топорова, сакральный перекресток, - сулит пути неопределенность, а мост, или переправа через реку, - таит уже определенную опасность, но вот эти адские реки, - непроходимы абсолютно а мосты исключены, так что не реки текут по аду, а наоборот, территории ада обустроились в границах речных потоков. Течение мистической реки - образ непрерывности, непресекаемости. В адских реках, непрерывно течение человеческих пороков, тех самых, что привели к нераскаянной вине и к осуждению грешников (Данте не осужден, и поэтому не привязан к рекам так сильно, как казнимые вокруг грешники; проходя в самую глубь ада, в корень греха, он постепенно осознает весь строй греховности). В реке Лете, спускающейся в неподвижную тьму земного центра из самого «Земного Рая», наполненного первозданным светом, - безначально забвение и очищающее покаяние.

     Все сакральные реки  образуют между собой единую водную систему, но подземные воды невидимо соединены с наземными, а последние в свою очередь, устьями своими, с океаном, и вместе они образуют водную оболочку Земли. Весь этот водный «организм» омывает тело планеты, и оживляет жизнь человечества подобно кровеносной системе, целительными струями совести, раскаяния, памяти, вины, забвения, чистоты. Ручей Леты, по которому восходят поэты к Чистилищу, проливает воду покаяния и надежды, струи небесной чистоты животворно проникая во мрак, разрывают адскую обездвиженность, и лучшего путеводителя после отказа от греха в его корне, трудно было бы подыскать. Также как звезды льют безмолвный горний свет на землю, так ручей Леты изливает воду очищения в кровавую толщу земную, где подземные речи его звучат все тише, и наречия их неустановимей.

 

Сакральная система вод в космологии.

                                                                                           "А Лета где? - вновь задал я вопрос. -
                                                                                            Где Флегетон? Ее ты не отметил,
                                                                                            А тот, ты говоришь, возник из слез".
                                                                                                                                             (Ад, XIV) 

      Река Ахерон (по гречески, «река скорби») опоясывает первый круг Ада, и служит сакральной границей всего ада. Если адские врата - место, открывающее доступ в ад, то переезд через реку Ахерон вводит в него непосредственно. Ахерон, мощной рекой обойдя весь 1-ый круг, и очертив Верхний ад, по нижним кругам стекает уже ручьями и каналами. На пятом круге из земли появляются багрово-черные ручьи Стикса, стекающиеся в Стигийские болота (Стикс по гречески: «ненавистный», в этих болотах казнятся гневные). 

 Мы пересекли круг и добрались
До струй ручья, которые просторной,
Изрытой ими, впадиной неслись.
Окраска их была багрово-черной;
И мы, в соседстве этих мрачных вод,
Сошли по диким тропам с кручи горной.
Угрюмый ключ стихает и растет
В Стигийское болото, ниспадая
К подножью серокаменных высот. (VII, 100-108)
 

 

Болота омывают высокие, стоящие по кругу, стены города Дита ((VI, 548), город «Дит» описан Вергилием в «Энеиде», у него он стоит в Тартаре, и обведен тройной стеной), внутри города открывается бездна Нижнего ада (VIII, 67-75). Ниже, в 7-ом круге, течет кровавая река Флегетон (греч. — «жгучий»), она образует первый пояс 7-го круга («вот, окаймив откос, /Течет поток кровавый, сожигая…», «Я видел ров, изогнутый дугой /И всю равнину обходящий кругом»). Флегетон, в верхнем течении своем напомнил Данте горячий источник Буликаме, вытекающий из серного озера Витербо (XIV, 79).  Река Флегетон, последняя из рек, втекающих в ад, она окаймляет нижний ад, также как Ахерон, - верхний. Характер течения Флегетона сильно изменчив на протяжении 7 и 8 круга, в ландщафте нижнего ада равнинные участки переходят в бездну почти без всякой подготовки. В виде кровавого ручья (XIV, 134) вытекает Флегетон из леса самоубийц и пересекает пустыню, на которую падает огненный дождь (XIV, 76-90, XV, 1-12), а дальше шумным водопадом низвергается в 8-ой круг. Этот поток Данте сравнивает с водопадом речки Аквакеты, возле Сан-Бенедетто в эмилианских Апеннинах (XVI, 1-3, 94-105), грохот Флегетона причиняет Данте физическую боль, он пишет: «Так, рушась вглубь с обрывистого края,/ Мы слышали, багровый вал гремит, /Мгновенной болью ухо поражая»). В центре земли, где заканчивается адская воронка, все реки сливаются в замерзшее озеро Коцит (от греческого: плач, (XIV, 119; XXXI, 123; XXXII, 22-30; XXXIV, 52)). (Здесь возникает вопрос: если Флегетон, - кровавая река, почему, застыв в ледяную корку озера Коцита, сквозь лед оказываются видимыми тела и позы грешников, застывшие в глубине, не должно ли озеро приобрести алый оттенок и стать малопрозрачным? Здесь стоит предположить, что кровь опустилась на дно Коцита, в осадок, вода же затвердевает на его поверхности). Данту все время, пока он спускается по кругам ада, сопутствуют реки, ручьи, каналы, он постоянно сравнивает их со знакомыми пейзажами. Но к отдельным описанным им местам, пейзаж-прообраз иногда напрашивается само собой, из тех местностей, где он почасту бывал. Например, водная система вокруг стен Дита, позволяет предположить сразу два таких гипотетических прообраза, - в озере Гарда, в которое стекают с гор ручьи, и из которого вытекает река Минчо, и в городе Вергилия Мантуе (лат. Mantua), окруженном рукавами той же самой Минчо). На рисунке выше, - г. Мантуя  1575 года (17).

    Вся водная система в черте ада почти симметрична (рисунок 21), – на 1 круге течет река Ахерон, на 2-4-ом он стекает вниз ручьями, на 5-ом круге, - Стикс, центр всей водной системы, на 7 и 8-ом кругах, - Флегетон, на 9-ом озеро Коцит. На 1-ом, 5-ом, 7-ом и 9-ом кругах, - видимые истоки и устье,  на 2-4 и 7-8, - стоки Ахерона по верхнему и Флегетона по нижнему аду, при этом Ахерон стекает к Стиксу мелкими ручьями, Флегетон собирается в реку. Вода Флегетона представляет собой кипящую реку крови, всегда красную, но холод Коцита опускает кровь вниз, на поверхности оказывается лед. Флегетон собирается к  концу 7 круга в реку, с учетом же того, что схождение в каждый из последних трех кругов представляет собой падение в бездну, он становится «ревущей» горной рекой. Несмотря на бешеную стремительность и энергию кипящей крови, поток Флегетона отвердевает в озере Коцит, что дает некоторое представление о безжизненном холоде Коцита и мертвящем взмахе крыл Сатаны, замораживающих озеро. Вода – всегда какая-то жизнь, если это лед, все кончено.

     На вершине Чистилищной горы, в «Земном Рае», посреди леса, из одного и того же источника но в разные стороны, вытекают две священных реки. Налево течет Лета, - река забвения греховности и того зла, которое внес человек своими грехами, направо Эвноя, - река, воскрешающая в памяти человека содеянное им добро и тем самым восстанавливающая в нем благой образ. Левое движение, – постоянная локальная направляющая Данте, влево он идет по кругам, слева выходит к Чистилищу, влево течет в «земном Раю» Лета. Так и стекают эти речные потоки с горы, по левому и по правому ее склону. Поскольку Данте восходит наверх по протоку Леты, русла Эвнои он не видит. Горные реки сходя с вершины горы становятся подземными, образуя многочисленные расщелины у подножия горы, откуда в виде ручьев они спускаются к центру планеты. Таким образом, в центре планеты с двух разных сторон соединяются воды ада и воды Чистилища. Поток Леты собирает покаянные молитвенные слезы со склонов горы очищения, и уже как воды забвения и очищения, нисходит в земной центр. Поток кровавого Флегетона, застывающий на самом дне в ледяную корку, несет кровавые слезы наказания со склонов преисподней. Поскольку кровь Флегетона опускается на дно озера Кацит, где самый центр и планеты, и всего космоса, можно предположить, что именно в этом месте те и другие воды смешиваются и кровавая материя земли получает очищение, а грех аннигилируется, но все это остается скрыто глубоко под толщью льда, и от взглядов поэтов и от их пытливого ума.   

     Все три реки ада имеют единый источник в статуе Критского старца. (В этой фигуре мы получаем одну из немногих сакральных точек, выведенных на земную поверхность). На острове Крит, в горе, стоит огромный каменный истукан, состоящий сверху вниз, - из золота, серебра, меди, железа и глины. Истукан этот известен по книге пр. Даниила (2, 31), из толкованияпророком сна царя Навуходоносора, у Данте истукан несколько очеловечен, во-первых он стар, в связи с древностью Крита, во-вторых, стоит в позе задумчивой и печальной. Старец  рассечен вниз от самой шеи, только золотая голова осталась не повреждена, сквозь трещину, прошедшую по серебряной груди, меди и железу, вниз струятся слезы, которые стекают по металлу и сливаются на дно пещеры, откуда берут начало все три подземные реки ада, - Ахерон, Флегетон и Стикс. Критский старец, – метафора падшего человечество, его трещина – первородный грех Адама, слезы – зло и человеческие пороки, грех Адама не задел только золотую голову (что в духе Данте). Если связать исток адских рек и их итог, - трещины Старца-человечества и вмерзшего в ледяное озеро Коцит Люцифера, - налицо будет их соединенность, Люцифер скован со всех сторон обледенелыми слезами человечества, они держат его в ледяной неподвижности, и он «слит» этим с людьми. Данте «установил» своего Старца на остров Крит, - троянцы считали себя выходцами с Крита, колыбели культурного человечества, туда же приехал Эней из разрушенной Трои, с Крита же голос богов направил его в Италию, где он, по преданию, основал римскую империю. Старец смотрит на развалины Рима, - восстановление Рима он связывает с наступлением нового золотого века человечества, что могло бы иссушить его слезы, закрыть трещины, и тогда источник адских вод должен иссякнуть (подробнее о разбросе толкований в следующей главе). Вергилий начинает рассказ о старце, когда Данте примечает небольшой ручей («Чья алость мне и до сих пор жутка»), стекающий по каменному каналу:

 

            "В горе стоит великий старец некий;
             Он к Дамиате обращен спиной
             И к Риму, как к зерцалу, поднял веки.
             Он золотой сияет головой,
             А грудь и руки - серебро литое,
             …Вся плоть, от шеи вниз, рассечена,
             И капли слез сквозь трещины струятся,
             И дно пещеры гложет их волна.
             В подземной глубине из них родятся
             И Ахерон, и Стикс, и Флегетон;
             Потом они сквозь этот сток стремятся,
             Чтоб там, внизу, последний минув склон,
             Создать Коцит; но умолчу про это;
             Ты вскоре сам увидишь тот затон".                             (XIV,103-120)
 
 

 В связи с замечанием Вергилия, что все реки стекают вниз в стоках, возникает два варианта распределения рек, две системы: или Ахерон сверху вниз впадает в реки, смешиваясь с очередной подтекающей на уровнях 5 и 7, рекою Старца, тогда вода Стикса, например, будет состоять из Ахерона и Стикса, а вода Флегетона, – из всех трех рек. Либо они не впадают друг в друга на том уровне, где выходят на поверхность, а смешиваются в стоках чуть ниже. При этом Ахерон, в любом случае, стекает ручьями-стоками по кругам 1-4, а Флегетон, ручьями и рекой, по кругам 7 и 8. Дело в том, что если реки впадают друг в друга сверху вниз, такое смешение будет нивелировать уникальные свойства втекающих рек. Тогда река Флегетон должна стать крупнее двух верхних рек, чтобы оставаться Флегетоном, хотя бы на 7-ом уровне где вытекает. Можно предложить рассмотреть схему второго варианта, несколько усложненную, используя указание Вергилия, что все реки стремятся в стоках, чтобы поступающие от Старца три реки, на самих кругах не смешивались, сливаясь вместе или в стоках или уже в озере Коцит. Допустим,  река Ахерон на 1-4 кругах (смотрите рисунок) стремится в ручьях и стоках, на 5-ом Ахерон идет в отдельный сток, когда Стикс истекает из источников и разливается в стигийские болота, на 6-ом круге Стикс уходит  в сток к Ахерону и идет с ним вместе в озеро Коцит (синие стрелки). На 7-ом круге, где появляется река Флегетон, имеющая отдельный исток в щели Старца, эти верхние реки не подмешиваются в нее, поэтому кровавый Флегетон спускается вниз один по кругам 7 и 8, рекой, ручьями, стоками и водопадом обруживается вниз, впадая затем в Коцит. На рисунке показан багрово-черный «угрюмый ключ» Стикса, который «стихает и растет в стигийское болото»  (VII,106), ниже уходя в сток (багровая стрелка), где он соединяется с верхними водами Ахерона (синяя стрелка), когда в 7 круге на поверхность выходит пришедший от критского Старца Флегетон (красная стрелка).

    Но система вод еще не полна. Океан, окруживший гору Чистилище, и покрывающий всю планету на три четверти, в северном полушарии омывает обитаемую землю, принимая с нее материковые реки. Наземные воды океана и Ойкумены образуют «гидросферу», область материального водного элемента. Невидимо, наземные воды соединяются в земной толще с мистическими реками, невидимость эта аналогична сокрытости адских врат, в обоих случаях свойства земли и воды изменяются по существу. Где конкретно, - в толще ли земной, или  сочетаясь со сходящими с горы очищения водами Леты, или в пещере под Критским Старцем, где зарождаются адские реки, - не столь важно, но сходящие в землю материковые воды приобретают сакральный смысл, смешиваясь с мистическим течением. Как в земной материи ад топографически отделен от Ойкумены, так в водной, «текучей материи», вода, соединяясь с мистической рекой, уже не выходит на поверхность, а сливается в центр планеты. При этом следует отметить сохраняющийся характер взаимосвязи тяжелых элементов материи, - земли и воды, - на земной поверхности, и в космологии: в физическом мире вода омывает земную сферу и обтекает земные формы, в «черте» ада и горы очищения сакральные реки задают границы всем главным космологическим уровням.

___________________________________

1.    Данте пишет о падшем ангеле в «Пире» следующее (II, V, 12): «Я утверждаю, что некоторые из этих ангельских чинов были низвергнуты, как только были созданы, вероятно, в одной десятой части. Для восполнения их и был потом создан род человеческий».

2.    Множество источников легенды приводит сам Вондел, в предваряющем драму«Обращении…».

3.    В «Сумме теологии», в вопросе 64.4«является ли наша атмосфера местом наказания демонов», Фома приводит возражения (официальной позиции) и ее ответы: 1) «природа демона духовна. Но духовная природа не занимает места». - Речь идет не о физическом месте, но «о [своего рода] воздействии на их волю посредством ее затемнения», в результате возникает ощущение нахождения «в нежелательном месте» (неудобство); 2) грех человека не тяжелее демонского, поэтому если уж человек наказывается в аду, тем более «местом наказания демонов должен быть он, а никак не «темная атмосфера». Аналогия неуместна, поскольку сравнивать следует не природы, а души; 3) демоны казнятся огненной мукой, и поскольку в темной атмосфере ее нет, она не является местом их наказания. – Если ангельская слава не умаляется, то «демоны, находясь в темной материи, актуально не пребывают в геенне огненной, однако их наказание от этого не становится меньше, ибо они знают что и это ограничение – их». Здесь Фома ссылается на представления Августина, в De Gen. ad lit.imp(ранней «О книге Бытия буквально», III) Августин пишет, что темные ангелы были низринуты из верхних безмятежных слоев атмосферы в нижнюю «темную атмосферу», где воздух насыщен испарениями, производящими ветры, молнии и громы. (Фома Аквинский, «Сумма теологии», Iчасть, вопросы 44-74, Киев, 2003, с. 234-235). У Данте ад вообще вынесен из атмосферы и материи, ведь под землей и ниже земли и возможна только земля. 

4.     Смещения сфер воды и земли друг относительно друга нет в тексте Данте, мы иллюстрируем таким образом космический масштаб катастрофы, одновременно решая головоломную географическую проблему тех лет, - приподнятость материков. В трактате«О земле и воде», включаемом в корпус книг Данте по досадной традиции и недоразумению, и к нему не относящемся со всей очевидностью (достаточно сравнить идеи «О земли и воды» с космологией «Комедии», «О земле» писалась примерно в 1312 году, - т.е. в одно и тоже время Данте высказывает противоположные вещи, что невероятно), - толкуется о поднятии сферы земли над водой, к звездам. Это не свойственно космологии «Комедии», в нашей аналогии также сферы выравниваются.  

5.     Возникает образ всполошенной птичьей стаи, кружащейся в небе, в которое ее поднял пушечный выстрел, перекатывающийся от одного конца неба до другого.

6.     Антей и мухомор, – Антей, сын Геи, богини земли, получал невероятную силу от соприкосновения с землей, так что Геракл смог победить его, только от земли оторвав. Таким образом, сила Антея зависит от земли, как и направляющая сферической космологии Данте, остается зависеть от материи, хотя после переворота в центре, уже в форме телесности.

7.     В.Н.Топоров, «Пространство и текст», в сб.: «Текст: семантика и структура». М., 1983, с. 227-284.

8.     И. Кант, «Критика чистого разума», «Трансцендентальное учение о началах», часть 1, Глава «О пространстве».  

9.    В статье «О космологических источниках раннеисторических описаний» («Труды по знаковым системам VI», Тарту, 1973); в статьях из «Миф. Ритуал. Символ. Образ», Культура, 1993, и других.

10.   А. В. Подосинов, «Ex oriente lux! Ориентация по странам света в архаических культурах Евразии», «Языки русской культуры», 1999; М.Евзлин, «Космогония и ритуал», «Радикс», 1993.

11.   В более ранней статье, «О космологических источниках раннеисторических описаний», занимаясь реконструкцией космологического сознания, он пишет о том, как в «раннеисторических описаниях» I века до н.э. «полно и последовательно отразились отмеченные выше особенности текстов космологического периода». В частности, «…при переходе от космологической традиции к исторической Время и Пространство (и соответствующие им объекты, включая и божественные персонажи Ктипа Хроноса, Геи, Урана и т. д., если ограничиться лишь наиболее известными примерами) из участников космологической драмы превратились в р а м к и , внутри которых развертывается исторический процесс» (Труды, VI, 1973, с. 134).

12.    В «Пространстве и тексте», Топоров пишет: «в настоящее время, кажется, можно с достаточной уверенностью говорить о том, что роль источника должна быть отдана человеку и его телу. Именно по этой модели мифопоэтическое сознание первоначально строило описание Вселенной…человеческий организм (тело) и его функции во всем многообразии жизненного (телесного и душевного) опыта образуют основу архаичной классификации».

13.      Ср. М.Хайдеггер в статье«Искусство и пространство»: «Простор, продуманный до его собственного существа, есть высвобождение мест, где судьбы поселяющегося тут человека повертываются или к целительности родины, или к гибельной безродности, или уже к равнодушию перед лицом обеих. Простор есть высвобождение мест, вмещающих явление бога, мест, покинутых богами, мест, в которых божество долго медлит с появлением. Простирание простора несет с собой местность, готовую для того или иного обитания. Профанные пространства - это всегда провалы сакральных пространств, часто оставшихся уже в далеком прошлом».

14. На вопрос Данте Вергилию (ад, IV): «Взошел ли кто отсюда в свет блаженный?», тот отвечает, что Христос вывел из Лимба Адама, Авеля, Ноя, Моисея, Давида, Авраама, Исаака, Иакова и детей его, а также Рахиль. «Других спасенных не было до них, /И первыми блаженны стали эти».В книге о Данте А.Доброхотов (с.101) задается вопросом: если «первыми» - делается намек, что из лимба выведут и еще кого-нибудь?     

15.      Внешние врата ада не закрыты, более того, они сломаны, Христос разбил их входя, чтобы вывести души библейских праведников. Вергилий говорит: «Не новость их воинственная спесь; / Так было и пред внешними вратами, /Которые распахнуты поднесь». («Ад», IX, 124-126).

16.       Вода реки Леты очищает греховную казнь, продолжающуюся в самом человеке, так, Фома Аквинский пишет: «Человек казнится печалью из-за своих греховных удовольствий согласно сказанному: «сколько славилась она и раскошествовала, столько воздайте ей мучений и горестей» (Откровение 18,7)'» («Сумма теологии», 64, указ. соч.).

17.  Мантуя (Mantua, Mantova) находится в области Ломбардия и расположена на двух островах, окружённых рукавами реки Минчо, которая омывает город с трех сторон и образуеттри озера – Верхнее, Среднее и Нижнее. В конце XVIII века было образовано еще одно озеро – Пайоло. Вергилий, сам будучи родом из под Мантуи, упоминает город в своей поэме «Буколики».

 Собрание  сочинений Данте Алигьери.

  В статье используются схемы и рисунки к «Комедии» Данте.  4 и 7 –  Гюстава Доре, 6 и 10, – Уильяма Блейка, 17 – из манускрипта Холкмана (Manuscript), 20 – рисунок Дж. Флаксмана, 3, 14 (1838 года) и 18, – книжные иллюстрации,   8, – рисунок космологии земли Данте  XVвека (Флоренция).

 

 

 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка