Онтологические прогулки

 

 

 

 

9. Русская Утопия и Бесконечность. Виртуальная реальность как вызов

 

577.   Для предположения, что в ближайшие годы Россия выйдет из режима постоянной (устойчивой) мобилизации, что сфера властных полномочий государства сократится, а сфера деятельности гражданского общества, наоборот, расширится, нет оснований. Скорее, очевидной является противоположная тенденция.

 

578.   Причина сохранения существующего положения дел связана не только и не столько с конфликтом между Россией и Западом, хотя он, безусловно, оказывает своё влияние на состояние русской общественной жизни, сколько с тем обстоятельством, что Российское государство не знает механизмов выхода из режима постоянной мобилизации. В его политтехнологическом инструментарии нет такой опции. Оно не умеет этого делать, и у него нет стимулов для того, чтобы этому учиться.

 

579.    При том, что система нуждается в очередной интенсивной модернизации, общая ситуация в стране, скорее, имеет ассоциативные сходства с ситуацией накануне Петровских реформ, нежели с предреволюционным временем. Сходство это связано, прежде всего, с тем, что импульс к такой модернизации идёт сверху, от самого государства, а активность общественных структур развивается исключительно в тех рамках, что установлены государством.

 

580.   Специфика новых модернизационных задач, стоящих перед Россией, связана с тем, что она не исчерпывается сферой материальных технологий. В этой сфере необратимых отставаний нет. И применительно к ней можно говорить не о догоняющей, а о дополняющей модернизации. В период активной интеграции в капиталистическую мировую систему российская экономика испытала на себе влияние международного разделения труда. Отсюда – техническое отставание в отдельных сферах, которое, в большинстве случаев, может быть ликвидировано при относительно небольших затратах. Главная проблема современного модернизационного процесса связана не с материальными технологиями, а с социальной и когнитивной сферами. Любой технологический прорыв предполагает наличие соответствующей среды и ценностных установок. Но очевидно, что создание среды требует перестройки всех структур, отвечающих за воспроизводство субъекта, – в первую очередь связанных с образованием, а новые ценности не совместимы с психологией массового потребления. Структура регионального управления, не допускающая никакого внутреннего самоуправления, также не способствует достижению этих целей.

 

581.    Новая модернизация России – это модернизация, прежде всего, социальная. Но этот процесс будет проходить под контролем государства и уже вследствие этого его результаты будут далеки от тех, о которых грезит наиболее активная часть русского общества. И речь идёт не о неолиберальном течении, а о почвенническом. Если на федеральном уровне государство готово к проведению локальных, «фасадных» изменений, то на региональном уровне ситуация не меняется в лучшую для общества сторону. Скорее, наоборот. Как государственный аппарат игнорировал общественное мнение, так и продолжает это делать. И если раньше в его деятельности присутствовали жесты внимания по отношению к обществу, то в сегодняшней ситуации они окончательно сведены к минимуму.

 

582.    Причина такой консервативной политики связана не только и не столько с изучением опыта уже состоявшихся государственных реформ – не только удачных и не только российских, но и с классовой позицией региональной бюрократии, в деятельности которой очевидным образом присутствует коррупционная составляющая. Эта бюрократия активно защищает собственные интересы. И для Центра лояльность региональных государственных структур намного важнее, чем всякого рода общественные инициативы. К тому же такие инициативы не являются до конца продуманными, а многие из них – откровенно сомнительного качества.

 

583.    Неспособность государства выйти из режима постоянной мобилизации актуализирует тему Русской Утопии. Утопия как образ будущего в современной ситуации нужна государству не столько в качестве вектора, определяющего дальнейшее становление, сколько в качестве системного элемента, при помощи которого можно ослабить яркость существующих внутрисистемных противоречий. В этом контексте Утопия – это комплекс обещаний-ориентиров, чья реализация отложена, но само их существование позволяет интерпретировать современное положение дел, например, растущее социальное неравенство, как исключительно временное. И именно потому, что оно определяется как временное, государственная идеология будет призывать (и призывает) с ним примириться.

 

584.    Новая Русская Утопия необходимым образом должна вобрать в себя традиционные структурные элементы. В неё неизбежно войдут представления о национальном величии страны, представления о необходимости достижения внутреннего единства, тезисы о приоритете духовного над материальным и о необходимости социальной справедливости. Все эти элементы сегодня уже, так или иначе, озвучены, осталось лишь свести их в чёткую, единую смысловую конструкцию. Т.к. заниматься этим будет именного государство, т.е. новая Русская Утопия неизбежно будет государственной утопией, вскоре после разрешения украинского кризиса страна получит идейную программу «самодержавие, православие, народность 2.0». Реальные компоненты этой программы будут иными, но суть их будет вполне соответствовать глубинному пафосу программы С.С. Уварова.

 

585.    Если использовать метафору спирали, то после каждой фазы интенсивной модернизации и, тем более, фазы неудачных реформаторских экспериментов, Российское государство неизбежно возвращается на твёрдую почву социально-политического консерватизма. Наиболее ярко и устойчиво такая почва существовала в период правления императора Николая I. Более того, именно тогда социальный консерватизм впервые оформился в том состоянии, которое стало образцом для всех последующих консервативных эпох. Николаевское время – это исторический архетип российского консерватизма, кстати, не вполне русского. «Русские дворяне служат государству, немецкие – нам» (Николай I). И все последующие откаты в консерватизм – это возвращение к николаевской эпохе. И правление Александра III, и время Л.И. Брежнева – это реализации «николаевского архетипа» в новых исторических условиях. Современное Российское государство органично вписывается в этот ряд. Сегодняшняя Россия – это Четвёртая Николаевская эпоха.

 

586.   При том, что базовые элементы Русской Утопии известны, и их перечисление сегодня превратилось в банальность, из числа этих элементов, как правило, выпадает один, который, тем не менее, оказывается необходимым на структурном уровне. Речь идёт о движении России в бесконечность.

 

587.    Русская система в качестве своего необходимого элемента включает в себя Дикую границу (Русский фронтир). Как уже было отмечено выше, наличие Сибири было важнейшим условием формирования русской системы. Россия под знаком Сибири – это не страна, чьи восточные границы очерчиваются Тихим Океаном, а мир, уходящий в бесконечность. И Сибирь изначально – это не конкретный, чётко очерченный регион, а явление Русской Бесконечности.

 

588.    Бесконечность как призыв является важнейшим духовным элементом русской психологии. Всё существенное, что происходит в стране, происходит на фоне Бесконечности – в горизонте, не предполагающем наличие границ.

 

589.    Наличие фронтира сближает русскую историю с историей американской. В Штатах также было своё движение к Океану. И когда выход к Океану состоялся, Штаты «закипели»: множество внутренних противоречий уже не могло разрешаться посредством переправления избыточного социального элемента на Дикую границу. И американский империализм ХХ века при всей его экономической обусловленности имеет и глубинное системное основание: движение вдаль.

 

590.    Сходное глубинное основание имела и советская политика в странах Третьего мира. При том, что в своей конкретике она была противоположна американской, изначальный структурный импульс, вызвавший её к жизни, был аналогичен. И когда  в постсоветское время стали активно звучать высказывания о том, что помощь Африке не соответствовала интересам русского народа, не учитывалось то, что Африка в советское время была эрзац-версией всё той же Русской Дикой границы. На глубинном уровне поддержка Третьего мира была очень русской идеей.

 

591.    Каждая Русская Утопия нуждается в движении в Бесконечность. В ином случае Русский мир замыкается в пределах себя самого и начинает разрушать сам себя.

 

592.    Образ Бесконечности в русской картине мира – это не всегда конкретное место, куда обязательно надо переселяться. Та же Сибирь, в частности, никогда не была и не могла быть местом обязательного переселения. Сибирь являла себя, прежде всего, как возможность, как перспектива, как горизонт. Сибирь самим своим существованием – во-многом придуманным и мифологизированным – размыкала реальность повседневного существования и дарила надежду на обретение Иного. И в качестве идеи Сибирь для русского народа была не менее важна, чем в качестве конкретной, реально существующей территории.

 

593.   Наличие Бесконечности на горизонте русской жизни не позволяет интерпретировать хозяйственные истоки формирования русского народа как исключительно земледельческие. Скорее, речь идёт о сложном совмещении земледельческого и номадического элементов. Степь сыграла очень важную роль в формировании русской ментальности, пусть и меньшую, чем Лес.

 

594.   Но номадизм не обязательно связан исключительно со степью. Движение славянских племён само по себе формировало номадический тип восприятия реальности, хотя и не было связано со Степью. А такое движение на восток из районов Балтики началось, как минимум, уже в начале VIII века (Г. Лебедев, А. Головнев). Да и сама модель восточнославянского земледелия делала миграции неизбежными.

 

595.    Для Новой Русской Утопии ключевым вопросом становится вопрос об обретении нового образа Бесконечности, без которого она не сможет обрести устойчивость и притягательность.

 

596.   Отчасти контуры возможного нового фронтира конкретизируются в связи с темой расширения БРИКС. Но, при всей смелости и новационности этой модели, в ней присутствуют и элементы исторической вторичности. Отчасти она имеет черты альтернативной версии того, что называется мировой капиталистической системой (И. Валлерстайн). Но если в МКС ведущую роль играет Запад, то БРИКС мыслится как горизонтальная сеть, не обладающая ярко выраженной иерархической структурой. Отчасти эта идея оказывается и повторением пройденного, отсылая к реалиям советской политики в странах Третьего мира. Но Новая Утопия требует принципиально новых образов. Такие образы должны обладать той степенью радикальности, которой БРИКС не имеет.

 

***

 

597.   Для того чтобы Бесконечность обрела значение нового радикального вызова, её образ должен выйти за пределы уже знакомой реальности. Бесконечность требует расширения границ реального, выхода Реального туда, где его никогда не было. Такой выход возможен в двух направлениях – на пути к созданию глобальной виртуальной реальности и на пути интенсивного освоения космического пространства.

 

598.   Возникновение глобальной виртуальной реальности означает, что многочисленные аспекты повседневного человеческого существования начинают стремительно перемещаться в Сеть. Этот процесс уже активно идёт на протяжении нескольких десятилетий, и в дальнейшем его масштабы будут стремительно расширяться. Виртуальное будет втягивать в себя всё новые и новые социальные функции и возможности. Это относится как к индивидуальному существованию, так и к экономической и государственной деятельности. Уже сегодня процедуры непосредственного управления невозможны без использования Сети.

 

599.   В перспективе, и, судя по всему, относительно близкой, виртуальная реальность обретёт чувственность как стандартную, универсальную системную характеристику, что откроет перед обществом принципиально новые возможности и проблемы.

 

600.   Главной проблемой виртуальности видится не появление новых форм коммуникации, замыкающей её акторов в сетевом пространстве, не дистанцирование от проблем, событий и институтов, которые сегодняшними поколениями воспринимаются как важные и действительно существующие, и даже не новые формы сексуальности и способы изменения сознания (нейроделика), хотя каждая из этих проблем сама по себе важна, а последствия её возникновения не ясны. Главной проблемой виртуализации жизни станет проблема самоидентификации субъекта на психологическом и экзистенциальном уровнях. С учётом той критики гуманистических ценностей, которая сегодня присутствует в информационном поле, высока вероятность того, что виртуализация жизни приведёт к размыванию антропоморфного образа жизни. Применительно к повседневности это означает, что личность своим настоящим образом будет считать не тот, который она видит в зеркале, а нечто, что сконструировано ею самой. Соответственно, и подлинной реальностью она будет считать ту, в которой действует (функционирует) данный конструкт, а внешний относительно виртуальности мир будет восприниматься по остаточному принципу.

 

601.    При этом новая виртуальная реальность будет обладать очевидной притягательностью и стремительно втянет в себя – в той или иной степени – всю активную часть общества. Её притягательность неотделима от сферы чувственности. Ядром этой новой чувствительности станут отнюдь не новые формы сексуальности (сексуальность как таковая всегда притягивает к себе и, в то же время, отталкивает), а непосредственное, новое самоощущение, реализующееся в режиме повседневности. Такое самоощущение окажется результатом внешнего влияния на нейрофизиологические процессы и может быть обозначено как принцип нейроделики.

 

602.    В отличие от психоделики, использующей естественные средства для изменения сознания, нейроделика будущего – это комплекс технологических воздействий на сознание. И если возможности психоделики ограничены естественным образом – она может оперировать ингредиентами, имеющимися в наличии, то возможности нейроделики зависят исключительно от развития знаний и технологий, т.е. не имеют сущностных пределов. При этом сфера деятельности нейроделики не обязательно должна быть ограничена сферой виртуальности.

 

603.   Учитывая то обстоятельство, что нейроделика как явление является производной от технологической сферы, а технологии пребывают в состоянии непрерывных изменений, «нейроделическая революция» (в отличие от «психоделической революции») будет непрерывным процессом. На её почве технологический прогресс раскрывается как процесс непрерывного изменения состояний индивидуального сознания. И в рамках такого процесса представления о некоем естественном восприятии реальности оказываются проблематичными. Естественное восприятие в новой технологической ситуации может подразумевать не свободу от нейроделики, а лишь соответствие её легитимным нормам.

 

604.   Виртуальность будет способствовать размыванию и деконструкции социальных норм, которые в современном обществе являются легитимными. Инициатива нормативного творчества может, хотя бы отчасти, перейти от институтов внешнего мира к сетевым сообществам и местным структурам власти.

 

605.   На социально-политическом уровне конфигурации реального мира, в который интегрированы виртуальные сферы, не обладает какой-либо чёткостью. Но уже сегодня можно прогнозировать, что в нём по-новому будут решаться вопросы перераспределения власти, он будет влиять на переформатирование политических и социальных структур, и в этот мир неизбежно придут и государство, и капитализм.

 

606.   Уже сегодня государства стремятся взять под контроль процессы, связанные с виртуализацией реальности. Но любая нормативизация жизни порождает серию нарушений. Реальное всегда ускользает от полного подчинения нормам. В этой связи логика установления контроля над виртуальным миром отчасти сходна с логикой гонки вооружения. Во втором случае развитие средств нападения стимулирует развитие средств защиты, после чего этот же процесс воспроизводится на новой фазе. В первом случае установление контроля провоцирует ускользание: открываются новые сферы деятельности, до которых контроль ещё не успел дотянуться.

 

607.   На структурном уровне попытки подчинить виртуальную реальность нормам контроля сходны с появлением новым пространств, на которые юрисдикция государственной власти не распространяется. Но наряду с внешними сходствами эти процессы имеют и глубинные различия. И наличие различий в данном случае более важно. Перемещение индивида в сторону Дикой границы являлось физическим процессом: индивид ускользал от власти и духовно, и телесно. Благодаря второму обстоятельству он обретал подлинную независимость. Его дальнейшая жизнь начинала зависеть исключительно от него самого, от поддержки других людей и стихийного сочетания случайных обстоятельств. Уход за Урал означал уход в точном смысле этого слова. Но виртуализация разрывает единство сознания и телесности. Она выводит сознание в новую визуальную, чувственную и смысловую реальность, но, при этом, она никак не влияет на способ присутствия телесности в мире. Тело виртуального субъекта остаётся пребывать во внешнем мире. Соответственно, оно оказывается доступным внешнему контролю. А посредством контроля над телом осуществляется контроль и за деятельностью личности.

 

608.   Существование виртуальной реальности как таковой также не является самодостаточным. Эта реальность не обладает безусловной онтологической устойчивостью. Она зависит от множества социальных, политических и  технологических условий. И если есть тот, кто включает виртуальную реальность, то всегда найдётся и тот, кто сможет её выключить.

 

609.   Контроль над виртуальной реальностью не обязательно должен быть государственным контролем. Наряду с государственной политикой, на Сеть влияет и политика информационных корпораций, т.е. её непосредственных владельцев. В связи с этим очевидно возникновение конфликтов между разными внутрисетевыми источниками власти. Но на положение индивида наличие множества виртуальных властей сущностно никак не влияет. Чем бы ни заканчивались сетевые войны, само наличие контроля над действиями индивида в Сети оказывается некой константой. В рамках сегодняшних представлений о том, какой Сеть способна стать в будущем, наличие внешнего контроля оказывается очевидным.

 

610.   Для того чтобы Виртуальная реальность обрела подлинную автономность своего существования, она должна научиться воспроизводить саму себя независимо от внешних, внесетевых источников. Но решение этой задачи, как минимум, предполагает открытие и освоение принципиально новых источников энергии, о которых сегодня мы не имеем даже приблизительного представления. Это будет означать изменение структуры пространства, а также глобальный пересмотр естественных отношений между человеком и пространством, а ещё – между человеческим сознанием и телесностью. Всё это сегодня относится исключительно к сфере фантастики, а не к реальному социальному и технологическому проектированию.

 

611.   Эффект существования глобальной виртуальной реальности изначально амбивалентен. С одной стороны, эта сфера стимулирует процессы формирования состояния отстранённости от внешнего мира, что самим индивидуальным субъектом может быть осознано как обретение свободы от социума. Но, с другой стороны, виртуальная реальность порождает новые формы системного контроля, т.е. способствует развитию инстанций господства. И в этой паре «свобода – контроль» очевидным образом последнее слово остаётся за контролем.

 

612.  Может ли виртуальное стать пространством возникновения новой Утопии? – Едва ли, хотя отдельные аспекты восприятия, апробированные именно в виртуальности, своё влияние на видение будущего оказать могут. Но пределы возможностей виртуальности в рамках таких процессов – это не Утопия, а фэнтези, т.е. образы, апеллирующие не к социуму, а к индивидууму. На базе конкретного фэнтези могут формироваться сообщества, но их масштабы будут относительно ограниченными.  

 

613.   Исходя из своих сегодняшних возможностей виртуальный мир являет себя как процесс атомизации субъекта и трансформации общества из единого большого коммуникативного комплекса в множество малых комплексов. И этот уровень возможностей будет присущ виртуальной реальности ещё достаточно долго.

 

614.   Утопия и фэнтези формируют разные горизонты, за которыми открываются разные образы бесконечности. Утопия – это путь коллективного, конструктивного действия. Соответственно, и бесконечность, с ней связанная, раскрывается как позитивная бесконечность.  Фэнтези, инспирированное виртуальной сферой, замыкает субъекта на самом себе, а применительно к перспективам коллективного действия оказывается деструктивным. Это проявление негативной бесконечности.

 

***

 

615.    Виртуализация жизни сегодня ориентируется на решение, прежде всего, задач сублимативного типа. Она способна снизить накал внутрисистемных противоречий и, тем самым, в очередной раз примирить субъекта с тем, что происходит во внешнем мире. Но реальным последствием такой сублимации оказывается ослабление базовых коммуникативных связей, в рамках которых индивид идентифицирует себя как члена общества. На смену обществу в его классическом понимании в этом случае приходит имплозивное коммуникативное сообщество (Ж. Бодрийяр), важнейшими чертами оказываются структурная и поведенческая аморфность, а также отсутствие обратной связи.

 

616.   Жан Бодрийяр связывает имплозивность с присутствием симуляции в реальности. Но сам термин «симуляция» оказывается очень подвижным в онтологическом смысле. Любой яркий (и не очень яркий) фантазм имеет возможность попасть в разряд симуляционных. Но культурное пространство всегда было наполнено фантазмами. Их господство в общественном сознании – нормальное состояние культуры независимо от того, к какому историческому периоду она относится. Главные различия – лишь в механизмах производства фантазмов и в тех структурах, что выполняют задачу их массового производства. И если считать имплозивность действительно чем-то новом, то её новизна – не в данности как таковой, а в том, что фантазм начинает производиться новыми средствами – технологическими и институциональными. При этом сама грань между технологией и институцией уже в ХХ веке становится очень подвижной.

 

617.    Если оценивать имплозию по её социально-коммуникативным свойствам и последствиям, то важнейшим её качеством оказывается поглощение внешнего сигнала. Это явление вполне соответствует более раннему, дободрийяровскому пониманию имплозии как взрыва, направленного во внутрь. В рамках такого понимания общество либо не реагирует ожидаемым образом на сигнал, посылаемый социальными институтами, либо реагирует крайне слабо и искажённо. Это не означает, что сигнал не порождает реакции. Но содержание этой реакции оказывается скрытым от источника.

 

618.   Имплозия как проявление разрыва между сигналом и реакцией – весьма частое явление в исторической жизни. Под характеристику имплозивности, например, вполне подпадает «великое русское молчание», длившее на протяжении многих столетий и столь озадачивающее авторов, писавших об истории русского мировоззрения (В.В. Зеньковский, Е.Н. Трубецкой).  Меняются способы и средства, способствующие формированию устойчивой имплозивности, но сама она скорее может быть отнесена к числу константных исторических характеристик. Меняются лишь интенсивность и масштабы её проявления.

 

619.    Конкретные характеристики имплозии не подлежат статистическому анализу. Этот феномен воспринимается интуитивно, а оценивается – приблизительно: мы не знаем каков реальный уровень имплозии, но можем сказать о том, больше её или меньше становится в конкретный исторический момент в сравнении с прошедшим. Когда тот же Бодрийяр пишет о том, что имплозия становится одной из главных характеристик общества, имплозивности очевидным образом становится больше.

 

620.   Виртуализация реальности не порождает имплозию, а возрождает её в максимально больших объёмах. Учитывая то, что все основные достижения виртуализации ещё впереди, данный тезис – скорее прогноз, чем констатация.

 

621.   А.Я. Гуревич применительно к западной народной культуре Средних веков вводит красивую метафору «культура безмолвствующего большинства». В этом контексте велик соблазн вспомнить о возвращении Нового Средневековья (Н.А. Бердяев). Но не очевидно, что большинство безмолвствует исключительно в Средние века. Более очевидным является представление, что оно безмолвствует всегда, за исключением редких моментов социальных взрывов, или, по крайней мере, это безмолвие сохраняется на всём протяжении истории до начала индустриальной эпохи. Да и по ряду параметров западная культура уже проскочила фазу Нового Средневековья и активно обустраивается в фазе Новой Античности. Но какие бы исторические сравнения сегодня не напрашивались, очевидно, что современная имплозия имеет специфические особенности. Она воспроизводится при предельно активном взаимодействии индивида со сферой технологией и синхронизирована с процессом социальной атомизации. Если молчаливое большинство Средневековья поглощало внешние сигналы в качестве коллективной реакции, то сегодня эта задача переадресовывается индивиду как таковому. И все эти особенности непосредственно связаны с виртуализацией реальности, осуществляются при активном участии стремительно расширяющегося виртуального пространства.

 

622.   Не имплозивность сама по себе, а именно атомизация общества является одним из главных проблемных аспектов виртуализации социальной жизни.

 

623.   Атомизация субъекта – это не только разрыв глубинных коммуникативных связей, но и разрыв связей идеационных. Атомизированный субъект дистанцирован от коллективного образа реальности и, соответственно, от коллективных представлений о будущем. В этом контексте обретение фэнтези – это компенсация за утрату связей с Утопией.

 

***

 

624.   Вполне вероятно, что с течением времени сублимативная функция виртуальности будет ограничена функциями конструктивистского типа, и среднестатистический  субъект внутри виртуального мира начнёт не только потреблять, но и активно создавать. Но внешнюю реальность эти процессы затронут лишь по остаточному принципу. Для внешнего мира развитие виртуальности в любом случае будет оборачиваться возрастающим отсутствием субъекта. 

 

625.   Глубинная основа фэнтези – это не идеологема обретения Новой земли, а идеологема Исхода. Уход, отсутствие-здесь в рамках такой идеологии намного важнее пребывания где-то там.

 

626.   Для современного Русского мира начавшаяся и активно развивающаяся виртуализация – это не столько обещание рождения Новой Утопии и возникновения нового образа Русской Земли, сколько угроза исчезновения и того, и другого. Это – радикальный вызов, на который необходимо дать не менее радикальный ответ. И такой ответ не может сводиться исключительно к серии запретов, ограничений и нормирований. Все эти действия вообще не являются ответом. Подлинный ответ на вызов со стороны виртуализации – это перехват инициативы и активное участие в этом процессе. Виртуальное требует творческого взаимодействия. Вне творческого отношения к этому феномену любой (другой) ответ окажется неудачным.

 

627.   Технологическая модернизация, аспектом которой является виртуализация, способна глобально изменить образ мира за несколько десятилетий. Соответственно, изменятся и базовые принципы того же почвеннического мировоззрения. Изменится в той или иной степени вообще всё. Мы будем использовать термины и символы, которыми пользуемся и сегодня, но новое поколение неизбежно наполнит эти символы новыми значениями. Конкретные результаты этого процесса не могут быть предсказаны. Мы даже не знаем, что к 2050 году будет означать слово «русский». В этой ситуации главное, что должно определять наши действия, это вера в то, что Русский мир, пройдя серию трансформаций и метаморфоз, сохранится как целостность, хотя ядром этой целостности, скорее всего, будет не совсем то, на чём акцентируется внимание сегодня.

 

***

 

628.   Виртуальное меняет онтологическое отношение между трудом и игрой. Теперь именно игра становится онтологическим основанием деятельности. В виртуальной реальности Бог есть Бог играющий. Это означает, что именно в процессе игры создаются всевозможные миры, и именно игра создаёт личность. Игра – это не нечто несерьёзное и дополнительное. Игра – это единственная форма реальности, в которой мы можем присутствовать.

 

629.   Новая онтология требует определения игры. В качестве эскизного варианта такого определения можно предложить следующее: игра – это действие в соответствии с правилами, содержание и наличие которых не предполагает необходимости и возможности рационального обоснования.

 

630.   В той степени, в какой виртуальное является пространством игры, оно является и пространством эстетическим. Визуализация становится одним из главных способов присутствия в этой сфере. А эстетическая форма восприятия начинает предшествовать всем остальным.

 

631.   Онтология игры – в границах виртуальной реальности – вытесняет онтологию классического типа, основанного на приоритете идеи труда. Безусловно, в действительности труд и игра не противостоят друг другу как два абсолютно независимых феномена. Они регулярно взаимопроникают друг в друга. Но господство в общественном сознании одного из этих начал по своему разрешает вопрос о приоритетах: либо игра оказывается частным аспектом трудовой деятельности, либо труд необходимым образом сопутствует игре.

 

632.   Классические теории деятельности часто разграничивали труд и игру под знаком достижения объективно значимых результатов. Соответственно, труд квалифицировался как то, что имеет смысл, а игра оказывалась проявлением бессмысленности. В действительности, игра всегда ориентируется на результат, и, соответственно, имеет смысл. Но смысл игры – не материален, а символичен.

 

633.   Любая деятельность включает в себя непосредственное (социально значимое, материальное) и символическое значение. В игре – в отличие от повседневной трудовой деятельности – символические значения преобладают очевидным образом.

 

634.    Кто скажет, что футболист не трудится, играя в футбол? Но результаты его труда связаны не с материальным производством, а с символическими значениями. Турнирная таблица футбольного чемпионата – это комплекс символов. Но символизм (условность) результатов игры никак не мешает воспринимать её серьёзно.

 

635.   При этом игра не обязательно должна рассматриваться как нечто дополнительное, несерьёзное, второстепенное. Игра может включать в себя и аспекты трагического мироощущения. Игра – часть существования субъекта. И все стороны такого существования могут обрести трагическую тональность.

 

636.   Всегда, оценивая роль игры в человеческой жизни, можно сослаться на искажённость жизненных приоритетов, на то, что подлинное в игре заменяется неподлинным. Наверное, особенно уместно обсудить эту тему с родителями юного болельщика, выбросившегося из окна после проигрыша своей команды.

 

637.   Феномен игры в очередной раз указывает на то, что реальная жизнь общества осуществляется в режиме относительного аксиологического релятивизма. И то, что не существенно для одного субъекта, предельно важно для другого. Соответственно, и эмоциональное отношение в этом случае также будет разным. Но релятивизм, проявляющийся в отношении к той или иной игре, – это лишь частный случай более общего релятивизма. Индивидуальность субъекта предполагает наличие конкретного, неповторимого набора ценностей, которым он следует. В рамках одного исторического момента и одного региона такие комплексы ценностей, как правило, сходны, но они никогда не бывают тождественными.

 

638.   Онтология труда отсылает к идее объективности и, тем самым, по-своему расчерчивает контуры мира, формирует представления об основных, фундаментальных качествах такого мира. Объективное – неизменно в своей основе. Ему можно соответствовать, но его нельзя менять. В классическом научном мышлении квинтэссенцией объективности является закон природы. Законы природы можно использовать, но их нельзя отменить. И сама субъективность производна от объективной реальности.

 

639.   Онтология игры на первый план выводит именно субъективный фактор. Первичным онтологическим актом является акт субъективного действия. А объективная реальность – это всего лишь то, что мы считаем таковой. Истина как символ структуры такой реальности – это не объективная данность, а результат социальной конвенции.

 

640.   В любой социальной конвенции присутствуют элементы символического. Соответственно, конвенция связана с имагинативной деятельностью. Согласно онтологии игры, воображение соучаствует в создании истины наряду с повседневными, неигровыми факторами. И если в сфере естественнонаучного мышления этот тезис требует дополнительного обоснования, то в сфере социально-гуманитарной игра воображения являет себя предельно непосредственно. Само общество как некое представление есть продукт имагинации.

 

641.    Под знаком имагинации получают новое обоснование все частные аспекты социальной деятельности. Развитие техники, например, в рамках онтологии труда осознаётся как результат трудовой деятельности и накопления опыта. В рамках онтологии игры любое изобретение – это материализация фантазма.

 

642.   Последовательное развитие принципов онтологии игры приводит к изменению характера социальной практики. Игра порождает принципиально новый тип социальных стратегий – конструктивизм.

 

643.   Конструктивизм ориентируется не столько на интеграцию в уже существующие мировые структуры, сколько на создание таких структур. Абсолютный конструктивизм – это создание реальности как целостности. В эту целостность входят природа, общество и сам индивид.

 

644.   При том, что время конструктивизма началось достаточно давно, именно виртуальное придаёт конструктивизму предельно очевидный характер. И оно же стремится наделить такой конструктивизм статусом абсолютного. Реальность виртуальной игры в полной мере является созданной реальностью.

 

645.   Но виртуализация восприятия  не ограничивается сферой компьютера. Глобальные социальные процессы сегодня начинают конструироваться буквально с нуля. Конструируется вектор развития, под который подстраиваются реальные производственные процессы, конструируются социальные общности и городские ландшафты. Конструируются революции и контрреволюции. На каждой оранжевой революции лежит отблеск виртуальной реальности.

 

646.   Обилие конструктивистских проектов, их различных форм и модификаций подсказывает, что именно онтологии игры принадлежит будущее. Мир вступает в фазу Больших игр.

 

***

 

647.   Утверждение онтологии игры в качестве базовой неизбежно приведёт к пересмотру уже достигнутых исторических результатов и, соответственно, повлияет на формирование новой исторической периодизации. Вполне вероятно, что с точки зрения будущего различия между индустриальным и постиндустриальными фазами развития очевидны и имеют значение лишь для современного восприятия. А новое историческое понимание не увидит между ними большой разницы, т.к. и индустриальное, и прединдустриальное, и постиндустриальное (в сегодняшней версии) опираются на одну онтологическую модель.

 

648.   Онтология объективистского типа («онтология труда») в горизонте личностного существования раскрывается как онтология заботы (М. Хайдеггер). Соответственно, историческая фаза, основанная на онтологии заботы, уступает место онтологии игры. Но в исторической ретроспективе вторая не является абсолютной новацией. Нечто подобное уже существовало. Это эпоха архаики. Соответственно, если на онтологическом уровне новая историческая периодизация соответствует схеме «игра – забота – игра», то в рамках более традиционной исторической терминологии схема мировой истории может быть понята следующим образом «архаика – постархаика – неоархаика». Минуя и Новое Средневековье, и Новую Античность, мировое сообщество вступает в фазу Архаики 2.0.

 

649.   Один из фундаментальных вопросов, связанных с наступлением новой исторической фазы, оказывается вопрос о том, что именно будет востребовано новой эпохой из имеющегося исторического наследия. Исторический опыт подсказывает, что никогда при смене эпох наследие не оказывается востребованным в полной мере.

 

650.   Другой фундаментальный вопрос, связанный с Архаикой 2.0., это вопрос о новой социальной стратификации. Изменение конфигураций социального пространства неизбежно влечёт за собой трансформацию классовой (социальной) структуры, а так же корректирует представления о способе формирования и функционирования классов и механизмах осуществления классового господства. Сегодня все эти конфигурации видятся крайне приблизительно, но, если предполагать, что  архаическое – в любых своих модификациях – связано с общинами, то и виртуальное пространство будущего также оказывается сферой контроля сетевых общин (А.А. Воробьёв). И вопрос о социальной стратификации будущего – это вопрос о том, кто будет контролировать деятельность таких общин?

 

***

 

651.   Связь проблематики игры, виртуальности и социального конструктивизма неизбежно приводит к вопросу о революции и её месте в современном мире. Сегодня вопрос о революции конкретизируется, в первую очередь, как вопрос о возможности революции. И речь идёт не о революции «здесь и сейчас», происходящей в конкретное время и в конкретной стране, а о революции как способе глобальной системной трансформации.

 

652.   Революция как таковая – это прорыв стихии игры в объективный мир. 

 

653.   При том, что революции любят апеллировать к идеям объективности и исторической истины, их непосредственное осуществление обладает формой свободного социального эксперимента. Это «прыжок из царства необходимости в царство свободы». И главным экзистенциальным аспектом такого прыжка является то, что в момент его осуществления никому ничего не гарантировано.

 

654.   Позиция субъекта в момент прыжка в иное – это всегда, в основе своей, позиция веры. Признание субъектом революции и отрицание её имеют основания, не подлежащие рационализации ни самим субъектом, ни внешним наблюдателем. Но обнажая эти основания, революционное время делает зримым то, что в действительности существовало и ранее: принятие субъектом того или иного образа реальности всегда основано на иррациональных предпосылках, т.е. на вере в подлинность и правильность этого образа.

 

655.   В режиме игры революция формирует новые образы реальности и начинает называть их новым миром. Новый мир – синоним нового понимания объективности.

 

656.   Революция, создавая новый образ реальности, никогда не останавливается на нём как на чём-то окончательном. Стихия революционной игры – это непрерывность созидания нового. В этом контексте революция не может закончиться, у неё нет чётко фиксируемых, окончательных целей. Нет того, что можно определить как «победа революции». Такая победа – не в достижении некогда поставленных целей, а в процессе революции как таковом. Она может лишь идти непрерывно. Если революция заканчивается, следовательно, она проиграла. И нет такой революции, которая бы однажды не закончилась.

 

657.    В процессе революции неизбежно возникает эффект торможения. Новая объективность, в ходе революционной игры, стремится вступить в свои права и подчинить себе социальные процессы. Так возникает конфликт между революцией и постреволюцией. Постреволюция – это триумф новой объективности.

 

658.   Но конфликт между игрой и новой объективностью не ограничен исключительно революционной эпохой. В условиях глобального конструктивизма элементы революции проникают в сферы деятельности, внешне далёкие от какой-либо революционной стихии. И, соответственно, в любой глобальной конструктивистской стратегии присутствует скрытый конфликт между революционной и постреволюционной тенденциями.

 

659.   Время конструктивизма «загоняет» революционность в почву. Эта революционность уже не проявляется непосредственно – в серии прямых политических и социальных действий, а интегрируется во внешне нормальную, повседневную рациональную деятельность. Начинает влиять на процессы трансформации Больших проектов.

 

660.    Не существует проекта, который не мог бы быть улучшен, получить дальнейшее развитие. Дух революции – это импульс к непрерывному развитию и совершенствованию того, что формируется на основе онтологии игры. А т.к. скорость модернизации реальности увеличивается, каждая новая фаза в становлении проекта оказывается разрывом с предшествующей. Движение от фазы к фазе обретает скачкообразный характер.

 

661.   Сегодня чётче всего процесс непрерывных, скачкообразных изменений показывает себя именно в сфере виртуального. Динамичность изменений в этой сфере провоцирует на то, чтобы определить эти изменения как революционные. Соответственно, сфера виртуальности начинает восприниматься как сфера непрерывной революции. И такие оценки присутствуют в информационной сфере в изобилии. Но едва ли применение термина «революция» к процессам, не связанным непосредственно с политическими действиями, является вполне корректным. Элементы революционности, как было отмечено выше, в них, безусловно, присутствуют. Но такое присутствие не тождественно существованию целостного явления.

 

662.   Любая революция неизбежно связана со сферой политики. Политическое как относительно автономная сфера деятельности является эпицентром её становления и развёртывания. Если мы обнаруживаем глобальные изменения, которые, с одной стороны очевидным образом влияют на жизнь общества, но, с другой стороны, затрагивают сферу политического лишь опосредованно, то такие изменения нельзя считать революцией в точном смысле этого слова.

 

663.   В этом контексте термин НТР (научно-техническая революция) является не столько понятием, сколько метафорой, в которой присутствует тоска постреволюционной эпохи о действиях революционного типа, оставшихся в прошлом. Но любое масштабное технологическое преобразование – это произведение не революции, а постреволюции.

 

664.   Происходящее сегодня в сфере виртуального, во-первых, является процессом непрерывных глобальных изменений, скорость которых будет увеличиваться, хотя и не в тех масштабах, о которых грезили постпостпозитивисты конца прошлого века (Р. Курцвейл, Н. Бостром и др.). Момента сингулярности не возникло и не возникнет в будущем. Во-вторых, эти процессы оказывают влияние на смежные технологические области. Формируется эффект цепной реакции, когда локальное явление приводит в движение всю систему. В третьих, эти процессы масштабно повлияют на всё, что формально не тождественно технологиям: экономику, культуру, повседневность, и т.д. Все изменения окажутся столь значительными, что их можно соотнести с изменениями революционного типа. Но они не являются революцией в точном смысле этого слова. Это – глобальные трансформации, отличные от революций по методам своего действия, и превосходящие революции по своим масштабам.

 

665.   Одна из важнейших причин любой революции как системного события связана с необходимостью дальнейшей трансформации самой системы. В акте революции система сносит все локальные надстройки, мешающие этому процессу. А уже на постреволюционной фазе создаются возможности для того, чтобы темпы становления ускорились. Важным аспектом такого становления является технологическое развитие, т.к. от его результатов зависит не только дальнейшее становление системы, но и само её наличие в историческом пространстве. Но с появлением виртуальной реальности технологии получают новую почву и новый импульс для своего развития. Виртуальное втягивает в себя силы и импульсы, в иных, более ранних исторических ситуациях неизбежно вступивших бы в конфликт с существующими барьерами и ограничениями, порождёнными общесистемным порядком. Но виртуальное позволяет обогнуть эти барьеры, не сталкиваясь с ними. И, как следствие, импульс к развитию в сфере технологий сохраняется и усиливается. А существование барьеров теряет смысл.

 

666.   Способ развития современных технологий подсказывает, что им уже не нужны революции в их классической форме. Эпоха революций заканчивается. То, что сегодня обозначается как революции, в действительности является симулякром. Это сконструированные политические перевороты, ориентирующиеся не столько на создание нового мира и принципиально новых социальных отношений, сколько на передел собственности и ресурсов в рамках уже существующих социальных модель. При этом процесс конструирования таких революций, как правило, имеет внешний источник. Они оказываются инструментами геополитической борьбы.

 

667.   Воздействие расширяющейся виртуальной сферы на жизнь общества оказывается предельно неоднозначным, амбивалентным. С одной стороны, эта сфера втягивает в себя всё новые и новые социальные ресурсы. При этом не возникает новой отчётливой конфигурации общества. Скорее, можно ожидать распад возникших ранее и некогда казавшихся незыблемыми социальных форм. Возникает впечатление, что виртуальность – это воронка, втягивающая в себя всё и превращающая всё в нечто подвижное и зыбкое. Но, при этом, та же виртуальная сфера, атомизируя индивида, создаёт новые возможности для его непосредственного существования. Она наделяет индивида новыми средствами получения информации, новыми сферами деятельности, новыми творческими возможностями, и, что можно считать главным – новой чувственностью и, в перспективе, опытом новой телесности.

 

668.   Внедрение виртуальной сферы во внешнее пространство сегодня обозначается термином «дополненная реальность». Объёмы таких дополнений будут расти. В данном случае проблематичным является не вектор становления, а скорость.

 

669.   Дополненная реальность – это одно из главных последствий интеграции виртуальности в мир. И если сейчас виртуальное рассматривается как дополнение к внешнему миру, то в перспективе сам этот мир станет частью виртуальной реальности. Восприятие внешнего пространства будет неизбежно связано с эффектами его виртуального дополнения.

 

670.    Применительно к новым процессам нельзя говорить об исчезновении социальности. Точно так же, как в ситуации революции нельзя говорить об исчезновении страны. Революции уничтожают одно из состояний (страны), виртуальное стремится глобально изменить социальное в его сегодняшних конфигурациях. Безусловно, на смену прежним формам придут новые, но т.к. они станут продуктом системного (конструктивистского) прыжка, в данный момент их нельзя смоделировать (вычислить).  

 

671.   Тот, кто уверен, что виртуализация не повлияет глобально на сферу коммуникации, может представить себе ситуацию, в рамках которой – в режиме визуальной связи – ему предстоит общаться с субъектом, внешний облик которого будет далёк от антропоморфных стандартов. При этом носитель этого облика будет настаивать на том, что именно такое обличье является для него наиболее естественным и экзистенциально значимым. – Приходилось ли вам когда-нибудь в ситуации, когда у вас дома произошла авария, общаться с работником ЖКХ, имеющим естественный образ крокодила с рогами? Кстати, для того, чтобы решить свою проблему, вы неизбежно признаете легитимность данного образа. Старинный анекдот «и кто же мы сегодня?» в этих условиях не только выходит за пределы психиатрической тематики, но и перестаёт быть анекдотом. Конечно, можно сказать, что всегда можно отказаться от использования виртуализации. Именно так в прошлом отказывались от компьютера, сотового телефона, телевизора, автомобиля, пассажирского поезда… Но в ситуации, когда при трудоустройстве требуется номер сотового и адрес почты, использование этих технологий становится обязательным, а неиспользование обрекает индивида на роль социального аутсайдера. В виртуальное пространство проникает и государство. Коммунальные платежи, социальная помощь, обучение – все эти процессы меняют конфигурацию повседневной жизни, виртуализируют её. Нечто похожее будет происходить и с новациями в сфере дополненной реальности.

 

672.   Процесс виртуализации и увеличения степени дополненности реальности неотвратим так же, как неотвратимо распространение технических новаций. Если появление таких новаций блокируется в одном месте, они появляются в другом. Можно предположить, что государства, быстро осознав угрозу себе со стороны виртуального мира, будут стремиться ограничить его присутствие в повседневной жизни. Но «взять под контроль» не означает «запретить». Сейчас, на относительно слабом уровне виртуализации мы видим, как Российское государство блокирует доступ к западным соцсетям. Но блокировка этих, конкретных соцсетей не означает, что исчезает сама идея виртуальной социальной сети. Отказавшись от одних соцсетей, общество начинает стремительно развивать другие, альтернативные. Так, например, упадок FB в России спровоцировал взлёт Telegram. Однажды явившись в нашу жизнь, соцсети уже никогда её не покинут. Но с течением времени трансформируются в более сложные аналоги.

 

673.   Процессы развития виртуального пространства и дополнения реальности неизбежно обретут черты, типичные для любой гонки вооружения. Оппонентом соцсетей и их владельцев будут государства и связанные с ним общественные группы. Вторые будут стремиться к рационализации работы сетей и к установлению контроля над их деятельностью. Первые, в свою очередь, постараются вывести процессы собственного развития из-под какого-либо контроля вообще. Отчасти это будет напоминать развитие военных средств нападения и защиты: развитие типа вооружений неизбежно стимулирует развитие другого. И этот процесс оказывается цикличным. Возможно, что развитие-через-конфликт оказывается более продуктивным и всеобъемлющим, нежели развитие свободное. Сочетание средств контроля и ускользания позволяет выявить в «материале развития» те свойства и возможности, которые при режиме свободного развития оказываются скрытыми. Отчасти в связи с этим уместна и «аграрная аналогия»: когда общество пребывает в состоянии постоянной угрозы возникновения голода, его пищевой рацион оказывается разнообразнее, чем рацион общества, живущего в состоянии изобилия конкретных продуктов.

 

674.   Современные технологии вталкивают мир в абсолютно новое состояние. Ряд параметров этого состояния не имеет аналогов в предшествующей истории. Поэтому проведение аналогий между прошлым и наступающим будущим не всегда уместно. Зато более очевидными оказываются предположения о принципиальных отличиях этого будущего от того, с чем история имела дело в прошлом. И в связи с этим возникают вопросы и к системе как таковой. Не приведут ли грядущие изменения к трансформации самих оснований системы? Не произойдёт ли разрыва между системой и её основополагающими элементами – народом и территорией? Не формируются ли сегодня системы, чьё существование и цели не связаны ни с существованием конкретных народов и территорий? И можно ли такие новые образования называть системами в точном смысле слова, или в будущем нас ждёт появление неких постсистем, пришедших на смену системам?

 

675.   Постсистема – гипотетически возможная саморегулирующаяся целостность, что делает её наследницей системы, но, при этом, она свободна от обязательной связи с территорией и конкретным народом, что, в то же время, не препятствует ей осуществлять конструктивистские (позитивные по своему содержанию) проекты?

 

676.   Т.к. каждое более новое явление формируется с учётом современных ему технологий, постсистемы будут опираться на виртуальное в значительно большей степени, чем системы. Если системы однажды пришли в виртуальную реальность и начали её осваивать, интегрировать отдельные аспекты виртуального в собственную структуру, постсистемы изначально, с самых первых моментов своего существования связаны с виртуальностью. Эта реальность будет являться для них естественной сферой существования и именно в ней будут находится подлинные центры постсистем.

 

677.   Именно связь с виртуальной реальностью обеспечивает потенциальную возможность разрыва связей между системой и почвой, т.е. превращения системы в постсистему. Постсистемы изначально – номадические структуры, чья конфигурация обречена на постоянную изменчивость, а сферы влияния – на смещение от одной территории, некогда контролируемой какой-либо системой, к другой территории.  

 

678.   Если возникновение постсистем возможно, то сам этот процесс будет идти неравномерно и вызовет соответствующую реакцию со стороны систем. И в этой ситуации не станет ли борьба между системами и постсистемами главным структурным процессом неоархаики (общества будущего)?

 

679.   В конфликте между системами и постсистемами воспроизводятся структурные архетипы земледельца и кочевника и их конфликт друг с другом. Один из главных конфликтов Архаики 1.0 переносится в новую архаическую реальность. Система с её привязанностью к территории в этом конфликте соответствует аграрному архетипу. В рамках этого архетипа дальнейшее становление системы раскрывается как конфликт между аграрным миром и городом, т.е. между земледельцем, с одной стороны, и ремесленником, с другой. (В рамках того же конфликта очень быстро появляется и новая архетипическая фигура – купца.) Постсистема – это триумф номадизма, Великая Степь, воплощённая во множестве виртуальных пространств. И в перспективе этого конфликта представление о том, что Система обязательно победит, являются всего лишь убеждениями («символом веры»), и ничем более. В горизонте современности предсказать исход глобальных конфликтов будущего невозможно.

 

680.    Но даже если предположить, что победа систем над постсистемами состоится, системам в любом случае придётся пойти на ряд уступок номадическим силам. Это будет означать, что системы вынуждены будут делиться властью (хотя бы в каком-то минимальном объёме) с постсистемами.

 

***

 

681.   В более близкой и зримой перспективе конфликты в сфере виртуальной реальности не исчерпываются противостоянием государственных структур и сетевых сообществ, а сами конфликты не сводятся к стремлению контролировать и ускользать от контроля. Линия напряжения «государство – внегосударственные сетевые сообщества» – лишь одна из тех, что будут свойственны (и отчасти свойственны уже сегодня) конфликтам будущего. Помимо этой линии противостояния виртуальное пространство неизбежно окажется ареной межгосударственных противостояний, а также противостояний между разными сетевыми сообществами. И целью таких конфликтов в большинстве случаев будет не установление контроля над деятельностью оппонента, а уничтожение его или, по крайней мере, тех ресурсов, которыми он владеет. На фоне такого «виртуального геноцида» задачи установления контроля над деятельностью того или иного сообщества выглядят вполне умеренными.

 

682.   Межгосударственные и политические конфликты, затрагивающие виртуальное пространство, идут с момента возникновения Интернета как массовой сети. И сфера их распространения, а также их цели не ограничиваются исключительно задачами идеологической войны. В той мере, в какой государства переносят деятельность собственных механизмов в виртуальное пространство, государственные структуры превращаются в цели потенциальных виртуальных атак. В рамках таких акций противник стремится парализовать деятельность таких структур, сделать нормальное повседневное функционирование государственных институтов невозможным. И часто последствия виртуальных войн могут быть более существенными, чем непосредственные политические акции.

 

683.   Современная экономика также существует на стыке внешнего и виртуального пространств. Соответственно, она открыта для нападения, чем активно пользуются не только государства, но и локальные криминальные сообщества. С учётом того обстоятельства, что современный капитализм – это капитализм финансовый, его интегрированность в виртуальное пространство не является неким дополнительным, побочным аспектом деятельности. Наоборот, именно наличие виртуального пространства сегодня является главным техническим условием движения капитала. И, соответственно, экономическая виртуальная война наносит удары по основополагающим сферам и элементам этого капитала, а вместе с ним – и экономической жизни в целом.

 

684.   Предельно острой, ненормированной и жестокой является война между разными сетевыми сообществами. В этом случае кроме тотального уничтожения противника такие конфликты других целей не имеют. С точки зрения статистики именно этот тип конфликтов имеет шансы сталь наиболее частым, распространённым.

 

685.   Если в рамках общеструктурного понимания можно говорить о виртуальной реальности в единственном числе, подразумевая, что этот термин означает один из способов организации и существования социального пространства, то, как только он начинает проецироваться на действительные социальные процессы, он сразу же демонстрирует свою условность. В действительной жизни существует не одно виртуальное пространство, а множество таковых. Каждое из них в той или иной степени претендует на статус метавселенной и существует автономно от всех остальных. И количество таких виртуальных автономий будет с течением времени стремительно увеличиваться. Соответственно, будет увеличиваться и число конфликтов между ними.

 

686.   Рост сетевого разнообразия вполне соответствует нормам архаической эпохи и раннего постархаического времени. В этих исторических периодах общество организовано в малые социальные группы (общины, союзы общин, полисы). Объединения глобальные (государства, империи) в этот период отсутствуют. И частым результатом конфликтов между малыми сообществами являются не мирные соглашения, а полностью сожжённые города и физическое уничтожение их жителей. Если большим сообществам война способна нанести относительный ущерб, как правило, не ставящий под знак вопроса само их существование, то для малых сообществ исход неудачной войны оборачивается тотальной катастрофой. Письменные свидетельства и археология предоставляют множество свидетельств подобных исходов. С течением времени возникло убеждение, что эта фаза истории осталось в прошлом. Но с появлением неоархаики многое из прошлого возвращается, пусть и в новых модификациях.

 

687.    Соответственно, «гонка вооружений» в виртуальном пространстве ориентируется на специфическую логику. Нападение должно не столько наносить урон противнику, сколько просто уничтожать его, а само это уничтожение врага является лучшим способом защиты. С.С. Холкин, анализируя технологии войны в виртуальном мире, приходит к выводу, что в этих технологиях существует качественный разрыв между средствами нападения и защиты: возможности нападения всегда будут превосходить возможности защиты. Это означает, что все сетевые сообщества будут существовать под знаком угрозы своего исчезновения.

 

688.   Уже сегодня Сеть демонстрирует, что всё существующее в ней, имеет скоротечный, преходящий характер. Те информационные структуры, которыми мы пользуемся сегодня, перестанут существовать уже завтра. И такой порядок вполне соответствует общеисторическим процессам: актуальное в настоящий момент, завтра исчезает, погружается в забвение. В будущем масштабы виртуальных структур будут увеличиваться, но принцип временности всего существующего будет продолжать действовать.

 

689.   На первый взгляд, сопоставление войн прошлого с сетевыми конфликтами будущего может показаться некорректным и неэтичным. В сожженных городах по-настоящему гибли люди, а что означает для жизни человека исчезновение какой-либо виртуальной платформы? На первый взгляд, это всего лишь изменение среды общения и связанных с ней привычек. Но предположим, что именно эта платформа регулирует работу, например, кардиостимулятора. Одна успешная внешняя атака на неё может превратить технологии сохранения жизни в инструменты уничтожения. А с учётом того, что масштабы дополнения реальности будут возрастать, проникновение виртуальных технологий в сферу нейрофизиологии представляется неизбежным. Сегодня атака на серверы может за короткое мгновение лишить телефонной связи несколько миллионов человек. В большинстве случаев с этим неприятным обстоятельством можно примириться. Но если предположить, что в ходе аналогичной атаки будет перенастроена работа чипов или каких-либо других устройств, оказывающих влияние на непосредственное существование человека, каковы будут масштабы аномалий и их характер? Не покажется ли на этом фоне сожжение какого-нибудь средневекового города лишь мелким историческим происшествием?  

 

690.   Проецируя образ малых сетевых сообществ на идею постсистемы, необходимо признать, что конфликт между постсистемами в будущем обладает не меньшим значением для мира, чем конфликт между постсистемами и системами. Реальность будущего – это реальность тотального конфликта, в рамках которого война оказывается естественным фоном существования не только структур, но и индивидуальных субъектов.

 

691.   Виртуализация систем предполагает усложнение внутрисистемных механизмов. Но вместе с таким усложнением возрастает степень хрупкости систем и масштабы рисков. В случае технологических сбоев последствия обретают масштабы, не сопоставимые с катастрофами прошлого. Это в полной мере относится и к виртуальным технологиям. Предельно сближая непосредственные процессы жизнедеятельности человека и сферу техники, они ставят первое в непосредственную зависимость от второго. Хрупкость системы оборачивается хрупкостью индивидуального существования.

 

692.   В новых культурно-технологических условиях индивидуальное существование неизбежно обретёт новую экзистенциальную интенсивность, если понимать под экзистенцией – существование, осознающее собственную конечность. Хрупкость жизни – вопреки росту формальных, внешних средств и возможностей – неизбежно усилит экзистенциальный тип восприятия. Эта ситуация способна дать системам дополнительное преимущество в борьбе с постсистемами, а государствам – поддержку со стороны общества в стремлении упорядочить деятельность сообществ и установить контроль над ними.

 

693.   Хрупкость существования – тема, способная дать новый импульс развитию религиозной мысли. Виртуальная реальность не уничтожает религиозное восприятие мира, как сегодня кажется многим. Наоборот, по мере своего дальнейшего развития эта реальность будет способствовать усилению влияния религии. Но этот процесс станет и процессом глобальной религиозной модернизации. Религиозному мышлению необходимо будет учитывать объективный характер существования виртуальной реальности, и взаимодействовать со смыслами, которые она будет порождать.

 

694.   Рядовой житель Рязани XIII века осознаёт себя перед лицом Дикой границы, откуда в любой момент может прийти смерть. В данном случае Дикая граница – это не новые жизненные возможности и путь в сказочный мир, а реальная угроза. Это – граница в состоянии активности; она не призывает к себе, а сама приходит и навязывает свою волю. Это – злая Дикая граница.  Такое осознание собственной хрупкости формирует особое отношение и к смерти, и к своей повседневной деятельности. (И то, что оно обретает религиозные формы, вполне естественно.) Но в глубине Русского мира это ощущение присутствия Дикой границы ослабевает. Для срединных русских земель нашествие тех же кочевников, например, это экстраординарное событие. Но начинающаяся  виртуализация мира возвращает это забытое ощущение хрупкости. Присутствие Дикой границы оказывается тотальным, она начинает обнаруживать себя везде. В любой точке земного шара человеческая жизнь превращается в жизнь в приграничном пространстве.

 

695.   Осознание, что жизнь хрупка и недолговечна, вполне могло возникнуть уже в связи с освоением ядерной энергии. Но Карибский кризис и Чернобыльская авария – единичные события, не изменившие глобально общего вектора восприятия. Степень технологической хрупкости систем в фазе обладания ядерной энергией оказалась недостаточной для производства серийных событий катастрофического типа. Политические режимы, установившие контроль над ядерной энергией, обладали соответствующей рациональностью и ответственностью для того, чтобы этого не допустить. Но можно ли ожидать подобной ответственности от субъектов принятия решений в ситуации будущего, когда новые технологии будут находиться не только в ведении государственной власти, но и у сил, относящихся к «гражданскому обществу»? То, что происходит в виртуальном пространстве уже сегодня, не вселяет особого оптимизма. При этом уровень рациональности государственной политики деградирует. Если бы в условиях Карибского кризиса Президентом США был бы кто-нибудь из последних американских президентов, шансы выйти из этого кризиса были бы невелики.

 

696.   Становление виртуальной реальности органично вписывается в формирование современного апокалиптического горизонта. «Апокалипсис здесь и сейчас» – это не процесс уже начавшейся деконструкции реальности, а осознание, что этот процесс может начаться в любое мгновение.       

 

697.   Виртуальный топос Дикой границы привносит новые смыслы в феномен атомизации субъекта. Это явление раскрывается не только в контексте горизонтальных (коммуникативных) связей, где оно опознаётся как распад социальных групп и общностей, но и в сфере экзистенциального восприятия мира. Атомизация в условиях тотальной виртуализации – это существование субъекта один на один с угрозой собственного исчезновения. В ситуации масштабной техногенной катастрофы каждый из таких субъектов будет брошен на произвол судьбы. Каждая из индивидуальных реальностей будет исчезать в одиночестве, часто даже не успевая отследить то, что происходит рядом с ней. В этой перспективе новый апокалиптический горизонт сходен не столько с событиями какого-либо вторжения из-вне, когда всё общество становится объектом внешней агрессии, сколько с наступлением глобальных эпидемий, наносящих свой удар по отдельным индивидам. И логика таких ударов с точки зрения внешнего наблюдателя является иррациональной – непонятной и непредсказуемой.

(Продолжение следует)