Литературная критика

«Я повернулся к нему. Теперь он сидел на стуле почти в нормальной позе, только ногу поджал. — А что говорит одна стенка другой стенке? — нетерпеливо спросил он. — Это такая загадка. Я задумчиво поднял глаза к потолку и повторил вопрос вслух. Потом с растерянным видом взглянул на Чарлза и сказал, что сдаюсь. — Встретимся на углу! — выпалил он торжествующе. Больше всех ответ развеселил самого Чарлза.»

                                                                                                      Джером Д. Сэлинджер «Дорогой Эсме – с любовью и всякой мерзостью»  

1.

Номер «Нью-Йоркера» с рассказом «Дорогой Эсме с любовью — и всякой мерзостью» вышел 8 апреля 1950 года. Это была единственная публикация Сэлинджера за довольно продолжительный период — с апреля 1949-го по июль 1951-го. Успех рассказа превзошел все ожидания, благодарные читатели обрушили на автора поток восторженных писем. Двадцатого апреля Сэлинджер с радостным удивлением написал Гасу Лобрано, что он уже получил на «Эсме» больше читательских отзывов, чем на любую другую свою вещь. Публика с предвкушением ждала от него новых рассказов. Однако Сэлинджер не стал размениваться на журнальные публикации и вплотную засел за столь дорогой его сердцу роман о Холдене Колфилде «Над пропастью во ржи».

2.

Рассказ «Дорогой Эсме — с любовью и всякой мерзостью» (англ. For Esmé – with Love and Squalor) — спустя два года после публикации был помещен автором в сборник «Девять рассказов», те самые «буддийские рассказы», которые были написаны уже после войны, в которых нарушены причинно-следственные связи, а самое главное — создано особое настроение. Там не приводится описание самих событий, но есть их сопоставление и недоговоренность, фактически вне языковых средств, что приводит к тому, что Сэлинджер создает свой собственный язык и свои правила повествования, которыми он так потрясающе пользуется.

Результаты известного анализа «9 рассказов» (и в частности «Дорогой Эсме — с любовью и всякой мерзостью) И.Л. Галинской показывают, что основой всего цикла является дзэнский коан «Одна рука», который, среди прочих загадок-коанов, был выработан дзэнскими проповедниками с целью пробуждения в учениках интуиции, перехода от логического мышления к ассоциативному. Объединяя девять рассказов в одну книгу, Сэлинджер обобщенно воспроизводит эмоциональный, психический, духовный строй человеческого индивида, отражая основную гамму людских настроений, переживаний, страстей, то есть уподобляет произведение искусства органической природе (по древнеиндийской философии — «девятивратному граду»). Сэлинджер предпочитает зеркально-изоморфную форму, сопоставление несопоставимых событий, уподобление художественного произведения естественным законам, неподвластным человеческому познанию.

Согласно исследованию Галинской, рассказ «Дорогой Эсме» соответствует канонам «дхвани-раса», является шестым по счёту в сборнике и должен внушать страх, который идёт шестым в каноническом списке настроений.

Философия дзэн начинает интересовать Сэлинджера после войны (именно тогда и печатается рассказ). Послевоенное время отмечено полным упадком сил и надежд. Сэлинджер пишет рассказ не столько с желанием уловить дух эпохи. Философия дзэн – попытка ухода от действительности, для самого Сэлинджера — один из способов преодолеть психическое расстройство, которым он страдает после того, как лично участвует в военных действиях. В конце войны Сэлинджер оказывается в Нормандии. В апреле 1945 года он был среди тех, кто освободил Кауферинг, одно из отделений лагеря смерти Дахау. Увиденное оказалось последней каплей для штаб-сержанта Сэлинджера, участвовавшего в пяти крупных операциях. После капитуляции Германии он оказался в госпитале с нервным заболеванием.

3.

Рассказ начинается с того, что герой, от лица которого ведётся повествование, получает по почте приглашение на свадьбу, которая должна состояться в Англии. Не имея возможности посетить радостное событие лично, он решает написать невесте особый рассказ на память.

Далее повествование переносится на шесть лет назад. В апреле 1944 года, накануне высадки союзников в Нормандии, рассказчик проходит подготовку в разведшколе в Девоншире. В дождливую субботу, перед отправкой в десантную дивизию, он случайно заходит в городскую церковь, где репетирует детский хор. Среди детей особо выделяется девочка лет тринадцати, с лучшим голосом и необычайно холодным скучающим взглядом.

После репетиции хора герой заходит в тихое кафе. Через некоторое время в кафе появляется та самая девочка в сопровождении гувернантки и брата лет пяти. Заметив солдата, девочка подходит к его столику и начинает дружескую беседу.

Главный герой узнаёт, что собеседницу зовут Эсме, после смерти матери её с братом воспитывает тётя. В будущем девочка собирается стать певицей на радио, заработать много денег и поселиться на ранчо. Очень серьёзная для своего возраста Эсме в речи часто использует книжные слова, а на хрупком запястье носит военные часы в память о погибшем на войне отце (рассказчик при этом весьма трогательно комментирует это факт: «мне захотелось что-нибудь сделать с огромными часами, которые красовались у нее на запястье, — посоветовать ей, чтобы она носила их вокруг талии, что ли»). В конце концов гувернантка уводит детей из кафе. На прощание Эсме спрашивает, хочет ли он получать письма от неё.

Во второй части действие происходит в Баварии через несколько дней после окончания войны. Повествование ведётся уже от третьего лица, однако читатель легко узнаёт главного героя в штаб-сержанте Х, ещё не оправившемся после тяжёлого ранения, находящегося в глубокой депрессии, страдающего от бессонницы и сильных головных болей. В какой-то момент штаб-сержант Х начинает разбирать письма и замечает небольшую посылку, которая шла к нему несколько месяцев. Он открывает коробочку и обнаруживает там письмо от Эсме, написанное вскоре после высадки в Нормандии. Высоким книжным стилем она пишет, что беспокоится о нём, передаёт привет от брата, а также в качестве счастливого талисмана посылает ему отцовские часы. Х видит часы, стекло которых треснуло во время многочисленных пересылок, и бережно достаёт их. В этот момент к нему приходит блаженная сонливость. Благодаря Эсми герой наконец чувствует надежду вернуться к нормальной жизни.

4.

Пересказ содержания рассказа мало к чему приводит, но завораживает. Мыслимая структура рассказа может быть самой разнообразной, в центре нее обязательно появляются – часы – памятный подарок, который главный герой получает от Эсме, и который все время видит на протяжении рассказа в той или иной форме. Критики часто пишут о том, что рассказ этот – о детском, о радости детства, о спасении через детское восприятие. В этом есть огромная доля правды.

Самое интересное, что даже название рассказа, строчка из письма «Дорогой Эсме — с любовью и всякой мерзостью» вызывало большое количество споров в силу того, что не всегда было понятно, почему именно — с «мерзостью»! Зачем такое сопоставление?! Переводчики дают разные варианты русской версии, один хлеще другого: «Посвящается Эсме — с любовью и сердоболием», «посвящается Эсме: с любовью и убогостью», «для Эсме — с любовью и нуждой», «Тебе, Эсме — с любовью и убожеством (Пер. М. Ковалевой)», «Для Эсме с радостью и гадостью (Пер. М. Ручайской)» — обыгрывается рифма между этими практически несовместимыми понятиями, что делает сам перевод еще более забавным и далеким от истины задумки результатом и процессом!

Дело в том, что во время трогательной беседы между рассказчиком и девочкой, она, в какой-то момент, просит героя написать для нее рассказ, но при этом уточняет, что – любит рассказы — про мерзость, чем повергает рассказчика в абсолютный шок: «Лишь бы рассказ не получился детским и глупеньким. — Она задумалась. — Я предпочитаю рассказы про мерзость. — Про что? — спросил я, подаваясь вперед. — Про мерзость. Меня чрезвычайно интересует всякая мерзость».

В данном случае, на наш взгляд, имеет место потрясающий трюк. Ведь для девочки «мерзость» — либо что-то запретное, либо, и, скорее всего, что-то, чего она вообще не знает! Слово знает, а его значения —  нет!  Переводчики этого как будто бы и не видят! Предлагают испепеляющие варианты «с любовью и нищетой», и так далее, но на самом деле, мерзость в данном случае, скорее, это что-то неизвестное, что ребенок и ассоциирует со — «взрослым». А вот для взрослого подобная идея «мерзости» становится чем-то совершенно иным: спасением, оживлением, иронией, смехом. Послевоенная депрессия героя, на которую дан явный намек – отсутствие всякого чувства, чувственности, чувствительности, невозможность жить. Мерзость для взрослого героя – его настоящий, непридуманный военный опыт и ранение, ужас смерти, которую он видел, без прикрас и других смыслов. Для него чудесная «мерзость», которую, возможно, имеет в виду Эсме – чехарда, возвращение к жизни, надежда на нее, радость.

Название рассказа оглушительно действует в любом контексте. Здесь нет нравоучения, скорее предвосхищение философских концепций постструктурализма, в которых любое высказывание будет содержать нечто из ряда вот нелогичное, подобное афоризмам Дерриды «Смерть авторов не дожидается их кончины». Название «с любовью и всякой мерзостью» даже сильнее «Ниоткуда с любовью» Иосифа Бродского – без излишних прикрас само слово возбуждает свои таинственно-непознанные оттенки, провоцирует, фактически являет собой (звучанием и формой – иконически) чудный двойной смысл высказывания: вот. Тебе, вам, всегда, меня….

5.

6.

Любил ли Сэлинджер детей, любил ли он своих детей? Да не то, чтобы очень, отмечают критики, даже совсем наоборот. Да откуда они знают?!

А. Борисенко в своей статье о мемуарах дочери Сэлинджера Маргарет (опубликованных недавно, и явившими собою некоторого рода сенсацию), пишет, что Сэлинджер мемуаров не писал и не публикует («Иностранная литература», 2001, № 10).  В отличие от его дочери, которая (и в тексте дано тому подтверждение) была обижена на отца, который (также по выводам критика), в общем-то, всю свою послевоенную жизнь и любовь вложил скорее в прозу.

А. Борисенко расставляет очень явные и смелые акценты, повествуя о том, что для Сэлинджера не существовало реальной жизни, и цитируя воспоминания его дочери:

«Фантазия и реальность были болезненно переплетены в жизни Пегги Сэлинджер с самого начала. Можно сказать, ее отец осуществил мечту своего героя Холдена Колфилда — дети росли вдали от мира, в глуши, “в хижине на опушке леса”, и им с раннего детства был знаком горький привкус реализовавшейся утопии:

На самом деле то был мир, который колебался между сном и кошмаром на тонкой паутинке, сплетенной моими родителями, и в котором не было ни намека на твердую почву, ни надежды, что тебя подхватят, если ты упадешь. Мои родители видели прекрасные сны, но они не способны были привнести эти воздушные видения в повседневную жизнь. Когда я родилась, моя мать сама была еще ребенком. Она постоянно грезила и много лет, подобно леди Макбет, страдала мучительным лунатизмом. Отец же писал книги и был мечтателем, из тех, что не могут толком завязать шнурки на собственных ботинках и уж тем более проследить за тем, чтобы ребенок не споткнулся и не упал».

Далее, А. Борисенко несколько смягчает свои выводы, приводит и другие цитаты из воспоминаний Маргарет, в них больше понимания отца, осознания его необыкновенности, сложности, привлекательности:

«Творимая Сэлинджером параллельная реальность обладала удивительной силой. Пегги описывает эпизод, когда она, совсем маленькая, заходит в ванную, где бреется отец. Она смотрит на его отражение в зеркале, и отражение кажется ей неправильным. — Папа, на самом деле ты совсем не такой, — сказала я. <...> Он оглянулся на меня с улыбкой, громкой, как крик. Я видела по его лицу, что сделала что-то необыкновенно хорошее. Но внутренне я сжалась — так же, как это всегда происходило, когда меня ругала мама. “Скверная девчонка!” — говорила она, и воспоминание о том, что именно я сделала, полностью терялось в урагане ее гнева. Я растворилась в клубах пара.

Годы спустя он рассказывал мне свою версию этой истории и говорил с облегчением, что именно в этот момент он понял, что я буду хорошей девочкой. При втором или третьем повторении истории мне стало ясно, что, по его мнению, я проявила доброту: окольным детским путем дала ему понять, что зеркало лжет, показывая его неказистую наружность, что на самом деле он самый красивый».

Дочь Маргарет и, правда, подмечает одну важную особенность отца: его безудержное стремление к совершенству. Это констатирует и критик, в который раз упоминая тот факт, что Маргарет хотели назвать как героиню книги: Фиби, ту самую трогательную и знаменитую сестру Холдена из повести «Над пропастью во ржи»:

“Кодекс поведения, диктуемый отцом, гласил: “Все, что ты делаешь, должно быть безупречно, в тебе не должно быть изъяна, ты не должна становиться взрослой". <...> В отличие от меня, его десятилетние герои, мои воображаемые сестры и братья, были совершенны, идеальны, они абсолютно отражали его вкусы”, — с горечью пишет та, кого так и не назвали Фиби».

В какой-то момент кажется, что критик снова делает слишком смелые выводы, и в отношении Сэлинджера, и в отношении его дочери, словно обвиняя и оправдывая писателя за то, что все послевоенное время он отдал в общем-то своему внутреннему миру:

«Маргарет Сэлинджер написала сумбурную, путаную книгу. Книгу, перегруженную литературными эпиграфами, цитатами из произведений отца. Собственными школьными бедами и радостями, ненужными деталями, случайными людьми… Книгу, задевающую за живое. И вопросы, которые она ставит, — не для женских журналов. Так все-таки — совместимы гений и злодейство? И искупается ли злодейство гением?..

Как поверить, что человек, написавший “Над пропастью во ржи”, отправил двенадцатилетнюю дочь в школу-интернат и не забрал ее оттуда, несмотря на отчаянные письма? Личность читателя в какой-то момент тоже раздваивается, следуя все той же неумолимой логике. Читатель Пегги сочувствует и негодует. Читатель Сэлинджера цинично выделяет из четырехсот с лишним страниц один заветный абзац: в нем Маргарет описывает, как отец показывал ей сейф с рукописями».

У меня лично создается то же ощущение, что было при чтении архивных материалов об истории и судьбе книги «Праздника, который всегда с тобой» Эрнеста Хемингуэйя, которая претерпела несколько редакций, и составлялась уже после смерти самого автора.

Какие ощущения? А такие, что, кажется вдруг, и очень явно: не следует касаться судьбы человека вне его воли!

7.

Сэлинджер, фактически, запрещал (а потомки и поныне запрещают!) трогать или изучать его архив. Рассказы военных лет не подлежат переизданию (кроме интернетных пиратских копий у нас, в России!) Авторы книг о Сэлинджере, по большей части, вынуждены додумывать истории, за исключением нескольких маститых биографов, которые, как мы видим, не всегда щепетильны. Дочь Маргарет в своих воспоминаниях выдает версии, которые не слишком серьезно воспринимаются теми же критиками, да и современниками. Возможно, в этом очень большая доля справедливости. Как это всегда и бывает, остаются для нас, скорее, не свидетельства, а дивные художественные тексты, их тайна, их пронзительность, их тонкость. Они и творят собственную реальность. Тексты Сэлинджера сильнее объективных свидетельств о его жизни. В чем-то они, возможно, и, правда, как дети. Чище, сильнее, значительнее и мудрее любого, самого умного взрослого.

Образ девочки, которую так старательно выписывает Сэлинджер, вряд ли можно назвать тоской по юности. Скорее всего он имел в виду, что за ее образом все же стояла девушка чуть постарше, — девочка и женщина одновременно! Уж больно метко посвящение! Сэлинджер необыкновенно нежно относился к женщинам в каждый период в своей жизни. Сразу после войны женился в Германии, что вызвало огромное количество толков и споров.  Еще в 1942 году начал встречаться с Уной О’Нил, дочерью драматурга Юджина О’Нила, которая, впрочем, вскоре познакомилась с Чарли Чаплином и вышла замуж за него, чем вызывала у Сэлинджера бурю негодования и пожизненное неприятие Голливуда. В 1955 году в возрасте 36 лет Сэлинджер женился на Клэр Дуглас, дочери арт-критика Роберта Лэнгтона Дугласа. У пары и родились дочь Маргарет (1955) и сын Мэтью (1960). Жизнь их не всегда была полна счастливых моментов. Хотя… Рассказ ведь и, правда, — один из самых замечательных, легких, невинных и чудесных образцов его творчества.

Литература: