Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Человек, умирающий насильственно, забирает с собой свою порцию мира – незавещанную долю имущества. С каждым убийством мир становится невосполнимее.

Когда она вежливо попрощалась с нами и неторопливо пошла к остановке маршрутного такси в свете красноватого заходящего солнца, я подивился тому, как же она была гармонично сложена – как идеально переставляла свои стройные ноги, перекатывала ягодицы, гордо и высоко несла голову на тонкой и нежной шее; и как же мне было противно внутри. Словно напился какой-то тошнотной мути, и все не мог, да и не хотел выблевать из себя эту муть, надеясь почему-то, что тошнота ложная и вот-вот пройдет.

Человек придумал слова и научил их охотиться за человеком. Переосмысленные, перепрограммированные, натасканные на мыслящую плоть. Вкусившие предательскую мягкость податливого интеллекта. Настигая человека, вникая внутрь, они истощают его сущность до тех пор, пока организм не переборет, не обезвредит их – пожертвовав частью себя.

Наташа предлагала выкупить чернавку до суда. Добрая душа. Еще одно подтверждение того, что русские – принципиальные борцы с порядком и здравым смыслом. «Выкупить и отвезти в «Смит Пойнт мотель»», – подытожил я. Больше эту тему мы не поднимали.

Не выдра ты священная, Моник, не царица Савская в шелках и облаках, а просто драная кошка. И ничего ты не сделаешь с моими детьми, потому что ты меня любишь, а я тебя нет. И прав я именно поэтому.

Мне кажется, тогда, задолго до сложения меня в суть, мною уже распорядились – неумело, расточительно, безучастно. Поразглядывали, пощупали и – употребили. У меня отсекли какой-то орган – или его фрагмент – или участок, где он должен был сформироваться, – или предрасположенность к нему.

На вечерней улице было пусто, как в лесу. Фасады домов мигали рождественской иллюминацией. Любопытно, что чем ублюдочнее хозяева, тем больше на их доме понавешено праздничных огней. Такие не обходятся без каркасных скульптур Санта Клауса в санях, ведомого в наш мир оленьей упряжкой.

Одним словом, рай – это хорошо пахнущее, высокое, или, хотя бы, приподнятое, место под стеклянной крышей, куда можно не всем, и рядом с которым течет река. Так чем же он отличается от моей мансарды?

Все равно и икона, и елка – мамины двойники, тем более мою маму зовут елкой. Дерево, икона и мама вбирают в свою единую душу все чувства и предчувствия, искрящиеся сейчас в воздухе.

В родной город я вряд ли вернусь, несмотря на неприязнь к Москве, временами переходящую в ненависть. Что я мог делать здесь, в переходящей на украинский язык Украине со своим русским филологическим образованием? Да и не только из-за этого…

Я никогда бы не полюбил иконы, не увидев в ней маминого лица. Она сделана из фотографии, но из такой фотографии, которая смогла запечатлеть невидимое лицо. Великие художники рисовали нашу маму, а думали о своей. Они думали о своем, хозяйском, но если ангел витал над ними в эту минуту, видели то же самое.