Жизнь как есть

Сугубо личные заметки. Молотов – Пермь – Москва. И Ракетные войска стратегического назначения

25. Прощание с Москвой

После кафедрального семинара, одобрившего мои результаты исследований, у меня появилась какая-то уверенность в успешном завершении учебы. Но времени-то оставалось в обрез. По действовавшему тогда положению к окончанию срока адъюнкты должны представить в ученый совет завершенную диссертацию. В идеале – положить «кирпич» – напечатанный и сброщюрованный текст диссертации. Это считалось успешным окончанием адъюнктуры. Но по факту успевали это немногие. Процедура представления диссертации, её апробация и защиты была сама по себе слишком длительная и занимала без малого год. Так что успеть пройти эту процедуру, в дополнение ко времени исследований, за три коротких года в адъюнктуре могли лишь единицы. Как правило, это были те, кто уже занимались исследованиями по профилю диссертации, по большей части – в самой Академии. Требовать этого от всех адъюнктов, большинство которых пришло в адъюнктуру из строевых частей, командование Академии считало чрезмерным.

По минимуму – достаточно было провести на кафедре заключительный семинар с решением кафедры о завершении исследований. В противном случае адъюнкт откомандировывался на прежнюю должность в часть, откуда он поступал в адъюнктуру. Для меня это была бы катастрофа. Куда возвращаться – в училище, на должность начальника азотодобывающей станции со штатной категорией «старший лейтенант»? Я уже и так отстал от сверстников в воинском звании к своему тридцати одному году. Некоторые из них уже получили майора, а я всё ещё ходил в старших лейтенантах. И полученная когда-то квартира на Нагорном была сдана установленным порядком… Да и позор ведь! Это означало бы перспективу стать «пятнадцатилетним капитаном»  – пятнадцать лет в этом славном звании.

Так что всё лето 1979 года я в режиме ошпаренной кошки доделывал диссертацию. В конце концов, к окончанию срока обучения я положил на стол начальнику кафедры рукопись и доложил результат на втором семинаре. Результатом моих усилий стал Приказ Главкома РВСН о назначении меня преподавателем Пермского ВКИУ. На должность со штатной категорией подполковника. Ну, это было возвращение, как бы, «со щитом».

Но приказ – приказом, а работы было ещё невпроворот. И тут я опять ощутил поддержку Академии. В принципе, меня в октябре могли бы исключить из списков части и отправить в Пермь. Но тут как раз любимая жена была на последних месяцах беременности. Это вызывало у нас с ней безысходный ужас: куда тут поедешь? Командование Академии с пониманием отнеслось к моим проблемам. По ходатайству кафедры меня вывели за штат, но оставили в Академии ещё на три месяца с выплатой денежного содержания в полном размере.

После окончания этих трех месяцев я убыл в Пермь. Там я представился командованию училища по случаю назначения на должность и получил назначение преподавателем на кафедру № 12 – кафедру конструкции стратегических ракет и ракетных двигателей. Начальником кафедры был полковник Борис Андреевич Бредихин. Нудный и мелочно вредный был мужик. Но попервоначалу он принял меня индифферентно. Указал рабочий стол и воспринял, что я пока буду решать домашние дела.

А дела складывались таким образом, что я отпуск за 1979 год не использовал – некогда было. Поэтому, вступив в должность преподавателя Пермского ВВКИУ, на следующий же день я написал рапорт о предоставлении мне очередного отпуска. Поскольку обязанностями в Пермском училище я пока был не обременен, и моё отсутствие на загрузке личного состава кафедры № 12 никоим образом не сказывались, то отпуск за 1979 год я получил. И 31 декабря 1979 года вернулся в Москву. А тут наступил и следующий год. А работы по оформлению диссертации не поспели. Помогли мужики уже в Перми. Они оформили мне отпуск и за 1980 год. Но подошел к концу и этот отпуск. Во второй половине февраля надо стало собираться в Пермь окончательно.

Я оформил проездные документы на нас и на контейнер. И мы стали готовиться к отъезду. Первым делом надо стало решить вопрос с ремонтом квартиры. Квартиры были гарнизонные. Чтобы сдать квартиру и получить в квартирно-эксплуатационной части (КЭЧ) справку для получения квартиры на новом месте службы, надо было отремонтировать квартиру своими силами или оплатить ремонт по расценкам КЭЧ. И при этом получить расписку от слушателя, которому эта квартира была выделена, что он претензий к качеству ремонта не имеет. С квартирами всегда была напряженка, поэтому новым хозяевам ждать ремонта никогда не хотелось. Они соглашались взять деньги за ремонт от предыдущих хозяев и тут же подписать требуемую расписку. А дальше логика простая: новый хозяин получал квартиру ненадолго (года на два), он знал, что жить он в ней не будет, терпел в таком состоянии, как она ему досталась, и сдавал её следующему. Поэтому служебные квартиры из фонда слушателей и адъюнктов были убитые в хлам. Но это было ЖИЛЬЕ. В столице.

Поступил так же и я. И, получив вожделенную расписку и справку, стал упаковываться. Упаковываться пришлось долго и хлопотно. За время житья в столице мы изрядно обжились. Мы ясно представляли себе, что в провинции имущество придется «доставать» гораздо труднее. Так у нас появился пафосный мебельный гарнитур, кухонный стол, сервиз на 12 персон, стиральная машина. Никуда не девались холодильник, книжный шкаф, зеркало в рост и полуторный диван. Добавились детская кроватка и коляска. Да еще мы запаслись двумя коробками сухого вина и несколькими упаковками хороших макарон. В общем – набралось много. Положение несколько облегчалось тем, что нам, с двумя детьми, полагался за казенный счет 5-тонный контейнер. Прикинул – всё равно не поместится. Заказал ещё один 5-тонный за свой счет. Нам назначили на контейнерной станции день погрузки. Заблаговременно оформили билеты на день, следующий за днем отправки контейнера. Нам выписали проездные документы на четверых, поэтому мы откупили целое купе. Это было весьма кстати: Тане-то было всего два с половиной месяца.

Вот эти «два месяца» и стали самой главной проблемой.

Жене приходилось всё время перепеленывать Таню и кормить её. И когда я, накануне дня отправки, стал окончательно упаковываться, моя измученная половина вдруг с ужасом осознала весь ком проблем переезда зимой с грудным ребенком. В неизвестность. И впала в глубокую депрессию. Она сидела на диване с каменным лицом и ни на что не реагировала. Иногда мне надо было просто подержать, например, конец тесьмы, чтобы закрепить крафт-бумагу на мебели, или спросить, куда положить ту или иную вещь. Лена ни на что не реагировала. Выражение её лица было такое, что оно не изменилось бы, даже если бы я в эту минуту проваливался в преисподнюю. Я это ощущал кожей. И меня тоже обуяло отчаяние. В каком-то отуплении ходил я по квартире и упихивал вещи по коробкам. В конце концов, часам к четырем утра я отрубился в полном бессилии.

С утра стало полегче. Наступила определенность. Некогда было рефлексировать. Надо было заканчивать упаковку и ожидать контейнеры с грузчиками. С обеда стало совсем просто – пришли пацаны. Слава Нездоровин, Вова Овчинников и Вова Гуськов отпросились со своих кафедр (они тоже были адъюнктами) проводить боевого товарища. Общими усилиями мы погрузили оба контейнера, подписали накладные и остались – само собой разумеющееся – отметить отъезд. Отметили как полагается. Я оставил ключи Славе Нездоровину (так мне помнится) и отправился на Открытое шоссе.

Тут надо бы пояснить. Когда к обеду я упаковал всё майно, уже не было возможностей ни приготовить еду, ни присесть, чтобы покормить Таню. И я отправил супругу с девочками к нашим пермским друзьям Маташковым. К этому времени Саша Маташков (это муж сестры моего лучшего друга ещё по техникуму – Коли Антипова) поступил в Академию имени Жуковского. Они снимали квартиру на Открытом шоссе, и мы как-то один раз были у них в гостях. Это место в спальном районе как раз по диагонали через всю Москву. А я уже из дома-то вышел, смутно различая окрестности.

Дальше – на автопилоте. Проблесками сознания. С полным провалом между этими проблесками. Стою на остановке трамвая. Открываются двери – вхожу, сажусь на сиденье. … Открываю глаза (ни мгновением раньше, ни мгновением позже) – подъезжаем к метро «Сокол». Выхожу, спускаюсь на перрон, подходит поезд, открываются двери, вхожу, сажусь на лавку. … Открываю глаза (ни мгновением раньше, ни мгновением позже) – мелькают колонны метро «Площадь Свердлова». Выхожу, иду длинню-ю-ющим переходом на «Площадь Революции», выбираю перрон, подходит поезд, открываются двери, вхожу, сажусь на лавку. … Открываю глаза (ни мгновением раньше, ни мгновением позже)  – колонны и туалетная плитка станции «Щелковское шоссе». Выхожу, куда-то поворачиваю, общим, напоминающим что-то абрисом – остановка какого-то автобуса (вроде тут), поднимаюсь в автобус, сажусь на сиденье. … Открываю глаза (ни мгновением раньше, ни мгновением позже) – какие-то похожие (на что, блин, похожие?!!! – одинаковые панельные пятиэтажки) хрущевки. Выхожу, куда-то поворачиваю, нахожу какой-то подъезд, поднимаюсь на какой-то этаж (никого ни разу ни о чем не спросил), звоню, открывает дверь Наташа (сестра Коли Антипова), вхожу, вижу жену с Таней на руках, падаю тут же в прихожей.

В общем, подсознание работает. Да ещё как. Верьте мне, люди!

Проснулся утром. На полу. Как был – в шинели и сапогах. Начинаю соображать и проверять документы. И тут до меня доходит, что накладные на контейнеры я оставил у экспедиторов. На ужас от осознания утраты ВСЕГО имущества никаких эмоций просто нету. Мысленно чертыхаюсь. И отправляюсь на контейнерную станцию. Это где-то в Нагатино. Тоже через пол Москвы. На удивление, на контейнерной станции никаких вопросов не возникло. Девушка за стойкой только улыбнулась и достала из кипы бумаг мою накладную.

Мы попили чайку, поблагодарили Наташу Маташкову (Саша уже ушел в свою Академию) и отправились на вокзал. Там загрузились в Новосибирский поезд и поехали на Урал.

А на «родном» Урале нас шибко-то никто не ждал. Я это ясно осознавал. Понимала это и Лена. Потому она и впала в депрессию, когда отъезд из московской квартиры из абстрактной перспективы стал жуткой реальностью. Эта реальность ходила из угла в угол в виде костлявой фигуры мужа, упаковывающего вещи.

Отдавал себе отчет в этой безрадостной перспективе и я. Поэтому в краткий приезд в Пермь для вступления в должность я подыскивал нам жилье. Это оказалось нетривиальной задачей. Квартир свободных тогда в Перми (да и нигде по городам и весям Советской России) не было. Сдавались обычно комнаты одинокими старухами или разведенными бабами. Житьё с хозяевами жена, естественно, считала невозможным. Да и эти старухи, узнав о грудном ребенке, категорически отказывались вести хоть какие-то разговоры о сдаче жилья внаем. Поэтому вероятность найти квартиру сжалась до ничтожной. Тут нарисовался мой командир по УТБ – Гоша Заикин. Он к тому времени стал майором, служил начальником лаборатории на кафедре 41, развелся с женой и обретался в неведомо каким образом найденной им аварийной, ни разу не благоустроенной, развалюхе по адресу Советская, 96. Он предложил пожить у него с условием, что я раздобуду дров. На том я и поехал в Москву за семейством.

В Москве мы погрузились (см. выше) и приехали в Пермь. В Перми нам ехать было некуда. Поэтому мы ещё из Москвы забронировали номер в гостинице «Центральная», чтобы пожить там, пока не придет багаж. Но нас на вокзале встретили мои родители и предложили пожить у них. Жить-то у них тоже было негде. А предложили они, скорее, из сохранения перед друзьями некой видимости благополучных отношений с сыном. Показуха, короче. Отец презрительно скривил губы, когда узнал, что мы заказали номер в гостинице. И состроил «глубокую» обиду. И тут я проявил слабость. Я не захотел тогда окончательно разрывать с родителями отношения, и мы поехали к моим родителям.

Но чудес не случилось. На второй день отец начал кривить губы по поводу того, как моя половина обращается с детьми, как она ведет себя, как я веду себя… Поэтому мы только дожидались доставки контейнеров, чтобы съехать от моих родителей.

Правда, курить бамбук и дожидаться имущества было некогда. Надо ведь было найти дрова. Это тоже было нетривиальным делом. К тому времени неблагоустроенного жилья оставалось уже мало. Предприятие «Гортоп», которое когда-то, с 20-х годов, занималось заготовкой и реализацией дров населению, было ликвидировано. Дрова «доставали» кто как мог. Мне тут помог на первое время Толя Краснов. Он был когда-то командиром нашей группы в УТБ, потом поступил в адъюнктуру Академии имени Дзержинского, и мы там, в Академии, пересекались с ним во время моего поступления туда. А в год моего возвращения в училище он как раз стал начальником кафедры. Вот он через своих родственников и помог мне купить немного дров на заводе «Музлесдрев» в Верхней Курье и завезти их. Дров было разве что на ползимы. Но – это передышка. Можно побегать и достать дров на оставшиеся ползимы. Можно было готовиться к переезду на квартиру.

Ну, как – «квартиру». Когда-то это был, как рассказывали старожилы, поповский дом. Построен он был пафосно: бревенчатый дом на каменном цоколе. Сруб снаружи был обшит строганой кромленой доской а изнутри стены были оштукатурены. Но обшивка уже обветшала и рассохлась. Внутри стены, изначально выбеленные, потрескались и закоптились. Полы рассохлись и едва сохраняли остатки облупившейся краски. Окна – высокие и, когда-то, светлые – закопчены, рамы рассохлись и прогнили. Они, естественно, не открывались. Подвал в цоколе уже был нежилой. Окна в нем были повыбиты. Да ещё через комнаты жилого этажа проходили кирпичные трубы отопления. Но, поскольку печки в подвале были разрушены, то через эти трубы постоянно тянуло холодом. Санузел – во дворе. Жуть, короче. И эту жуть никак не скрадывали ни резные филенчатые двери, ни латунные вьюшки на печках, ни фигурные тяги штукатурки на стыке стен и потолка. Гоша махнул рукой и разрешил занять две комнаты общей площадью метров 40. Это примерно раза в полтора больше, чем наша нынешняя квартира.

Тут нужно честно признаться. Я до сих пор чувствую свою вину за то время. Мне тогда не удалось найти более приемлемую квартиру. Я и тогда, и нынче ищу себе оправдания: и с грудным ребенком не хотели сдавать, и квартиры тогда целиком почти не сдавали (вообще почти не сдавали, и дело не в цене; не то как нынче – дома полупустые стоят), а ведь надо было куда-то разгрузить два контейнера… Но всё не то… Не знаю как, но надо было ещё искать. А теперь, когда я вспоминаю, что же все-таки пришлось вытерпеть моей любимой жене с девочками, я не могу признать все эти отговорки заслуживающими рассмотрения. Простите меня. Пожалуйста.

Со временем пришел контейнер. Грузчики выгрузили всё имущество во двор, на снег, и удалились. Я предполагал подобное развитие событий и позвал заранее старинного техникумовского приятеля Вову Рудакова. Он и помог мне стаскать это всё в дом. Мы сложили нераспакованную мебель и имущество в коробках в одну дальнюю комнату. В большой комнате мы поставили полуторный диван, который мы свозили в Москву, кухонный стол, сложили книжный и кухонный шкаф, да собрали Танину детскую кроватку. Для сидения собрали табуретки. Для Леки выделили ящик от боеголовки. Добротный такой ящик из строганной шпунтованной доски длиной метра с два. Он стоял в большой комнате. Оказался он там, поскольку Гоша Заикин служил начальником лаборатории на кафедре, которая как раз занималась изучением конструкции этих самых боеголовок. Вот и всё обустройство нашего житья.

Ну, как-то протянулись на этой «квартире» без малого полтора года. Было бы преувеличением назвать эти года благополучными. Скорее – мы выживали.

Когда по весне 1981 года нам, наконец, выделили квартиру, меня обуяли смешанные чувства. С одной стороны – конечно, это было большое облегчение. А с другой стороны, я на нашей семье впервые ощутил гримасы советского «распределения» материальных благ. Вроде, по закону я имел не только приоритетное право получения жилья, но еще и право на дополнительную площадь по трем основаниям: и как преподаватель специальной дисциплины военного ВУЗа, и как кандидат наук, и как изобретатель (я к тому времени уже имел авторские свидетельства на изобретения). Но при выделении мне квартиры не учли ни одного. Да и просто не выделили того, что предусмотрено было по жилищному кодексу и безо всяких «дополнительных» метров. В общем – выдали нам на семью с двумя детьми двухкомнатную квартиру. Объяснили, как всегда – трудностями с жилищным фондом. Хотя в это же время, найдя какие-то зацепки в законодательстве, выделили дополнительную комнату на содержание породистой собаки прибывшему в училище выпускнику военно-политической академии.

Но это было уже потом. А пока надо было втягиваться в преподавательскую работу и готовиться к защите диссертации.