Жизнь как есть

Хохловский переулок.

Московские переулки манят, словно предлагая таинственный орнамент старины…

Распутаешь – станет яснее собственное бытование на земле, в недрах вечного вращения юлы юдоли…

 …полагал, что, сворачивая с бульвара, попадаешь в начало Хохловского: а оказалось - финал, третье колено; здесь, в переулке и камень… будто особенный, напитанный тайной, с душою – более сосредоточенной и дисциплинированной, нежели твоя…

 Дом… не сносят и не реставрируют, он стар, развален изнутри, глядит слепыми квадратами окон; и в этом доме прожил долгие годы отец: со своими родителями, до женитьбы на маме…

Жили там тесно: одна комнатка, но они жили счастливо, как говорил отец, переживший маму свою на полтора года; а деда, умершего в 1953-ем, я, разумеется, не мог знать…

 Они жили – космосом духа: чтением, книгами, музыкой, всем-всем; и дед, бывший бухгалтером, общественное полагал важнее личного.

 Тогда в основном тесно жили – да, Хохловский?

Но отец был дворовым мальчишкой, хотя отлично учился, футбол обожал…

Представить рыжеватого мальчугана, не представляющего, что у него будет свой – мальчишка, книжный увалень, каким я рос; представить, как он выходит, хлопая дверью, погружаясь в летний двор, и слышит: Лёвка, гонять будем?

-А то! – отвечает, чувствуя себя взрослым, и сытый чмок ударов по мячу широко разносится двором.

Отец отлично играл в футбол.

Он занимался лёгкой атлетикой и волейболом.

 Он блестяще учился и объездил весь Союз, а за границу тогда вырваться сложно было…

 Он вновь и вновь выходил из дома, погружаясь в такую захватывающую современность: свою…

Он бежит в школу.

Он едет в институт.

Он идёт брать уроки бельканто к знаменитой солистке Большого А. Матовой: и там познакомится с мамой, прописавшей её у себя, когда приехала учиться из родной, патриархально-тихой, как вата, Калуги.

Впрочем, и Москва не знала тогда неистового движения…

 Они встретятся с мамой – чтобы появился я: впрочем, полагать так – вариант эгоизма, хотя… ведь я действительно появился, проступил в том, что считается реальностью: а теперь – пожилой, уже переживший отца, чьи жизненные сроки уложились в пятьдесят два – всего лишь; я – не разгадавший тайну жизни, и тщащийся разгадать тайну Хохловского переулка, равнодушно, невысокими домами взирающего на меня.

Мама пережила отца на 34 года, и, не расставаясь с ней свои 54, зыбкость бытия ощутил, когда ушла она, растворилась в пространстве, давно освоенном отцом, куда я не имею доступа…

В подобие видения, свободного ото сна, видел их: молодых, в белеющем пространном цветке…

Видел?

Фантазировал?

Переулок жёсток, как костяк жизни.

Зыбкость бытия ощутил после мамы, словно защищавшей от смерти: теперь – открыт неизведанному.

Страшно.

Онтологическая лютость пробирает до привычных, обжитых костей…

Дома – как костяк переулка, по которому идя медленно, не зашёл в приземистую плечистую церковь…

 Не зашёл: чтобы свершить свой обряд, свой разговор с неизвестной силой, ведущей единственным вектором.

 Сила сил остаётся невыясненной.

Первое колено Хохловского уведёт в низкую арку, пройдя которой, выйдешь к хребтовой мощи лютеранского собора.

Тут не дверь – врата, и, глядя на окно-розу, можешь почувствовать себя попавшим в европейскую страну… куда-нибудь… путешествовать не довелось.

Сквозь щели сознания звучит старинная музыка, раз, зайдя в собор, попал на настройку органа, сокрытого, будто парящего, в высоте…

Звуки бушевали: густые, как мёд.

Духовный мёд, текущий в душу.

Сидел на скамье, слушал, как из сумбура рождается музыка, представляемая фрагментами не зримым органистом.

Думал ли об отце?

Что значит – думал?

Я ощущаю его в себе, постоянно, не слыша ответов, могу обратиться, надеясь, что они есть, просто земной слух превалирует…

Всех ли родных мёртвых ощущаешь собой?

Словно реющие тени окружают: они несут свет, в них заключено добро, какого в жизни – жёсткой, как Хохловский переулок, маловато стало…