Рейтинг публикаций

...Я не знаю страны, обладающей такой огромной лирической силой и такой трогательно живописной – со всей своей грустью, спокойствием и простором, – как средняя полоса России. Величину этой любви трудно измерить. Каждый знает это по себе. Любишь каждую травинку, поникшую от росы или согретую солнцем, каждую кружку воды из летнего колодца, каждое деревце над озером, трепещущее в безветрии листьями... (Константин Паустовский)

Парус вполне обеспечивал Катаеву место в пантеоне, и поэтическая тонкость некогда начинавшего как поэта Катаева сказывалась даже в названиях, которые он давал своим книгам.

Интересна культурологическая составляющая поэзии Виктора Слипенчука: образы античности зажигаются вечным светом ощущений, уточняя, как будто ощущения, что испытываешь, переживая разные полосы (и полюса) жизни... (...) Стих… крупного помола, хорошей солевой силы.

...свет его не становится слабее, и так часто, видя ныне чудовищнее омещанивание общества, его безвкусицу и низость, хочется идти именно на маяк Маяка…

Толстой призывал к духовно-нравственному обновлению человека и мира; свято верил, что если душа в человеке жива, то «живой человек всегда может родиться, семя прорасти». В философском трактате «О жизни» развивается толстовское учение о жизни истинной: «истинная жизнь всегда хранится в человеке, как она хранится в зерне, и наступает время, когда жизнь эта обнаруживается». В дневнике Толстой записал: «жить для себя одного нельзя. Это смерть».

...кем был Березовский для всего мира? Король интриг, распиаренный олигарх, знаменитый изгнанник. И кем он предстает перед нами (не судом истории, нет – автор далек от любых обвинений) в этом уникальном исследовании? Уникально оно хотя бы уже по той причине, что перед нами удачный синтез двух жанров – умной художественной прозы и смелого нон-фикшн. Но и это еще не все из того, чем задумал удивить нас автор.

Мир, где нельзя провести границу между означающим и означаемым, лицом, маской и отражением. Где ни живая, ни мертвая вода не справляются со своей классической задачей, где кромешный ужас, предметы, не отбрасывающие тени, части тела, существующие сами по себе, благо приобретает продолговатую форму и светится, зеркала крадут души и неупокоенные призраки странствуют по не-человеческой земле, которая поглощает людей и скот, а кости сплёвывает в залив, детишки подбирают их на берегу, делают из них украшения, а от слов и смыслов избавляются, чтобы постичь мир вещей. Мир, где сделали выбор в пользу хаоса.

«Русский Шекспир» – так называли Островского современники, подчёркивая мировой масштаб его таланта.(...) Он также хрестоматийно известен как «Колумб Замоскворечья», то есть первооткрыватель в отечественной драматургии особого уклада жизни этой части Москвы, которую населяли зажиточные купцы, мелкий торговый люд, приказчики, ремесленники-кустари, мещане, небогатые чиновники, стряпчие.

«Перед нами – почти неизученная ветвь русской культуры, на протяжении полувека росшая и плодоносившая в великой чужой стране. Из сотен русских поэтов, живших в первой половине ХХ века и печатавшихся там же, время отсеяло около шести десятков имён, забвению не подлежащих...»

Эмоционально, но без всякого надрыва, мудро, но без назидательности, с юмором, но без стёба повествует автор о человеческой силе духа, об умении доверять природе, о мудрости перед лицом трагедии.

«Творимая легенда» – это синтез художественно-философского миропонимания автора, это попытка показать, что в противовес реальной и пошлой действительности может быть создан иной мир.

Леонид Андреев был популярнее Бунина и Куприна, и повесть его «Жизнь Василия Фивейского» пламенела дикими розами правды и прозрений.
В чём же прозрения?