Проза

             По дороге на студию Вадим за баранкой был угрюм, на шутки товарищей не реагировал. Съемочная группа возвращалась с очередного редакционного задания – снимали сюжет на сахарном заводе.

          – Что приуныл, джигит?  Хочешь сказать, что жизнь не сахарная…  Лучше вспомни, что у нас  в багажнике лежит! – не отставал  телеоператор. (В багажнике лежал мешок сахара – презент директора завода).

         – Мотор что-то греется. А до канала еще километров тридцать, – вздохнул Вадим.

            Он остановил машину и полез под капот. Вернулся мрачным.

          – Ёк-макарёк! Весь тосол вытек! Надо бы воды залить…

          – Тут вот небольшой хуторок будет  по правой стороне. Давай заедем, напоим твоего коня, – предложил спецкор.

            Вдали показались приземистые домишки у небольшого озера, поросшего камышом. «Нива» съехала на грунтовую дорогу, раскисшую от прошедшего накануне дождя. Из-под колес  полетели наперегонки комья размякшего чернозема.

         – Ничего! – успокоил всех Вадим. – Я второй мост подключил. Прорвемся!     

            Остановились на зеленой лужайке у озера; вышли поразмяться. На бережку стоял сухощавый старик в плащ-палатке, рядом – собака. Она неторопливо подошла к Вадиму, обчуяла его кругом, затем и остальных. 

          – Эк тебя разбрюхатило! – развел руками спецкор. – Да ты, мать, на сносях! Следом подоспел хозяин. Он был в легком подпитии; щуря глаза, сканировал логотип на  дверце, потом оглядел незнакомцев. 

         – Хек-хек, – прокашлял старик. – Телевидение к нам пожаловало! Хек-хек. Что стряслось-то?
            Андрей улыбнулся:

         – Интервью у тебя будем брать, дед! Расскажешь про жизнь свою. Как зовут-то?

         – Хек-хек -хек… Харлампием  кличут. Хек-хек…

         – А собаку как зовут?

         – Жулькой зовут.

         – Как фамилия?
         – У Жульки?
         – У Жульки, у Жульки! Вспоминай! Что стал в пень? Давай докашливай что-ли!

          – Хек-хек…

            Харлампий растерялся; глаза его заволокло, будто он думал на китайском языке.

          – Дык какая фамилия? Хек-хек. Что-то я не домекаю. С одноразки не понять.

            Линялый его взор вдруг просветлел. Проклюнулась мысль:
         – Дык  Кусочникова её фамилия! Ведь я Кусочников, значит,  и она Кусочникова.
         – А отца её как звали?

        – Хек-хек… дык от Полкана она. Был у соседа Полкан, он с ейной матерью дружил.

         – Получается:  Жулия Полкановна Кусочникова. Теперь все ясно! – подытожил Андрей.
            Водитеть и оператор больше не могли сдерживать  смех. У Вадима даже слеза просеклась:
         – Ну, уморил! Уморил дед!
         – Ладно, хватит вам над дедом смеяться! У него свой строй в голове, – подмигнул Харлампию оператор. – Как поживаете, любезнейший?
         – Дык как поживаю… хек– хек, – тяжело плавать в серной кислоте! Доволакиваю старость! Дохилел вот до семидесяти пяти….  Измерцался яхонт!  С бабкой живу тута… безвылазно… Да какая с ней  жизть! Одни свары да стравы. Крякнула моя молодость! Давно уж крякнула!
            Старик  вздохнул и достал из-под полы початую бутылку самогона.

         – Нету ли у вас гулячей кружки? Хек-хек… чкнём винца?
            Друзья переглянулись.
         – Винцо у тебя какое-то мутное, – передернул плечами Вадим. – Самогон с брагой вперемежку.

            Харлампий неторпливо вытащил из бутылки газетную затычку, смачно отхлебнул  и посмотрел через бутылку на свет.

         – Свекольный! Хек- хек… у нас дешевизнь! Нет лучше от лечения. Ну, не хотите – как хотите. Добил вот последний грош! А до пенсии еще…

            Он замолчал, беззвучно шевеля сухими губами. Стал загибать пальцы. Дойдя до безымянного, вздохнул: 

         – Девять дней ащё до пенсии!

            Внезапно лицо его просияло  догадкой.

         – Робята! Хек-хек… покажите в телевизоре моего соседа. Меня не надоть! Я ноль без палочки. А сосед – тот да! Сосед у меня личность знаменитая!

         – Чем же он так знаменит, сосед твой? – усмехнулся оператор. – Тем, что самогонку свекольную гонит?

         – Да не самогонку он гонит, а стихи! Хек– хек… Пит у него кличка. 

         – Печатается где-нибудь…  пиит ваш? – заинтересовался спецкор.

         – Раньше печатали в районном  брехунке, а  теперича перестали печатать. Хужей, стал писать. А раньше были знатные стихи! Хек-хек… Знатные!

         – Этих рифмоплетов у нас пруд пруди! – съязвил оператор. 

         – Харлампий, а ты помнишь какое-нибудь его стихотворение? – подключился водитель. – Можешь на память прочесть?

         – Не смешите мои тапочки! – рассмеялся спецкор. – Вадим у нас тоже из этого сословия. Из племени графоманов!

         – Дык чего ж вам прочитать? Хек-хек…. Он про любовь хорошо писал. Про молодость свою. Сейчас-то в одинках живет, на пенсии. Хек-хек… Я всего стиха не упомню….  Один кусочек только.

            Старик снова отхлебнул из бутылки, – глаза его повлажнели.   

         – Ну, так слухайте:

 

 

         – Хек-хек… ну как вам стих? Пондравился? Чего сникли-то?

            Повисло молчание. В глазах у навострившей уши Жульки отобразилось неподдельное изумление.

         – Вот что! – вышел из оцепенения Андрей. Ноздри его хищно расширились, как у легавой, внезапно напавшей на след зайца. – Петя, бери камеру, будем снимать сюжет. А Вадим пока машиной займется.

         – Еще чего! – обиделся водитель. – Я тоже хочу познакомиться с местным гением. Залить радиатор – минутное дело!

         – Ладно, пошли с нами. Харлампий, проводишь нас?

         – Чего ж не проводить-то! Тут рядышком. Дорогу только перейти… грязюку эту… по камушкам. Хек-хек… такая пакостная ныне осенница!

            Перейдя дорогу, друзья завернули в небольшой переулок и остановились перед высокими железными воротами, сплошь исписанными мелом. А неподалёку – несколько мешков со стеклотарой.

         – Хек-хек… Вот тут Пит и живет… в прохолость. Сидит дома один, оклепавшись затворами.

         – Ничего себе! Это он что? Стихи на воротах написал? – изумился Петя. – Офигеть!

   – Дык я ж вам говорил! Не печатают его ныне в брехунке! Хек-хек… вот он на воротах и пишет. Кажный день – новый стих. Сегодня на меня написал. Видите, вверху надписано: «Соседу Хеку»?

         – А тебя что? Хеком величают? – спросил Вадим. – Хек это вроде рыба такая есть.

         – Рыба тут ни при чем! Хеком меня в деревне прозвали за кашель мой. Хек-хек… дык я не обижаюсь.

         – Нет, ну это ж надо! Надо же такое придумать … на воротах стихи публиковать! – поднял вверх большой палец Андрей. – И давно он это практикует?

         – Да лет пять, как начал дивить народ.  Хек-хек… мы уж попривыкли. С утра собираемся, читаем. А в первый раз как увидели – у нас с пересмеху животы подвело!

         – А что за мешки с бутылками? – поинтересовался оператор. Он что…  пьющий…  ваш пиит? Неужто можно столько выпить?

            Харлампий рассмеялся…

         – Дык это ж мы ему бутылки собираем. Всей деревней! Хек-хек….  Чтоб книжку напечатали.

            Старик снова достал бутылку и вмиг опустошил ее. Затем отнес в общую кучу и торжественно погрузил в мешок. Оператор довольно крякнул: он успел отснять сие действие.

            Спецкор тем временем изучал «письмена» на воротах.

          – Да-а… нестандартно… зело нестандартно…  ритм не соблюдается, рифма непредсказуема, появляется в неожиданных местах. Вид какого-то скоморошества. Но не рифмоплетство. Какая-то новая форма…. Это публике  должно понравиться, – бурчал он себе под нос.

     А написано было следующее:

 

             Закончив чтение, Андрей быстро огляделся и дал указания оператору:

         – Сними этот дом, с привязкой к местности; несколько планов села; отдельно ворота; крупным планом – стихи. И Харлампия  у ворот….  Ну, да что я тебя учу – сам знаешь!

            Завершив наружную съемку, съемочная группа, ведомая захмелевшим Харлампием, последовала в дом поэта. С опаской ступив на прогнившее крыльцо, остановились у входной двери, обитой ржавым дерматином. Харлампий постучал в окно.

         – Заходите, открыто! – послышался решительный баритон.

            Мужчина, встретивший их, никак не соответствовал своему внушительному голосу. Был он хлипкого телосложения, к тому же плешив. Но эти лучистые глаза! Про них можно было написать отдельную повесть. 

         – Иван Петрович, – представился он. – С кем имею честь?

         – Андрей, журналист, – протянул руку Андрей.

         – Петр, оператор.

         – Вадим, водитель.

         – Мы бы хотели, Иван Петрович, снять про вас сюжет. Вы человек искусства, безусловно, талантливый... Думаю, людям будет интересно познакомиться с вашим творчеством, вашим вглядом на... – смешался в речи Андрей.

         – Искусство, творения, талант, – усмехнулся поэт. – Как мне все это настохорошело! Не люблю высокопарных слов. Вообще, искусство – это большая редкость, должен вам заметить! А я всего лишь сочинитель. Отчасти – сумашедший… Да– да… у меня бывают припадки… чего скрывать! Кто-то называет это вдохновением… – Он, как саблей, махнул рукой. – Но не пытайтесь меня унасекомить. У вас этот номер не пройдет!        

            Иван Петрович нервно прошелся по комнате, ероша седые виски. Подумав, сел за стол.

         – Впрочем, я готов! – решительно заявил он. – Зачем заставлять себя упрашивать! К чему это слащавое бабское кокетство?! – Такой антураж вас устроит? – он указал  на стол, заваленный рукописями и множеством исписанных листов.

          – Вполне! – мгновенно собрался Андрей. – Петя, включай камеру! Хотя погодь! Чашку  с алычой убери из кадра.

         – А мне можно к Питу присоседиться? Хек-хек-хек… рядком посидеть?

         – Мы тебя уже сняли, Харлампий! – огрызнулся оператор. – Хочешь к чужой славе примазаться?

            Интервью было занятным. Иван Петрович рассказал, что многие годы проработал ветеринаром, пока не развалился колхоз. Сейчас он на пенсии; все свободное время отдает сочинительству – написанию стихов. На вопрос о том, почему он пишет в такой необычной манере, поэт ответил, что традиционная форма ему давно наскучила.

         – Поэтическая мысль не должно быть скована рамками условности, – страстно убеждал поэт. – Поэзия – это мысль в электрическом поле чувства. И эта мысль должна сама рождать форму – ритмику и рифму, максимально действенную в каждом конкретном случае. Обычно, ведь что происходит? – продолжал он. – Поэт берет свою мысль и втискивает ее, например, в клетку четверостишия. А мысли подчас бывает тесно в этой клетке, и потому она становится скомканной; либо эта клетка для нее велика – отсюда и лишние слова. Я придумал новую форму и назвал ее смысловой строфикой. Суть ее в том, что мысль сама формирует строфу, отливается в неповторимую форму. Отсюда и ритмика неповторимая. Образно говоря, сочинитель не по шпалам шагает, а как бы идет по лесной тропинке. И рифма у него не чередуется механически, через равные промежутки, как принято, а появляется только там, где она необходима: для усиления поэтической мысли. Все эти средства имеют только одну цель: максимальное воздействие на слушателя. Но редактор районной газеты этого не понимает! Оттого и перестали мои стихи публиковать.     

            На этом интервью закончилось. Оператор попросил поэта выйти на улицу: написать стихи на воротах. После съемки все вернулись в дом.

         – Петя, сними рукопись в руках Ивана Петровича, с переводом на лицо, – попросил напоследок Андрей. – На дальнем фокусе.

         – «На дальнем фокусе», – хохотнул поэт. – Ну, никак не можете вы обойтись без ваших фокусов!

         – Ваше желание исполнено, шеф! – откликнулся оператор. – Уже отснял!

         – Вот и ладушки, – открыл шкаф поэт. – Теперь можно и чайку попить (он достал заварку). – Остался ли у меня сахар…

         – Я чай не буду, – заявил Петя. – Я, с вашего позволения, алычи поем. – И поставил себе на колени миску с алычой.

         – Вы мне вот что скажите, – обратился он к поэту, уплетая сочные плоды. – Чем, по– вашему, отличается талант от гения? Я вот думаю, что талантливые люди пишут, в какой-либо одной, известной форме. Например, в форме сонета или поэмы. А гении – это те, кто эти формы придумывает. И ими потом пользуются все остальные. Вот вы, Иван Петрович,  создали новую форму…

            Тут Петя поперхнулся и схватился за горло. Он судорожно пытался схватить воздух широко раскрытым ртом. Лицо его приняло фиолетовый оттенок.

         – Косточка в дыхалку попала, – констатировал поэт. – Я же предупреждал: не надо меня возносить! Разговорунился! Хватайте его за ноги, поднимайте!

            Петя оказался в воздухе, головой вниз. Голова его беспомощно болталась, как резиновая груша.

         – Трясите его, трясите! – торопил Иван Петович. – Авось выскочет… Сильней трясите!

            Спустя некоторое время, он выхрипнул: «Номер не прошел! Глубоко застряла… в трахее…».

            Дело принимало трагический оборот.

         – Пит, да сделай что-нибудь! – стенал Харлампий. – Спаси его! Ты же могёшь!».

         – Кладите его на спину, – распорядился бывший ветеринар. – Держите за плечи. Крепко держите!

            Он схватился за отвороты Петиной рубашки и резко дернул. Посыпались пуговицы. Потом обратился к Вадиму: «Дай мне ручку со стола и одеколон… вон на шкафу стоит. Еще ножик перочинный, что в стаканчике». Выхватив ручку из рук недоуменного Вадима, поэт быстро раскрутил ее с двух концов и вытряхнул стержень. Оставшуюся трубку протер одеколоном и протянул Андрею: «Держи!». Затем протер лезвие ножа и, прищурившись, вонзил нож в ямочку, пониже кадыка. Из ранки послышалось сипение; под кадыком стал надуваться кровавый пузырь. Взяв трубочку от авторучки, Иван Михайлович мгновенно вставил ее в ранку. Трубка загудела, наподобие свирели; воздух из легких стал циркулировать в ту и в другую сторону. Лицо оператора начало розоветь, глаза вошли в свои орбиты.

         – Слава тебе, Господи! – перекрестился поэт. – Боялся, что трубка окажется выше алычовой косточки. Тогда бы всё… хана!

         – Доктор дорогой, спасибо вам! – облегченно выдохнул Андрей.

         – Спасибо, док! – поддержал его Вадим.

         – Я ж говорил, какая это знаменитая сличность?! – заметил Харлампий. – Хек– хек… а вы сумлевались…

         – Ну, какой я доктор, улыбнулся Иван Петрович. – Бывший ветеринар… и не состоявшийся поэт. Но, как видите...  я тоже могу фокусы показывать!

            Оператор тем временем пришел в себя. Опустив голову, он с ужасом смотрел на кончик качающейся ручки, торчащей из его груди. Он беззвучно открывал рот, пытался что-то сказать.

         – Петя, не пытайся говорить, – не получится, – прижал к губам палец его спаситель. – До голосовых связок воздух не доходит… Но ты вне опасности! Сейчас тебя отвезут в хирургию; через неделю будешь как новенький целковый...  Где-то у меня был лейкопластырь, – надо зафиксировать трубку.

            Он открыл аптечку, достал пластырь и вздохнул:

         – Вот и попили чайку! Ну, да ладно… в другой раз. Да и в сахарнице пусто… 

            В машине, по рекомендации Ивана Петровича, Петра усадили на переднее сидение, укрепив ремнем безопасности. Вадим сбегал на озеро, залил в радиатор воду. Затем подошел к Андрею и что-то ему сказал. Тот кивнул в ответ. Обойдя машину, водитель открыл багажник и вытащил на траву мешок с сахаром.

         – Это что? – спросил поэт.

         – Это вам… к чаю, – ответил Вадим.

             Хек и Пит переглянулись.

         – Держись правее! – Хек-хек… – напутствовал Харлампий. – Там дорога ездовитее. Путь вам чистый!