На очень солнечных часах
Эдуард Хвиловский (04/08/2025)
Такая планида
Очертания есть на ветру лобового стекла
и на лбу ветрового, – как это ни выглядит странно, –
даже песня есть там, где она большинству не мила
много позже, чем раньше, и даже решительно рано.
Полусвет, недосвет, пересвет и алмазов гора
тоже есть, но не там, где геологи медленно ходят,
как и самая лучшая в жизни при жизни пора,
где отшельники добрые без состояния бродят.
Есть застольный приём без стола и в углу без угла,
без фонтана в фонтане и без привечаний при встрече,
есть пора без поры, где бездарная с виду игра
распрямила свои однозначно надёжные плечи.
Всё случилось тогда, когда не был назначен парад
для чужих и своих, неизвестный по явной причине,
и ему был кто надо и очень существенно рад,
как бывает не густо, не часто, но присно и ныне.
Есть прекрасный, сухой и солидный на вид метроном,
отбивающий такты при всех ежедневных подачах,
и ненужный участникам встречи большой микрофон
на своих, на бумаге несущихся в прошлое, дачах.
Есть в абзаце абзац и в главе не другая глава,
а итог содержаний в одном заключительном слове,
для которого в пору не в пору иная пора
самой редкой воздушности при никаком разговоре.
Есть смыкание жестов и их плодотворный почин
без судов, конституций и всех номерных адвокатов,
и приятный на ощупь единственный дружеский чин,
миновавший признания всех даровых постулатов.
Есть без знамени знамя, не видное даже ему,
и невидимость вида при взгляде другого подвида,
без «зачем», «отчего», «для чего», «как же так», «почему»,
и безмерная в сущем такая-сякая планида.
Вариации на тему
В ожидании сразу всего из всего ничего
выплывают легенды всегда виртуального срока
у того и у этого, чтобы потом у того,
чью заметила блажь не плутовка, а просто сорока.
чью заметила блажь не плутовка, а просто сорока.
Невесомы весы, и, бывает, не только они, –
(обо всём понемногу; не сразу; в одном экземпляре), –
как бывают весенние, летние тёплые дни
как бывают весенние, летние тёплые дни
в аккуратном и очень прозрачном воздушном футляре.
В смыслах дерева тоже живёт ожиданье само,
больше всё о зелёном, как то повелось изначально,
в этом невероятном, бесплатном навеки кино,
как бы ни было весело всё и немного печально.
Могут даже и звуки моторов неслышными быть,
если рокот их весь не направлен на уничтоженье
тех, кому в лотерею досталось творить и любить,
даже в случае и неприятного всем пораженья.
даже в случае и неприятного всем пораженья.
Есть картинка и опыта перепроверенный знак
в виде шара и круга, и выводов телодвижений,
больше так, чем не очень, и даже нисколько не так,
на виду всех воздушных и ясных на вид положений.
Вот и будем всегда в ожидании памятных дней
не касаться того, чего нам и не должно касаться,
чтоб не выглядеть, пусть даже с виду, крамольно глупей,
чем во всём прозорливому может не вдруг показаться.
Здесь звучат два канона, хорал и органный концерт,
увертюра, сюита, кантата и восемь квартетов,
оратория, фуга, прелюдия или мотет
и могучая кучка мелодий и разных сонетов.
Осторожные мысли
Осторожные мысли беззвучно парят в тишине
в никуда ниоткуда, зачем – сами часто не знают
по причине, невидимой даже в бинокли извне,
и они это мыслям за милую душу прощают.
Обернётся не только весь этот прозрачный полёт
чем-то необъяснимым и сложным в простом и не очень,
но и что-то другое, что тоже пристроилось в лёт
к разночтениям точным и всяческим, не между прочим.
Ясно там, где всё ясно, как в бочке с хорошим вином
или в залпе из пушки с энерговеликим зарядом,
или там, куда мы по дороге продольной пойдём,
чтобы выяснить то, что, наверное, знать нам не надо.
Воссияй, циферблат, разъясни достижения дней,
пусть не нам, пусть другим, с непростым измереньем желаний,
не забыв отношенья последних и первых друзей,
на которые так уповают ресурсы познаний.
на которые так уповают ресурсы познаний.
Связи
Повторяются связи бесконечных причин
воссоздания бязи из небесных глубин.
Смена вех наступила, и большого кольца
проявляется сила без души и лица.
Скован факт, и дорога, как в забытом кино,
там, где суть монолога в плоском слове «оно».
Скажут: «Пессимистичен и внутри, и слегка,
необычно обычен с пола до потолка,
и читает записки обещаний пустых
как простые отписки, одолевшие стих».
Здесь вздохнуть даже можно, как и там, где никак
не вздохнёшь осторожно, ибо там тоже знак
на дороге отсутствий всех предметных начал
без наличий присутствий, кто бы что ни кричал
в микрофон неподдельный, что над пультом большим, –
видно, вышел бесцельно исчезающий дым
сразу за кислородом и его огоньком
с исчезающим годом в том и в этом не том.
«Да он просто вторичен, – что ещё здесь сказать,
и вдобавок комичен, если глубже копать».
Так и есть достоверно, так и нет, вместе с тем,
и ещё многомерно в оправданиях тем
за кустом и туманом, что здесь с позавчера,
в окоёме том самом, где исчезнет с утра.
Полыхают зарницы, и молчат «да» и «нет»,
и колпак краснолицый постулирует свет.
В пути
Там вымысел и сам себе не мил
с рассвета, день и ночь, и до рассвета
в большом раскладе колченогих сил,
в большом раскладе колченогих сил,
которых знать не хочет даже Лета.
Альтернативы нет, как нет всего,
что есть для юных с детства поколений
и до того, и после не того
вне всех зависимостей от сомнений.
Там продолженье только есть одно –
всё время вверх, который снизу где-то,
и очень чёрно-белое кино
себя же тихо смотрит без билета.
Там ордер есть на всякий мокрый пшик
но без печати и без документов,
и полностью отсутствует тот миг,
который состоит из тех моментов
внутри себя, где им не по себе,
о чём не знают даже единицы,
слагающие версии судьбе
при помощи её живой водицы.
Рассвета нет ни в среду, ни в четверг, –
он просто весь огромное вращенье
неделю, месяц или просто век,
презревший даже собственное мненье
не только о себе, но обо всём,
что стать собою не совсем успело
ни ночью до рассвета и ни днём,
хотя бывало, что и не хотело». –
Так говорил любитель всяких снов
в пути к великовозрастной пучине
внутри геометрических основ
известной и немереной пустыни.
Диалог
– За круг! За круг, любезный друг!
– Нельзя, не менее любезный!
Там точно то же, и не вдруг,
и точно так же бесполезно.
– Тогда давай за парапет!
– Там то же самое, дружище,
и через восемь сотен лет,
и даже через всяку тыщу.
– Тогда давай за тот забор,
который окружает дачу!
– Там тот же самый приговор
и та же самая раздача.
– Так за море давай сейчас!
За ним уж точно всё иначе!
– Пойди протри свой рыбий глаз,
там то же самое, тем паче!
– Ну, хоть куда давай махнём:
у нас ведь есть два парашюта!
– И там такой же весь трезвон
в любую, как и здесь, минуту.
– Тогда... не знаю, что тогда...
ты не даёшь мне развиваться.
А вдруг живая там вода
есть?.. Ведь такое может статься?
– Конечно, но не для тебя,
пока ты в этом измеренье
весь день фраппируешь меня
и предъявляешь наущенье,
проникнувшись всей пустотой
чего-то полого снаружи,
где с иллюзорной простотой
проход становится всё уже,
пока не явит, наконец,
свою обратную картину,
где твой зеркальный молодец
где твой зеркальный молодец
использует твою корзину,
в которой ты гнобишь предмет
до состояния припадка,
не думая про общий свет
и непростые непорядки
в неведомости видовой
троякосущного начала, –
хоть вой протяжно, хоть не вой,
как бы и что там ни стояло,
поэтому иди туда,
где ткут простую паутину
и где горячая звезда
свою скрывает середину
от всех больших мирских затей
и настоятельных хотений
и дней, и памятных ночей,
и наших общих плоских мнений.
Диапазон
Открыт диапазон «Охотный ряд»,
тем более, что всё в нём по закону,
и безупречный слышен аромат
внутри натуры небольшого дома,
где счастье пил, и горе горевал,
и перепады знал температуры,
и многого о многом не узнал,
перебирая всякие фактуры,
и путь чертил по графику внутри
чего-то без специальной оболочки,
и умножал всё на сто тридцать три,
и при конце вдруг возникали точки;
и жил, где рос, и вырос там, где жил,
потом наоборот и в том же месте,
как оказалось при учёте cил,
подаренных впоследствии невесте,
с которой и живу до сей поры,
подпитывая витамином внуков
из безотчётной марочной дыры
без скрипов и иных протяжных звуков;
знал хорошо всё то, что знать нельзя,
чтоб не испортить кое-что намедни
и вовремя всесильного ферзя
доставить в точку «игрек» до обедни.
Так получился безусловный текст
из замысла проточного в начале,
когда соображался этот квест
в одном традиционном общем зале.
Тихий свет
По чайной строчке...
В.Г.
По чайной строчке мимо долгой точки
события взлетают, как года,
чтоб уместиться на другом листочке
надолго, не надолго, навсегда.
Их путь избит, и протокол утерян
в хранилищах подземных и морских,
и иногда взволнован и растерян,
а иногда невозмутимо тих.
То повторений сущая отрада
без меди труб и расписных знамён,
и им другого ничего не надо, –
ведь весь сценарий им и посвящён
без съёмочной и без сценарной группы,
без режиссёра и всего того,
что создаёт успех прекрасной труппы
в большом и многорадостном кино.
в большом и многорадостном кино.
В учебник не смотри – он не лечебник,
смотри туда, куда захочешь сам,
великий и отчаянный кочевник,
великий и отчаянный кочевник,
назло всему и даже небесам.
Исторический прецедент
Во время важного штурма городка Делла Атра
танки остановилась возле древнего амфитеатра.
Их экипажи решили, что в самый раз
сфотографироваться в такой час
на фоне классических по определению руин,
пусть хоть бы и за год до своих именин.
Подполковник Гай-Мортимер
обдумывал параметры наступательных мер
и с военной тревогой долго смотрел
на некоторое варварство происходящих дел,
от которых под тяжестью добротной брони
крошились античные плиты. Они
при этом молчали, ибо не могли вопить,
а тем более мычать или говорить.
В мирное время Гай был археологом,
хранителем музея и даже психологом.
По поводу страданий античной архитектуры.
он проконсультировался с офицером прокуратуры
и с его помощником по гражданским явлениям,
а также с городка населением.
Хотя обозначенный офицер и был озадачен тем,
что кого-то заботят «разрушенные не совсем
и учтённые историей здания»,
он всё же проявил готовность и понимание
и наделил немедленно Мортимера
всеми полномочиями по охране дела,
что и стало исходной стезёй для создания
организации военной охраны и предписания
по укрощению исторического вопроса,
при всей неожиданности его вброса.
В круг обязанностей специалистов
входило и предотвращение моральных исков
по поводу разрушения культурных ценностей
любой феноменологии древностей.
Одновременно на стол полковнику Вулли,
лёг доклад о руинах Магнулли.
Он тут же связался с большими мужами
и ознакомил их со всеми делами,
подчеркнув, что доброе имя зависит от уважения,
которая армия проявляет к культуре творения.
Тогда же президент учредил комиссию
по охране и спасению памятников и миссии
по сохранению произведений искусства,
в районах боевых действий чтобы не стало пусто.
Даже главнокомандующий с большой грациозностью
воспринял директивы со всей серьезностью
и, обескураженный положением,
выяснял, чем вызваны разрушения.
Один местный крестьянин, не чуя вины,
сказал, что всё случилось во время «последней войны».
Когда генерал спросил – какой войны исторической,
оказалось, что крестьянин говорил о Второй Пунической,
случившейся в 218–201 годах до нашей эры,
несмотря на любые иные примеры.
Только фрагменты
Только фрагменты те, что остались,
и компоненты, если пришлись
всем по душе, где так старались
до послестрочий, но разошлись
больше по дури, чем по «не знаем
как, почему, отчего, для чего
ходим, как ходим, а не летаем
якобы прямо» – и ничего.
Песня известна. – Даже не песня,
а досточтимой жизни урок,
в чём-то уместный, в чём-то безвестный
и необъятный в общем кусок.
Шутка – не шутка, сцена – не сцена,
морок – не морок, была не была,
смена – не смена, мена – не мена,
дело – не дело: ну и дела!
дело – не дело: ну и дела!
Всё – представленье, всё – напряженье
на удивленье и наобум,
предназначенье, переплетенье,
воображенье розничных дум
в памятном личном, в меру обычном
и без любых, необъятных затей
в очень приличном, экономичном,
медленном темпе всяких речей.
Двоеточие
Исчезнет двоеточие тогда,
когда не нужно будет двоеточий
и будет вся целебная вода
проистекать из свежих многоточий,
и всё сопревратится в вещий мир
не в облаках, а на одной картинке,
и самый лучший в мире ювелир
и самый лучший в мире ювелир
всем украшенья сделает из льдинки.
Обнимутся зонты и паруса,
и корабли, и вёсельные лодки,
и с ними голубые голоса
на памятной своей воздушной сходке.
Сквозь стёкла видно на сплошной просвет
какое-то послание оттуда,
где ничего на деле вовсе нет
где ничего на деле вовсе нет
за исключеньем цифрового чуда.
И собеседник неподвластен нам,
поскольку сам не слышал про такое
поскольку сам не слышал про такое
ни здесь, где его нет, ни даже там,
где всё вообще заведомо другое.
Всё по рецепту лишь в тиши аптек,
где запросить военный может точность
для выстрела в тиши библиотек
в большую состоявшуюся прочность.
А дальше – вечер в начинаньях дня,
и глаз не отвести, и не подправить
тот миг, когда здесь не было ни дня,
ни ночи, чтоб хоть как-то всё исправить.
* * *
Пишешь человеку – призрак получает,
объясняя веку то, чего не знает
сам во всех деталях, ибо он чудесен
даже и на сваях, и без всяких песен.
Утекла дорожка, изменились люди,
искривилась ложка в непростой посуде.
Может быть и может, что-то да проскочит.
Ровно что-то гложет, криво что-то точит –
то ли заготовку, то ли недоделку,
то ли перековку, то ли вновь безделку
то ли перековку, то ли вновь безделку
из воспоминаний на своих просторах
и нечётких знаний без приличных споров.
Не томи зарницу, не играй со спичкой,
красная синица с белою синицей.
Мокрое на красном, красное на мокром
снова в небе ясном под большим присмотром
дарового чуда из простой бумаги
просто ниоткуда, может, и из влаги
смысла горлового в нашем кабинете,
не всегда живого в памятном сюжете.
Вот и сказка-ласка, вязка-неувязка,
старая раскраска, тихая фугаска,
дабы всё избылось, что не приключилось
и проговорилось или же приснилось.
* * *
Общенье душ – безмерно дорогое
и без трагедий жизненных кругов,
давно поработивших всё земное
внутри всех роз невидимых ветров.
В нём все мотивы из известных миру,
плюс те, которым имя легион.
Ему и посвящает Время лиру,
которой придан изумлений тон
последние сто лет из всех возможных
часов на очень солнечных часах,
внимательных и очень осторожных,
и тихо утопающих в цветах.
Привет
Вся тайна – в тайне, весь секрет – в секрете,
любовь – в любви, огонь – в огне всегда,
и дети только там, где только дети,
и вся вода там только, где вода,
и все повторы там, где все повторы
от самых тех до самых этих пор,
и споры только там, где только споры,
и светофор весь там, где светофор,
и мера только там, где только мера,
и все загадки только в них самих,
как вера только там, где только вера,
и стих есть только там, где только стих.
как вера только там, где только вера,
и стих есть только там, где только стих.
По крайней мере, так давно считает
занятный принцип в принципе своём,
который там живёт, где и летает
в объёме неба светло-голубом.
Здесь завершается отчаянный привет
в привете, где его в помине нет.
Последние публикации:
Памяти поэта Олега Вулфа –
(25/06/2025)
Венок сонетов «От мира вечное начало» –
(03/06/2025)
Возвращение энергии в лист бумаги... –
(12/05/2025)
Поэма толпы –
(06/03/2025)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
