Мёд мироздания
Сергей Смирнов (21/05/2012)
Пошла писать провинция
И пошла писать губерния,
и пошла писать провинция –
или Берии в Либерию,
иль эрцгерцогам с кронпринцами.
По и-мэйлу ли, по скайпу ли
шлют послания в инстанции
и охотники за скальпами,
и невинные констанции.
По ночам уже не спится им,
блещут золотыми перьями –
и пошла писать провинция,
и пошла писать губерния:
"Мы людишки небогатые,
а не трогать нас – спокойные.
То, что было мегабайтами,
станет завтра мегатоннами!"
В этом начинанье первые –
ушеслышцы с очевидцами.
И пошла писать губерния,
и пошла писать провинция.
Человек и собака
Каждый философ желал бы знать,
где же зарыт кобель,
пёс ли безродный, собачья знать,
мастью и костью бел.
Каждый опричник, являя прыть,
мог на седле держать
череп собачий: крамолу грызть
в лучшей из всех держав.
И звездочёт, восходя на пост,
вооружал глаза
и отмечал среди многих звёзд
альфу Большого Пса.
Пёс же – от носа и до хвоста –
был для людей готов
в землю зарыться, звездою стать,
смерти предать врагов.
Эволюция не по Дарвину
Поэт воспаряет в высокие жанры,
его плавники отсыхают, и жабры
становятся лёгкими,
и хвост, что отброшен, согласно почину, –
одна из причин, чтоб покинуть пучину
движеньями ловкими.
Среди древовидных хвощей он бестактно
встаёт на крыло. Амфибрахий и дактиль –
ему в оперение,
семь футов под килем, семь футов над килем,
волненья без шторма, покоя без штиля,
лихого парения!
Поэт воспаряет в высокие сферы,
где бродят циклоны, порхают химеры,
где грозы прорезались,
где он, оседлавший ветра и стихии,
выводит по небу фигуры такие,
что асам не грезились.
И чтобы паренье не стало паденьем,
и чтоб не пугался ни солнца, ни тени,
ни града, ни дождика,
и чтобы оставить безносую с носом –
ему бы гнездо на вершине утёса,
обитель надёжную!
Мёд мироздания
И око не видит, и зуб неймёт,
и ум не берёт – а тебе неймётся:
ты ловишь губой мирозданья мёд,
созревший по сотам на самом солнце.
Но где эти пчёлы и улей где,
но где дядька пасечник тороватый?
В каком рукаве, на какой звезде?
Отсюда, вестимо, далековато!
Мёд горький и сладкий, пустой, густой,
отрада ума, языка услада,
отрава ума, языка застой,
аккорд на ладу мирового лада.
Ты был на пиру и грустил светло,
ты был в трёх шагах от ограды райской,
текло по усам, по устам текло,
а в рот не попало, как ни старался.
Brave new world. Зомби-апокалипсис
О дивный новый мир, в котором выживаем
природе вопреки и смысла супротив,
в котором Берлиоз, зарезанный трамваем,
с бездомным за углом пьёт свой аперитив.
Изрядный аппетит! Недуги человечьи
кладут всему предел, когда потерян стыд:
он пил бы в три горла – дотла! – когда б не печень,
любил бы в три ствола, когда б не простатит.
Живые мертвецы до жизни так охочи,
теперь их не берут ни вуду, ни таро.
Но кочет прокричит, и на исходе ночи
экзема на челе проступит, как тавро.
Помечены они тоской полуподвальной,
кремлёвский фараон пути им озарил,
чума на их дома падёт теперь едва ли,
их больше не берут ни хлорка, ни зарин.
Что тело без души? Пустая оболочка!
И мается оно в пределах естества.
Живые мертвецы уже дошли до точки,
им больше не нужны ни мысли, ни слова.
Их примут на постой тибетские монахи,
завзятый некрофил и вездесущий смерд,
им больше не страшны ни прокурор, ни плаха.
Но масло пролилось. Грядёт вторая смерть.
Язык мой
Язык мой – враг мой, друг мой, брат мой, бог мой.
Поскольку он синтагма, а не догма,
я у него в гостях, а он-то дома.
Язык мой – бог мой.
Язык мой – враг мой, друг мой, бог мой, брат мой.
Я ним ношусь, как Сарасвати с Брахмой,
и камешки во рту, и тетрадрахмы.
Язык мой – брат мой.
Язык мой – враг мой, брат мой, бог мой, друг мой.
Я мог бы стать при нём послушным грумом,
пасть за него на амбразуру грудью.
Язык мой – друг мой.
Язык мой – друг мой, брат мой, бог мой, враг мой.
Он навсегда, как родовая травма,
как для Сократа горькая отрава.
Язык мой – враг мой.
Царь горы
Царь горы есть хрен с бугра
или вуйко с полонины.
Злая детская игра
память мне заполонила.
Это было, как вчера
(правда лишь наполовину):
злая взрослая игра
сердце мне заполонила.
То ли пяткой по бедру,
то ли кулаком по почкам –
заживёт, небось, к утру,
а до свадьбы – так уж точно.
Это было, как вчера:
ты нырнул лицом в полыни.
Злая вечная игра
душу мне заполонила.
Пей же памяти абсент,
сплёвывай под ноги горечь,
анонимный абонент,
царь горы – себе на горе.
Божий дар и яичница
В дневной лазури
желтком глазуньи
плывёт светило.
Что за погодка!
Согласно сводке,
быть в мире штилю.
Быть в мире вёдру,
хотя б сегодня,
а завтра – глянем.
А Бог даст пищу
богатым, нищим
и тем, кто рядом.
Желток на блюде.
Какой там, люди,
прогноз на завтра?
Вооружившись
ножом и вилкой,
Бог сел за завтрак.
Брэдбери, бредущий побережьем
Примите видение в плане бреда
о том, как бродил побережьем Брэдбери,
неспешно с волнами ведя беседу
и даже ответа от них не требуя.
Он шёл, и следы наполнялись влагой,
он шёл, опираясь на трость из падуба,
и облако в небе летело флагом,
качалась земля, как шальная палуба.
Он вскидывал голову – слушал космос,
небесный маршрут на песке вычерчивал,
ложились под ноги морские космы,
и звёзды мигали ему доверчиво.
Он был, как пришелец, что прибыл с Марса,
на раз обвенчавший мечту с наукою,
он каждой весною, обычно в марте,
отзывчивой тростью сигнал выстукивал.
И сумрачной ночью с планеты красной
летели в ответ, в назиданье мальчикам,
романы, рассказы, стихи и сказки,
рецепты напитка из одуванчиков.
Толкование снов
Пока мы спали, и сны витали,
и был к нам милостив пёстрый зонтик,
надежды нас до утра питали,
а после, утром, листали сонник.
Тебе приснился цыган с медведем,
а мне – прогулка по Пикадилли.
Неясен символ, и смысл неведом:
мы это в школе не проходили.
А на странице семидесятой
и на странице пятьсот четвёртой
мне посулили идти в солдаты,
тебе – в беде оставаться твёрдой.
Вот видишь, Оля, каков Лукойе,
лукавый гений ночных видений.
Бывало всяко, но чтоб такое:
на Пикадилли – цыган с медведем!
Смех за кулисами
Это время назойливым дятлом стучит в висок
и несёт кровяные тельца по разбухшим венам,
и в стеклянную чашу течёт золотой песок
через тонкое горло сейчас-навсегда-мгновенья.
Дятел, добрый мой дятел, стучи, дорогой, стучи:
золотые тельцы наступили на горло песне,
помогли перепрыгнуть запруду речей врачи,
драматург лихорадочно правит по ходу пьесу.
Входит в свете софитов не суфий и не софист,
а пустой резонёр, надоевший не хуже эха,
и пестрит от помарок заляпанный красным лист,
за кулисами автор заходится красным смехом.
Опричники ночи
Что-то вдруг они почуяли
в терпком воздухе полуночи
одесную ли, ошуюю,
и в засаде сели лучники.
А глаза у них зелёные,
словно звёзды в тёмном омуте,
а клинки у них калёные,
а черты у них знакомые,
а на сёдлах пёсьи головы,
мётлы страшные железные,
перед ними мы, как голые,
и для жизни бесполезные.
Налетят, завалят трупами,
дыбой пригрозят и плахою.
Что ж мы, русичи для русичей,
хуже, чем ливонцы с ляхами?!
Что ж я постоянно мешкаю?
Не сойти мне с места этого!
Ах, опричники-кромешники,
горе горькое поэтово!
Последние публикации:
Хождение за три лужи –
(13/02/2024)
На инфернальном сквозняке –
(15/06/2015)
Три короба –
(16/06/2014)
Поэты, ангелы и алкоголики –
(11/06/2013)
Вечный post –
(28/06/2011)
Времечко оно –
(25/08/2009)
Следы на снегу –
(22/06/2008)
Стихотворения –
(06/02/2006)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
