Сведение к нулю
Пришел ученик к учителю и принес ему на суд свое изречение. Было оно таково: «Пока вы заняты возвышением себя в глазах окружающих, я проникаюсь совершенным покоем самодовлеющего бытия».
Учитель прочитал, задумался, потом спросил: «Когда кто-то приобщается к самодовлеющему бытию, есть ли ему дело до занимающихся самовозвеличиванием? Либо одно, либо другое. Когда нам открывается нечто подлинное, не забываем ли мы про все остальное? Не связана ли его подлинность с тем, что оно, в сущности, представляет собой единственное, что есть? Ибо зачем быть чему-то еще наравне с подлинным? Разве его мало? Но, в таком случае, где занимающиеся возвышением себя?»
«Нигде», – спохватился ученик и ловким движением зачеркнул первую часть изречения. Осталось: «Я проникаюсь совершенным покоем самодовлеющего бытия».
«Что значит проникнуться чем-то, как не дать ему тебя заполнить, то есть позволить ему быть так, словно только оно и есть? Стало быть, упоминание про «я» здесь явно лишнее, – сказал учитель и с этими словами сам зачеркнул короткое местоимение.
«Проникаться совершенной тишиной самодовлеющего, не нуждающегося в оценке или подпитке извне бытия – это правильно?» – спросил он. И сам же ответил: «По-видимому, да. Но тогда это еще и естественно. В самом деле, не может же быть, чтобы правильное было неестественным. Но когда делаешь естественное, то уже нет резона выпячивать делающего, делаемое, да и само действие. Естественное делается так, словно никто ничего не делает, словно вообще ничего не происходит».
Рукой учителя из изречения устранился глагол «проникаюсь».
«Остается совершенный покой самодовлеющего бытия, – заметил он. – Но разве совершенный покой шумит? Разве рассылает сообщения «я – покой»? И разве мозолит чьи-то глаза самодовлеющее бытие? Разве говорит оно: смотрите, я – самодовлеющее бытие?»
«Нет», – согласился ученик.
«Но если совершенный покой не шумит, как его услышать, как зафиксировать его в качестве совершенного покоя? И если самодовлеющее бытие не мозолит глаза, как его углядеть? Что есть, когда есть не раздражающее уши и не лезущее в глаза? Можно ли говорить о таком как о чем-то? Не потому ли являешься чем-то, что попадаешь в поле зрения и в зону слуха?»
Так говорил учитель и продолжал: «Если правда – за самодовлеющим бытием, то за ним еще и органичность. А органичное сродни единственно возможному, которому не от чего разниться, чтобы, к примеру, быть самодовлеющим бытием. Когда нет иного, невозможно уже ни самодовление, ни бытие. Существующее наряду ни с чем, существует как отсутствие чего бы то ни было, как необнаружимая чистота – необнаружимая, потому что она вовсе не чистота даже, а еще чище. Оно превосходит такую форму бытия как бытие в качестве чего-то».
Так говорил учитель и готов был продолжить свои рассуждения, но тут покрасневший ученик решительным жестом перечеркнул все свое высказывание.
С тем, что реальной возможности для подобных изречений нет, мы худо-бедно разобрались. Теперь очередь за самим этим сюжетом – когда ученик приходит к учителю со своими претензиями на истину, представляющими собой, однако (и неизбежно), довольно вздорные домыслы, а тот его вразумляет.
Наверное, в книге или в кино такой сюжет возможен. Не в самой хорошей книге и не в самом хорошем кино. Однако на случай из реальной жизни он, к сожалению, не тянет.
Будет ли не шарлатан, а настоящий учитель говорить что-то наподобие того, что мы попытались вложить в его уста? Навряд ли. Разделиться с органичным ради того, чтобы сообщить, что с органичным лучше не разделяться – для мастера это непростительная растрата смыслов и сил. К тому же, юноше, сочиняющему высокопарные афоризмы, настоящий учитель просто не светит, то есть решительно никогда не попадется.
Собственно, мы уже перешли к ученику. С ним тоже все довольно просто. Хороший ученик – в контексте той «учебы», о которой идет речь – придет к учителю просто попить чаю или молча посидеть на лавочке. Хороший ученик приходит, чтобы закрыть саму тему учительства и ученичества.
Нет, невозможно, чтобы описанная история случилась на самом деле. Что-то настоящее, увы, не выливается в историю и не складывается в картину. Оно случается в виде антисобытия, если, конечно, в таком виде вообще можно случаться. Если история или картина есть – это неизбежно история и картина про нечто надуманное. А если сюжет обладает еще и внешней привлекательностью, то перед нами – стопроцентная фальшивка.
