Комментарий | 0

Доверие в тени обмана и веры

 

 

 

Среди свойств человеческой души есть такое, которое у философов всегда было на положении «Золушки». Философы прошлого редко удостаивали его своим вниманием. Я говорю о способности доверять. А между тем именно доверие обеспечивает мир и согласие между людьми и государствами, лежит в основе права и гуманизма. Без него невозможна дружба, любовь, нормальная семейная жизнь, экономика и политическая власть[ 7, 8, 16].

О том, что такое вера во всех ее ипостасях, миллионы людей размышляют и спорят тысячелетиями. Об обмане, кажется, и смысла нет говорить: с ним мы все сталкиваемся на каждом шагу. Совсем другая ситуация с доверием. Даже среди поговорок и пословиц я не смог найти ни одной о доверии, кроме: «Доверяй, но проверяй». Да и та, в сущности, не о доверии, а про возможность обмана. Вообще, про обман поговорок – море. От осуждающих до совсем неприличных, вроде: «Не обманешь – не проживешь». Не лучше обстоит дело и с афоризмами мыслителей прошлого. Всё больше на ту же тему. Считанные единицы, в которых есть хотя бы намек на ценность доверия:

«Пусть никакие толки не отвратят тебя от тех, кто тебе доверился» (Фалес)

«Оказанное доверие обычно вызывает ответную верность» (Тит Ливий)

 «Наиболее доверчивы самые серьезные люди» (А. Поуп)

 «Доверие – первое условие дружбы» (Ж. Лабрюйер)

«Только поверхностный человек не доверяет первому впечатлению» (Ларош Фуко)

Разочаровывают и толковые словари. Они мало чем могут помочь в осмыслении человеческой способности доверять. В русских почти ничего нет, а в англоязычных, напротив, «чего только нет» (и кредитоспособный заемщик, и трастовая компания). Да всё не то. Конечно, если удастся хоть что-нибудь понять в существе доверия, то наверное, и толковые словари заговорят для нас «толковее». Но это, «если удастся»…

 

***

Доверяют родителям, детям, родственникам, друзьям, учителю, ученику, соседу, политику, банку. Доверие – это дар, аванс, кредит. Как со стороны того, кто доверяет, так и со стороны, кому доверяют. Доверие (как и саму способность доверять) легко утратить и трудно обрести вновь.

Некоторые философы, например, С.Л. Франк [6, 15] трактуют доверие как какую-то «недо-веру» (называю по аналогии с «недотёпой»). А ведь доверие – это живая душа всякой веры. Вера рождается не из священных текстов. Она произрастает из доверия. Превращаясь в уверенность, вера несет в себе родовые черты доверия. Правда, со временем вера заслоняет доверие, оберегая и одновременно делая его незаметным. То, что понятия «вера» и «доверие» из одного «смыслового гнезда», – очевидно. Но и различия огромны. И они совсем не те, о которых обычно пишут богословы и религиозные философы. Доверие – это риск и надежда, а вера – это твердая уверенность. А религиозная вера по природе своей еще и догматична. Иногда она способна слушать, но очень редко – слышать. Где вера – там обязательно есть неверные и правоверные. Гегель обращал внимание на то, что «вере не достает формы мысли» (как, впрочем, и доверию). Вера легко впадает в фанатизм, безумие.

В последнее время об уважении чувств верующих стали говорить так, как будто речь идет о душевнобольных, которых не стоит расстраивать. То ли жалко их, то ли «себе дороже». Ответ очевиден: потому что опасаются, как бы кто из них – в порыве слепой ярости или показушного «праведного гнева» – выставку Сидура не разнес, барельеф Шаляпина в образе Мефистофеля не разбил, кинотеатр, где показывают «Матильду», не поджег. Или хуже того – мелких пакостников из редакции Charlie Hebdo не расстрелял или не взорвал бы Пальмиру. Но уважение – это не ублажение опасного для окружающих душевнобольного. Уважают и врага. Уважение рождается не из страха или жалости, а из оценки предполагаемых достоинств, очевидной значимости или серьезности угрозы. Сама способность уважать вызывает уважение.

Доверие, как и доверчивость, всегда беззащитно, как ребенок, а вера – даже христианская с ее проповедью смирения и призывами возлюбить врагов своих, а тем более демонстративно сатанинская или атеизм – воинственна и всегда во всеоружии. Беречь надо доверие, а веру положено укреплять. И не кровавыми жертвоприношениями, крестовыми походами или джихадом, а чтением священных текстов, постом и молитвой. Чтобы слушать в себе вечность и бесконечность. Из этого рождается со-весть (через дефис). Вера всегда подвергалась и будет подвергаться испытаниям на прочность. Она либо ломается, либо становится крепче.

Всякая религиозная вера держится на страхе: «Уничтожьте страшащееся сознание, и вы можете закрыть церкви и сделать из них танцевальные залы», – писал «рыцарь веры», фанатичный христиан, «единичный» Сёрен Кьеркегор[2]. Доверие же бесстрашно и открыто. Не в том смысле, что доверчивый человек – это непременно бесстрашный герой. Он может не знать страха только потому, что еще не сталкивался с опасностью, обманом, болью или смертью: граната, разорвавшаяся в руках малыша; разбившийся ребенок, который захотел полететь как птица с балкона третьего этажа… Подобно киплингскому герою доверие говорит миру: «Мы с тобой одной крови». Доверие исполнено внутренней силы, о которой оно еще и не ведает, и не может управлять ею.

Доверие – самое надежное «лекарство от страха». Конечно, фанатично верующему «умирать не страшно» (кажется, так назывался какой-то триллер про маньяка), но ведь люди, слава Богу, не из одних обкурившихся смертников и камикадзе состоят. Ведь даже герой, сознательно идущий на смерть во имя Родины, родных и близких, верит в победу, надеется выжить и еще пожить. Поэтому люди доверяют замку̀, забору, бронежилету, «калашу», ядерной бомбе. Доверяют здравому смыслу, благоразумию, нравственным «тормозам» оппонента и даже преступника. Доверяют собственному страху и слабости противника. А вернее сказать, рассчитывают на это.

Доверяют себе. Своим ощущениям. К ним апеллируют: «Имеющий уши, да услышит». Более всего люди доверяют своему уму. Как заметил Вольтер, все жалуются на нехватку денег, и никто – на нехватку ума. Обычно доверяют своей силе (если, конечно, таковая имеется). С известной долей сомнения доверяют собственной интуиции и приметам (отсюда – суеверие). Менее всего доверяют своей воле: «Если что, – я за себя не отвечаю!»

Самая большая опасность веры – сомнение. Самая большая опасность доверия – обман. Вероломство – это всегда удар по доверию, а не вере. Утратившие веру слабы. Утратившие способность доверять – циничны, порой жестоки и часто одиноки. Но и первые, и вторые – всегда несчастны.

Стыдно мне, что я в бога верил.
Горько мне, что не верю теперь.
(Сергей Есенин)

Для Канта противодействием разочарованию была критика. Не как ругательство, а как определение границ возможного. «Критика чистого разума» – это кантовский ответ на вопросы: «Как возможна математика?», «Как возможна (естественная) наука?», «Как возможна метафизика (то есть философия и религия)?» Подступом к такой критике является сомнение. Бывает слепая вера, но нет слепого сомнения. Сомнение «широко мыслит»; оно всегда перед выбором. Но изнанкой сомнения является слабость, нерешительность и даже страх.

«Червь сомнения» сидит в каждом человеке, поэтому все ищут и, как правило, находят для себя какой-нибудь авторитет. Именно в сомнении – корень неистребимого желания обожествить что-то или кого-то, корень всякого культа и «кумиротворчества». Это способ самоуверения. Способ избавится от страха, найти себе защитника. Культ как форма поклонения – неотъемлемый элемент всякой религии, порождение веры, форма объективации, опредмечивания чувства восторга и благоговения перед чем-то, превосходящим тебя, всемогущим и бессмертным. Культ произрастает из желания стать таким же, как предмет поклонения.

Вопреки расхожему мнению, культ творят молодые, а не старики. Просто старики более усердны и исполнительны в соблюдении религиозных обрядов, потому что для них это, может быть, последняя и часто единственная отрада и надежда. Как пел Булат Окуджава: «Нас юность сводила, да старость свела» (песня о надежде). А молодежь еще способна доверять и хочет, чтобы ей доверяли. Многие еще помнят «сакраментальное»: «Партия, дай порулить!».

В 80-е, за неимением достойных идей и вождей, среди молодежи стало модно говорить о «культовых рок-группах», «культовом фильме», «культовом футболисте», «культовой модели автомобиля», «культовом напитке» и т.п., составивших с тех пор серьезную конкуренцию традиционному религиозному культу. И не только в нашей стране, но и во всем мире: распятию  поклоняются миллионы и миллионы людей, бутылочке кока-колы – миллиарды.  Это уже давно не напиток, а символ «американской мечты».

Сомнение может обернуться и подозрительностью, которое является не только психологической установкой, но даже психическим расстройством, например, манией преследования. Подозрительность – антипод доверия. Если опасение – плод рассудка, то подозрительность интуитивна. Это инстинкт самосохранения, подсознательный страх разочарования, тревога. Доверяют добру, а подозревают в злонамеренности. Если подозрение – это тень обмана, то  подозрительность – это «нюх» на скрытое зло, обман.

Конечно, и подозрительного человека можно обмануть, но он не может обмануться. Обманывается лишь тот, кто доверяет и даже свято верит. Самое грустное и парадоксальное, что именно жертва обмана часто оказывается «в виноватых». Многие, никогда не слыхавшие имени Жака Дерриды, рассуждают в логике его «деконструктивизма», называя доверие источником обмана. Эдакой Красной Шапочкой, которая одним своим существованием «материализует» из небытия Серого Волка. Неслучайно плохо скрываемое раздражение полицейских обычно направлено не на угонщиков, а на беспечных ротозеев-автовладельцев. Виноватым всегда оказывается простофиля, а не мошенник, который его облапошил. Последним даже восхищаются. Вспомним фильм «Багдадский вор».

В мире всеобщего обмана доверие кажется каким-то загнанным зверьком. А вот обман многолик и изощрен, как дьявол. Это может быть и политик, утративший доверие (без кавычек) народа, и чиновник, «утративший доверие» (в кавычках) в глазах вышестоящего чиновника. Но все же понимают, что проиграл на выборах или уволили, потому что врал, не краснея, или воровал, и что слова про «утрату доверия» – это, увы, тоже обман.

Власть (хоть светская, хоть клерикальная) всегда тайна. Даже чин такой есть – «тайный советник», а есть еще «серый кардинал» и тайный «кукловод». А где тайна, там и обман. Это два способа существования власти. Всякая политическая власть скрывает за своей спиной, конечно, не букетик, как влюбленный на свидании. Почти у всякого политика двойное дно. Другой во власть не попадает, а если туда его каким-то ветром занесло, не выживет. На публике политик гневно осуждает воровство, коррупцию, а сам «крышует» местного князька. Но и народ «не лыком шит». Всем известно: сотни людей сочиняют законы, тысячи следят за их исполнением, а миллионы придумывают, как их обойти. Недаром Гегель называл обман видимостью права[4].

 «Фабрики грез», казино, банки-пирамиды – всё это символы обмана. Даже идеология – обман. Маркс и Энгельс определяли ее как попытку господствующего класса выдать собственные интересы за общенациональные[12]. Идеолог призывает: «Пролетарии всех стран соединяйтесь!», и тайно вывозит из страны золото в швейцарские банки. Так убедительно критикует власть, а смотришь – на приличном окладе в консультантах у нее ходит. Клеймит «загнивающий Запад», а его дети уже давно живут где-нибудь в Лондоне или Нью-Йорке. Разоблачает олигархов, а сам оказывается вице-президентом огромного холдинга.

Не бывает «хорошей» или «плохой» идеологии. Бывают господствующая и оппозиционная, созидательная и разрушительная. В годы горбачевской перестройки и ельцинских реформ, когда в СССР все ополчились против «коммунистической» идеологии (даже в Конституции намеренно не оставили место какой бы то ни было идеологии). «Ах! Кто бы мог подумать!», - удивленно восклицают вчерашние «вожди», что очень скоро (свято место пусто не бывает) место советской идеологии займет куда более мощная и технологичная транснациональная пропаганда, которая подомнет под себя остатки идеологии национально-государственной и саму способность человека к рефлексии. Стали судорожно искать «национальную идею». Не нашли… Короче, «проснулась кума, когда ночь прошла».

Сегодня в условиях глобализации мира транснациональными компаниями (в первую очередь банками) вдруг вспомнили и заговорили о доверии. Доверие, точнее, проповедь социального доверия (партнерства и прочей чепухи) – последний козырь и резерв капиталистической цивилизации с ее уже давно несвободной конкуренцией. Невольно возникает подозрение, а не для того ли, чтобы с помощью пропаганды доверия осуществлять «эвтаназию» человечества, чтобы оно и не заметило, как мир превращается во всемирный электронный концлагерь с его глобальной стандартизацией и унификацией; концлагерь, где анонимность и тотальная слежка – две стороны одной медали?

Как и в случае с толерантностью, скрытая суть которой – снижение иммунитета, эдакий культурно-идеологический СПИД (напомню, если кто забыл: синдром приобретенного иммунодефицита). Не зря их часто в паре «рекламируют». Вообще, проект «восхищает» своей изощренностью: использовать «антипод» обмана для того, чтобы осуществить обман. Это даже не обман, а коварство. Обман был во все времена: «На дурака не нужен нож…» Просто сегодня масштаб иной да технологии «покруче»: есть СМИ и, конечно, Сеть, в которой уже многие «пауки» оказались в положении мухи. Обман ситуативен и корыстолюбив, а коварство сущностно и губительно.

Объективно доверие – «штука», конечно, рискованная, но не для доверчивого или просто доверяющего. Он потому и доверяет, что о риске не думает, или находится в твердой уверенности, что просчитал все досконально, что «всё будет OK», можно не волноваться. Когда современные идеологи, констатируя кризис доверия в современном так называемом «обществе риска», и  предлагают превратить доверие в некий «противовес» рискам невольно возникает вопрос: «Кто это проповедует: дурак, купленный «грантоед» или провокатор?»

Напротив, «философия недоверия» есть попытка обожествления обмана. Если идолопоклонничество – результат того, что нечто недостойное ошибочно принимают за Бога, то в «философии недоверия» сознательно обожествляется сам обман. Это почти сатанизм. Дело не в поклонении кому-то с рогами и кровью ритуально убиенной жертвы на губах. Это всё шоу. Дело в обожествлении обмана как такового. Здесь credo подменяется его противоположностью.

Доверие рождается, конечно, не призывами к нему, а реальными условиями жизни. Уровень доверия людей друг к другу обратно пропорционален уровню рисков. В суждениях современных творцов «философии доверия-недоверия», например, Никлоса Лумана, Адама Селигмена, Ульриха Бека, Френсиса Фукуямы[10, 14, 17] о том, что категории доверия в доиндустриальную эпоху, в патриархальном обществе не существовало, есть доля истины. Доверие было настолько естественной основой жизни людей, настолько «само собой разумеющимся» (квартиры и хаты не запирали на замок), что о нем и говорить не было смысла. Важно было не слишком «увлекаться» им и напоминать людям о том, что «доверяй, но проверяй». Именно по этой причине старинных русских пословиц о ценности доверия мы и не нашли: их просто не существует. Со временем доверие, которое я бы назвал общинным (доверие в рамках сельской или городской общины), «растеклось» и «размазалось» в промышленной цивилизации, а еще более – в цивилизации глобальной, превратилось в дефицит, стало «на вес золота» (для банкиров в буквальном смысле).

 

***

Когда начинаешь думать о доверии, незаметно для себя очень скоро соскальзываешь на тему обмана (уж сколько страниц текста о доверии, точнее, об обмане отправлено из-за этого в корзину). Доверие каждый раз словно выскальзывает из рук. Кажется, ну, вот оно – доверие, хватаешь его, а глянешь: в руках опять… все тот же обман. Может быть, потому, что доверие – из глубин бытия, что это – почти кантовская непознаваемая «вещь-в-себе».

Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
                   (М.В. Ломоносов)

Но невозможно беспрестанно созерцать бездну, пучину, как и звездное небо. Дух захватывает. Голова кружится. Слова забываются. Остается немой восторг. И никаких мыслей. А если и звезд не видно, и чувство благоговения не наполняет душу, и страх подкрадывается, то взгляд невольно переходит на сущее. Здесь как-то привычнее. Можно и «за обман» поговорить, и на жизнь посетовать.

 

***

Полулегендарный основатель даосизма Лаоцзы ввел в китайскую философию понятие-принцип «цзы жань» - 自然. Суть его «многослойна», как гексаграмма из «Книги перемен». Наверное, в человеке, для которого китайский язык является родным, словосочетание «цзы жань» поднимает из глубин его памяти множество значений, которые, накладываясь, тесня, поглощая и дополняя друг друга, в своем непрерывно танцующем и сверкающем разными оттенками ансамбле создают некое целостное, светящееся изнутри и прозрачное смысловое поле. Неслучайно на протяжении столетий разные китайские мыслители вкладывали в него какой-то свой, только ими усмотренный смысл:

  • естественность, спонтанность, естество, существующее само собой, исходящее из самого себя;
  • причина неких правил структурирования вещного мира;
  • закон возникновения и развития мира;
  • то ли обусловливающее само Дао, то ли тождественное с ним;
  • «естественность Неба и Земли», т.е. главных природных начал, которые «не действуют и не творят», давая возможность «десяти тысячам вещей самостоятельно регулировать друг друга»;
  • высший принцип бытия человека и мира[21].

Известный исследователь древнекитайской философии А.Е. Лукьянов прямо связывает учение Лаоцзы о «цзы жань» с доверием и называет его способом реализации философских идей: «… ни один из способов, отличных от цзы жань, для Лаоцзы не подходит. Он оставляет человеку Синь «Доверие», неволевую (непроизвольную) веру. (…) Она предрасполагает человека к свободе выбора, причем не вовне, а внутри себя. Доверять кому? — Себе. Доверять чему? — Естеству, твоей исконной связи с природой и, следовательно, доверять всем. Открывается Доверие непроизвольно» [9].

Однако, на мой взгляд, понятие-принцип «цзы жань» – это не только (а может быть, не столько) способ реализации философских идей, сколько обозначение онтологического основания, благодаря которому, собственно, и возможно доверие. Подбирая аналогию этому понятию китайской философии, мы, наверное, должны вспомнить всю «обойму» первоначал и принципов бытия, которые называли европейские философы (от Парменида и Гераклита до ныне здравствующих), поскольку ни одно из них по отдельности не совпадает с понятием-принципом цзы жань. Но особо выделим те, которые явно или скрыто «крутятся» вокруг понятий «спонтанность», «самопроизвольность» и «интенциональность» (от лат. intentia – устремленность)[13]: от Эроса Платона до интенциональности Мартина Хайдеггера и воли Поля Рикёра.

В.И. Молчанов, анализируя известный спор между Э. Гуссерлем и его учеником М. Хайдеггером по поводу интенциональности, отмечает, что каждый из них рассматривал концепцию другого как частный случай своей собственной. Интенциональность как направленность сознания на предмет в феноменологии Гусссерля – это учение об осознающем себя и рефлексирующим субъекте без бытия. Здесь каждый субъект творит свой собственный предметный мир. Эдакий «абстрактный политеизм» (Альбер Камю). Фундаментальная (а на деле экзистенциальная) онтология, Dasein (здесь-бытие), Хайдеггера – это «абстрактный монотеизм» (Виктор Молчанов)[12, 18]. Но на мой взгляд, это, скорее, уроборос – змея, заглатывающая свой собственный хвост. Этот принцип лежит и в основе пантеизма, в котором современные богословы до сих пор обвиняют кардинала Николая Кузанского (как будто пантеизм – это прелюбодеяние или воровство); пантеизм, за который сожгли Джордано Бруно, за который третировали Бенедикта Спинозу как «мертвую собаку».

Пантеизм как учение о единстве природы и бога, сродни гилозоизму и анимизму, одушевлению всего природного. Это даже не язычество, а «каменный век». Христианство принять этого, конечно, не может. Ему легче возлюбить врага своего, чем согласиться с такой верой. Потому что в пантеизме нет чуда, нет таинства, нет Бога как тотальной личности. Потому что вопрос о спасении души и Спасителе даже не встает. Потому что рассыпается культ. Потому что нужда в проводнике к Спасителю и посреднике между человеком и Богом отпадает.

 Как бы ни трактовали философы «всех времен и народов» понятие «интенциональность», у него есть стержень, который в русском языке обозначается как «устремленность». У Хайдеггера она «напоролась» на страх и ужасы бытия-к-смерти. Его экзистенциалы – как «модусы бытия мира в его неразрывной связи с бытием человеческого сознания или, что то же самое, модусы бытия человеческого сознания в его слиянности с миром» [3] – все «со знаком минус». В этом состоит ущербность и даже обман экзистенциализма вообще. Может быть, поэтому поздний Хайдеггер перестал относить себя к экзистенциалистам и вообще отказался не только от попытки систематизировать экзистенциалы, но и от самого понятия «экзистенциал». Классический, идущий от Сёрена Кьеркегора, экзистенциализм – с его заброшенностью человека в ничто – психологически невыносим.

З. Фрейд называл всякого, кто ищет смысла жизни, своим потенциальным пациентом. И он был прав. Его несчастный пациент (как и сам Фрейд) – это человек с ослабленной способностью доверять и, соответственно, ущербным чувством осмысленности своего бытия. Поэтому такой человек ищет смысла жизни, тогда как смысл этот (как и здоровье) куда важнее не утратить. Его нужно предметно осознавать, ценить и заботится о нем. В хайдеггеровской «заботе» как временно̀й структуре и смысле бытия[12, 18] я хотел бы видеть не только заботу человека (эдакую головную боль), но и заботу о человеке, о смысле его существования. Но «что имеем – не храним, потерявши – плачем»…

Интенциональность бытия – это его устремленность к сущему, его экзистенция (выход сущности в сферу существования), в которой оно только и может обрести свою реальность, свою естественность, свою казуальность (естественную закономерность, причинность). Для человека же – с его сознанием, волей и чувственностью – интенциональность, его «экзистенцирование», есть устремленность к бытию: к предметности, свободе и любви. Экзистенция – это поиск бытия, который не может быть успешен (и вообще невозможен) без доверия и надежды. Ломоносовское бытие – это, конечно, бездна, но бездна полная звезд. Как и пронзительное бытие Лермонтова, которое взывает к себе «жизни силы» и «сладкий голос» о любви:

Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу.
И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно,
Спит земля в сиянье голубом (...)
Что же мне так больно, и так трудно?
Жду ль чего, жалею ли о чем?
(М.Ю. Лермонтов)

Именно интенциональность как устремленность к чистому бытию есть онтологическая основа и условие доверия с его надеждой, ожиданием отклика, ожиданием радости. Щемящим душу хайдеггеровским экзистенциалам всегда находятся экзистенциалы «со знаком плюс». Среди них – и доверие. Они не уравновешивают и не гасят друг друга. Они находятся в вечной борьбе. 

Доверию противостоит обман. Не как иллюзия, мираж, галлюцинация, подделка, бытовая или политическая ложь, а как «фундаментальный онто-гносеологический обман», о котором пишет Григорий Эзри[20]. Обман, которым пропитана каждая клеточка нашего мира, нашей жизни. Обман – атрибут сущего. На стыке бытия и сущего происходит вечная схватка доверия и обмана. Схватка во времени; хайдеггеровском времени. Вера, собственно, и есть попытка человека встать над схваткой. Спасти доверие и предать ему силу, чтобы человек мог жить в мире, где даже «мысль изреченная есть ложь». В мире, в котором идеальное есть только возможность, а действительность (как реализованная, а стало быть, почти растраченная возможность) груба, вещественна, ограничена, несовершенна, несчастна и зла, вечно обманывающая и обманутая.

 

***

Гегель называл христианство религией истины и свободы: «Ибо истина состоит в том, чтобы не относится к предметному, как к чему-то чуждому. Свобода выражает то же самое, что истина, с определением отрицания»[5]. Это означает, что и предметный, чувственный мир (а не только потусторонний) достоин доверия, что и он может быть исполнен надежды, любви и красоты. Но, как всякое сущее, исполнен только ограничено, несвободно. Ограничено в пространстве и времени. Здесь всё временно, всё перед смертью. Однако очарование и одновременно трагизм мира как раз и состоит в его временности:

- Послушайте! - еще меня любите
За то, что я умру.
(Марина Цветаева)

Бытие доверяет человеку его существование, дарит ему пространство и бытие-на-время[19], заботится о нем, придает смысл его существованию и существованию вообще. Доверие – это явление бытия, способ его присутствия в сущем. Как весточка, как напоминание о том, что кроме сущего есть еще и бытие, что, кроме обмана, в мире есть еще и правда. Доверие всегда существует для «Другого». Именно в нем доверие обретает  свою реальность. И свою смерть. Смерть частную, ситуативную, вызванную бессилием, невозможностью противостоять злу, обману повседневного и социально-исторического существования. Столкнувшись с обманом, доверие испытывает шок, впадает в ступор. Оно может переродится в маниакальную подозрительность, тоскливое и беспросветное неверие. А может, если отзовется доверием со стороны «Другого», добром и радостью – порой через мучительные сомнения – стать верой, осеняющей доверие своей уверенностью и мощью. Доверие, которое пришло к нам из глубин бытия и скрылось в тени обмана и веры.

 

________________________

 

  1. Алешин, С.В. Доверие как социокультурный феномен / С.В. Алешин [Текст] // Автореферат канд. дис. – Краснодар, 2012.
  2. Быховский, Б.Э. Кьеркегор / Б.Э. Быховский [Текст]  // – М., 1972. С.160.
  3. Гайденко, П.П. Экзистенциал / П.П. Гайденко [Текст] // – Философская Энциклопедия. В 5-х т. М. Советская энциклопедия. Под редакцией Ф. В. Константинова. 1960-1970. Т.5.
  4. Гегель, Г. Философия права. § 87 / Г. Гегель [Текст] //
  5. Гегель, Г. Философия религии / Г. Гегель [Текст] // – М., 1977. Т.2. С. 214.
  6. Гельфанова, С.В., Шабатура, Л.Н. Вера и доверие как проблема человека / С.В. Гельфанова, Л.Н. Шабатура [Текст] // http://www.delorus.com/medialibrary/detail.php?ID=1893 Дата обращения 30.10.2015. В статье дана вполне убедительная критика логической противоречивости и несоответствия фактам такого подхода.
  7. Заболотная, Г.М. Феномен доверия и его социальные функции / Г.М. Заболотная [Текст] // - Вести. РУДН. Сер. Социология. 2003. № 1 (4);
  8. Иванов, А.В. Теория социального доверия: методологические проблемы социально-философской концептуализации / А.В. Иванов [Текст] // - Современные проблемы науки и образования. – 2015. – № 1;
  9. Лукьянов, А. Е. «Доверие» как способ реализации философских идей / А.Е. Лукьянов [Текст] // - Становление философии на Востоке (Древний Китай и Индия): Монография. - М.: Изд-во УДН,1989. http://sci.house/vostochnaya-filosofiya/doverie-kak-sposob-realizatsii-filosofskih-52214.html Дата обращения 30.10.2015.
  10. Луман, Н. Формы помощи в процессе изменения общественных условий / Н. Луман [Текст] // Социол. журн. 2000. № 1/2.
  11. Маркс, К., Энгельс, Ф. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс [Текст] – // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. - М., 1955. С.25.
  12. Молчанов, В.И. Время и сознание. Критика феноменологической философии / В.И. Молчанов [Текст] // - М.: Высш. шк., 1998. С.134.
  13. Мотрошилова, Н.В. Интенциональность / Н.В. Мотрошилова [Текст] // - Новый философский словарь. http://iph.ras.ru/elib/1253.html Дата обращения 30.10.2015. Автор переводит лат. intentia как «стремление», но, полагаю, точнее было бы переводить как «устремленность». Здесь и «овнутренность», и цель; и «отправитель», и «адресат».
  14. Селигмен, А. Проблема доверия / А. Селигмен [Текст] // - М.: Идея-Пресс, 2002. С. 44. Бек У. Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма / У. Бек [Текст] // - Новая всемирно-политическая экономия. М.: Прогресс-Традиция, 2007. С. 155.
  15. Скрипкина, Т. П. / Психология доверия: Учеб. пособие для студ. высш. пед. учеб. Заведений / Т.П. Скрипкина [Текст] // - М.: Издательский центр «Академия», 2000. — 264 с. http://www.vash-psiholog.info/p/271-2013-11-13-16-33-16.html  Дата обращения 15.10.2015. Автор пишет: «Есть феномен веры и есть фено­мен доверия, т. е. до-веры, не в смысле предшествования вере, а как обозначение как бы не истинной веры (курсив мой – А.Ч.), основанной лишь на отношении субъекта и объекта. Поэтому доверие иногда предше­ствует акту веры, но это случается лишь в отношении сверхчув­ственных объектов, в отношении же чувственно осязаемой реаль­ности возможна лишь одна форма веры — доверие».
  16. Столяр, В.Ю. Социально-философский и междисциплинарный дискурс о доверии / В.Ю. Столяр [Текст] // http://cyberleninka.ru/article/n/sotsialno-filosofskiy-i-mezhdistsiplinarnyy-diskurs-o-doverii Дата обращения 01.11.2015.
  17. Фукуяма, Ф. Доверие. Социальные добродетели и путь к процветанию / Ф. Фукуяма [Текст] // - М., 2004.
  18. Хайдеггер, М. Бытие и время. Пер. с нем. В.В. Бибихина / М. Хайдеггер [Текст] // – Харьков, 2003. С.221-226;
  19. Эзри, Г.К. Бытие-на-время / Г.К. Эзри [Текст] // Рукопись в печати.
  20. Эзри, Г.К. Экзистенциальная сущность фундаментального онто-гносеологического обмана / Г.К. Эзри [Текст] // Рукопись в печати.
  21. Юркевич, А.Г.  Цзы жань / А.Г. Юркевич [Текст] // – Новый философский словарь http://iph.ras.ru/elib/3353.html  Дата обращения 30.10.2015.  

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка