Онтологические прогулки

   (Начало)

Для Западной цивилизации первая треть XIX века ознаменовалась промышленным переворотом: сила пара, железные дороги, пароходы, фабрики, пролетариат. Одновременно начался золотой век сциентизма. Востребованность и бурное развитие науки породили соответствующую идеологию – позитивизм, или философию науки. Её создателем стал Огюст Конт (1798-1857). Позитивизм, с одной стороны, «похоронил» религию и метафизику; с другой стороны, попытался возвести науку в ранг религии и философии, породив на деле очень убогую религию и весьма поверхностную философию – гибрид наивного эмпиризма и самоудовлетворяющегося субъективного идеализма. Правда, философию очень-очень влиятельную. Разумеется, влиятельную не по причине своей неотразимости, а исключительно благодаря авторитету науки, успехи которой в XIX-XX веках были просто поразительны (во всех смыслах), хотя вряд ли они были следствием философии позитивизма – этой «служанки науки», которая начиналась как подростковый бунт против засилья религии и элитарного статуса философии, а закончилась лично для О. Конта безуспешными попытками создать общечеловеческую религию на базе католицизма, православия и ислама. Впрочем, позитивисты были не одиноки в своем сциентизме: К. Маркс и особенно Ф. Энгельс тоже обращались к науке как к последней инстанции в разрешении философских проблем, а финалом их учения стала почти религиозная вера в светлое будущее всего человечества.

 Под влиянием впечатляющих открытий и новых теорий менялась и физическая картина мира, а следом – онтология природы. Так, в свете теорий магнитного и электрического полей Майкла Фарадея (1791-1867) и Джеймса Максвелла (1831-1879) материя неожиданно стала «проницаемой». Это породило серьезную проблему – как быть с пространством? Ведь именно из непроницаемости материи, свойственной каждой ее точке, философы со времен Декарта выводили ее главный атрибут – протяженность. Открытие же радиоактивности делало материю не только «проницаемой», но более того – «исчезающей»! Кажется, последние надежды на «всемогущество» материи как субстанции развеялись, когда 8 ноября 1885 г. Вильгельм Конрад Рентген (1845-1923) почти случайно открыл и затем исследовал Х-лучи, впоследствии названные его именем.

На протяжении всего XIX века в результате целого ряда открытий в физике закон сохранения материи, о котором в общем виде говорили еще древние (не говоря уже об ученых Нового времени), всё настойчивее дополнялся и теснился законом сохранения энергии, которая в силу многообразия своих видов и форм (механической, тепловой, электромагнитной, радиоактивной, кинетической, потенциальной) приобретала в глазах естественников всё более универсальный характер. Пока не произошло объединение двух законов в один – закон сохранения материи и энергии.

Но прежде оформилась философская идея иного (вместо материальности) всеобщего атрибута природы – «энергетизма» (хотя более точным было бы слово «энергийность»). И вот уже теория энергетизма Вильгельма Оствальда (1853-1932) стала серьезным соперником философского материализма: проявлением энергии теперь объясняли всё – и физические явления, и духовные. Точно также, как до этого материалисты пытались объяснить ВСЁ, исходя из материи.

А тут еще Джозеф Томпсон (1856-1942) открывает электрон (1897). И тогда атом – этот оплот философского материализма со времен Демокрита (V в. до н. э.) – оказался делимым. «Раскололся»! Окончательный удар по материи как субстанции нанесла квантовая механика Макса Планка (1858-1947). Началась своего рода гиперматематизация физики. Число стало уже не просто инструментом и языком науки, а моделью объекта исследования, заменившей (или подменившей собой) мать-природу. Сегодня этим, конечно, уже никого не удивишь (можно даже виртуальное испытание ядерной бомбы провести), а на рубеже XIX-XX вв. это было чем-то новым и весьма впечатляющим.

Всё эти эпохальные открытия и возникшие на их основе новые теории принято называть кризисом в физике. А правильнее было бы назвать революцией. Кризис переживала не физика, а философский материализм (Ленин указал пальцем явно не на того). В этих условиях позитивизм О. Конта обрел второе дыхание. Правда, к тому времени религию позитивисты, похоже, оставили в покое, а вот метафизика (онтология природы) их еще как-то волновала, чего не скажешь о третьей волне позитивизма ХХ столетия (так называемом «логическом» позитивизме Б. Рассела, М. Шлика, Р. Карнапа, О. Нейрата, К. Геделя, Ф. Франка и др.), который – по этой причине – и философией-то назвать можно с большой натяжкой: науковедение, логика и методология науки – это еще не философия. Настоящая философия – это неразрывное единство онтологии, гносеологии, аксиологии и праксиологии; «выпадение» хотя бы одной составляющей ставит крест на философии вообще.

Представители «второго позитивизма» Рихард Авенариус (1843-1896) и Эрнст Мах (1838-1916) пришли к выводу о том, что понятие материи устарело и потому науке от него надо отказаться. Масла в огонь подлили и атаки на диалектику: А.А. Малиновский (партийный псевдоним «Богданов», 1873-1928) уже тогда начинал продумывать замену «устаревшей» диалектики своей тектологией, ставшей одним из первых вариантов естественнонаучной «теории всего», предвосхитившей общую теорию систем Людвига фон Берталанфи (1901-1972), а также некоторые идеи кибернетики.

Если научная мысль еще как-то могла почти безболезненно пережить расставание с материей, то для философии материализма, а тем более диалектического материализма, как философского обоснования всемирно-исторической миссии пролетариата, «исчезновение» материи было смерти подобно. Для марксистов покушение на основополагающее понятие материализма было равносильно объявлению классовой войны на философском фронте.

Первым из марксистов, кто встал на защиту материи, был Г.В. Плеханов (1856-1918). Но, ознакомившись с работами философствующих естествоиспытателей, «барин русской революции», как называл его Ленин, нашел их философски безграмотными и потому не заслуживающими даже критики. Но когда «позитивистская зараза» проникла в ряды большевиков, философские страсти вокруг понятия «материя» достигли шекспировского накала.

Джентльменское соглашение между двумя организаторами и теоретиками большевизма Лениным и Богдановым не выносить философские разногласия в руководстве партии на обозрение рядовых партийцев первым нарушил революционер по профессии, но ученый и врач по призванию А.А. Богданов, опубликовав в 1908 г. в эмиграции очередную главу своей книги «Эмпириомонизм». Бой стал неизбежен. Ленин ответил тяжелой артиллерией, написав знаменитую книгу «Материализм и эмпириокритицизм» (1908), над которой пролили море «невидимых миру слез» несколько поколений советских студентов, вынужденных конспектировать совершенно не понятный им текст, состоявший из внутрипартийной идеологической брани, забытых имен политических деятелей, экскурсов в историю философии и разборок философских взглядов крупнейших естествоиспытателей той эпохи.

Проанализировав новейшие веяния в философии естествознания (эмпириокритицизм, эмпириомонизм, конвенционализм, энергетизм и проч.), Ленин в атаках на материю – помимо покушения со стороны своего соратника на классовую чистоту марксизма – усмотрел изрядно подзабытый к началу ХХ века спиритуализм английского епископа Дж. Беркли (1685-1753). Может быть, сам по себе субъективный идеализм Беркли и не был чем-то предосудительным, но ведь речь шла о науке (!). Для серьезного ученого начала ХХ столетия подозрения в симпатиях к философскому субъективизму, да еще спиритуалистического толка, было равносильно обвинению в шарлатанстве: Ленин, как искуснейший политик, хорошо понимал, куда надо бить.

Как бы там ни было, именно в этой работе Ленин дал своё, ставшее классическим для философского материализма определение того, что такое материя как философская (!) категория. С точки зрения последовательного, если не сказать по-ленински «твердокаменного», материализма, определение никем пока не превзойденное: «Материя – это философская категория для обозначения объективной реальности, данной нам в ощущениях, которая копируется, фотографируется, отображается нашими ощущениями, существуя вне и независимо от них.»

Сегодня мы можем отвлечься от идеологических и политических страстей начала ХХ века (а для СССР вплоть до начала 90-х годов) и посмотреть на это определение ретроспективно, сквозь философский и естественнонаучный опыт последнего столетия.

Ленин был прав, разведя два значения (точнее, смысла) слова «материя»: естественнонаучный и философский, констатировав, что это не материя исчезла, а преодолен очередной исторически обусловленный рубеж в познании объективной действительности. Философски материя – это не совокупность каких-либо естественных свойств и признаков (непроницаемости, протяженности, делимости, массы-инерции и т.д.): «Единственное свойство материи, с которым связан философский материализм, – это свойство быть объективной реальностью», – подчеркивал Ленин. Говоря о «копируемости» материи, он просто выразил убежденность материалистов в принципиальной познаваемости объективной реальности. Кроме того, Ленин заметил, что материалист отличается от субъективного идеалиста лишь тем, что первый доверяет органам чувств, а второй нет. Суть разногласий, таким образом, в доверии к данным чувственного опыта. Просто и гениально.

Иначе говоря, ленинское определение материи – это материалистическое решение так называемого основного вопроса философии в энгельсовской версии. Понятно, что содержание всех вариантов ответа, как всегда, на 99% задаются постановкой вопроса.

Материализм и идеализм – это не онтология, как принято думать, а аксиология. Это проблема выбора системы ценностей и стратегической цели. Беркли не «победил» материалистов ни в XVIII, ни в XX столетиях, потому что в вопросе личного выбора победителей быть не может. А вот марксисты и, разумеется, Ленин были по-своему правы в своей приверженности материализму, ведь они хотели изменить объективный мир практически через преобразование материальных условий жизнедеятельности людей, а уж как всё происходило исторически, это совсем-совсем другая история.

Величие философии марксизма – в открытии материалистического понимания истории. Лишь однажды – за полтысячелетия до возникновения марксизма – аналогичные идеи были прописаны арабским мыслителем Ибн-Хальдуном (1332-1406), с работами которого европейцы познакомились лишь в конце XIX века. Маркс же открыл для европейцев то, чего до него не только не осознавали, но даже и не думали (общественное бытие как совокупность отношений собственности, обусловленный способом производства), и при этом дал объяснение этому феномену.

А вся «перелицовка» Ф. Энгельсом гегелевской диалектики на материалистический и даже естественнонаучный лад была затеяна исключительно для того, что подвести под это открытие универсальную онтологическую базу. Нельзя сказать, что из этой затеи ничего не получилось, но до гегелевской глубины и системности диалектическому материализму изначально было очень и очень далеко. Поэтому К. Маркс до конца своей жизни и говорил, что философия марксизма еще не написана. Какой бы она получилась (и получилась бы вообще), проживи Маркс еще лет двадцать, можно только гадать. Но… не случилось.

Чем дальше мы находимся от той эпохи, тем очевиднее становится, что естествоиспытатели (не только физики), как использовали слово «материя», так и продолжают его использовать. И вовсе не в ленинском смысле. Чаще этим словом обозначают не «объективную реальность, данную нам в ощущениях» или субстанцию (на манер философов и физиков XVII – XVIII в.), а физическую реальность в целом, т.е. природу (греч. φύσις), или как вещество (не важно космическое или привычное земное). Античное значение слова «материя» (ἀρχή – первоначало) как то, из чего всё рождается и состоит, по-прежнему вне конкуренции. Несмотря на впечатляющие успехи ядерной физики и в целом квантовой механики – материю и сегодня достаточно четко отделяют даже от энергии. Таким образом, энергетизм В. Оствальда продержался еще меньше французского материализма XVIII в., из которого, собственно, и вырос естественнонаучный материализм Энгельса-Ленина. Кроме того, концепции тёмной материи и темной энергии показывают, что, в сущности, словом «материя» обозначают нечто более или менее устойчивое и «осязаемое» (реально или виртуально), имеющее массу, вес, размер и т.д. в противоположность вакууму, полю, энергии и вообще чему-то, с обыденной точки зрения, «невещественному». В этом отношении очень показательна замена традиционного для физики названия «тело» на словосочетание «материальная точка». Это всё, что осталось от бывшей «царицы» природы и естествознания.

Почему таким оказался финал истории этой Золушки европейской онтологии? Ответ кроется в дуализме мироздания – диалектическом тождестве противоположностей, а именно бытия и существования. Никогда в истории человеческой мысли материя не понималась как нечто единственное и самодостаточное. И в мифологии древних цивилизаций, и в самых ранних философских учениях, и в более поздних философских системах – всегда – материи отводилась роль некоего питающего, вскармливающего начала мироздания, какой-то способ материализации Дао, Брахмана, Логоса, Неба, Идеи или Формы, Абсолютной идеи, Мировой воли и т.п. В этом отношении материя по значимости ничуть не уступает идеальному началу. Конечно, она не может его заменить собою, но без нее идея никогда бы не могла статья действительностью.

Даже оперирование понятием «объективное» (от слова «объект), с помощью которого Ленин пытался придать материи онтологический статус бытия, оказались обыкновенной (пусть даже исторически обусловленной) ошибкой словоупотребления. Ведь ob-ect – это то, что находится как бы на поверхности сущего, т.е. существование, а слово sub-ect, напротив, то, что лежит в его основании. Пусть загадочное, непознаваемое, мифологизированное, выраженное языком различных религий или философских аллегорий, но всегда полагание Бытия как основания. Но с этим, кажется, никогда не согласится ни один «правоверный» марксист, поскольку для него материализм – это не столько принцип мироустройства и логика познания, сколько символ веры. Даже если предметом веры будет абсурд.

Все попытки философов-материалистов XVII-XX вв. придать материи статус Бытия, Бога, Абсолюта оказались лишь «головокружением от успехов» классической европейской науки периода ее становления в Новое время. Впрочем, история имеет привычку повторяться. Как знать, может быть, бунтующей Золушке европейской онтологии доведется еще не раз пережить свой звёздный час, как это было в XVIII столетии?