Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

КУРЕНИЕ ДЖА
Что-то потрескивает в папиросной бумаге: 
как самосад с примесью конопли, 
как самосуд в память о Кара-Даге, 
и, затянувшись, смотришь на корабли. 

Вечер позолотил краешек старой марли, 
и сквозь нее проступают: мачты, мечты, слова – 
складываются в молитву, в музыку Боба Марли, 
в бритву, в покрытые пеной – крымские острова. 

Мокрые валуны правильными кругами 
расходятся от тебя, брошенного навсегда. 
Но, кто-то целует в шею и обхватывает ногами 
и ты выдыхаешь красный осколок льда. 





* * * *
Симфония краснеет до ушей, 
мохнатый тенор плещется в бассейне, 
дни сплющены, как головы ужей, 
и греются на солнышке осеннем. 

Привоз, превозмогающий печаль, 
под видом реконструкции – кончину, 
а в небесах потрескалась эмаль 
и по углам колышет паутину. 

Твои подвалы окнами на юг, 
а за щекой – раздвоенное слово, 
и дни неотличимы от гадюк, 
шипят и не боятся змеелова. 

Одесса-мама, и твоих змеят 
в петлю поймают и забросят в кузов, 
а я всю жизнь высасываю яд 
из двух, не заживающих укусов. 





* * * *
Вместо щуки и судака – в помощь народу, 
теперь разводят мессий и пророков, 
и они вытаптывают всю воду – 
от лимана и до днепровских порогов. 

Будто дворник, бубнит спросонья буксир: 
« Батоптали бут, убирай за бами…», 
кроет самыми последними 
и самыми первыми словами, 
поднимает волну, удаляется. Биру – бир. 

Водомерки-сыщицы что-то вынюхивая, скользят, 
шепчутся: «Здесь его нет, и здесь его нет…», 
и мой поплавок – бирюзовый с головы до пят, 
относит течением, куда не след.





* * * *
А если ты сверчок – пожизненно обязан – 
сверкать, как будто молния над вязом, 
и соответствовать призванью своему: 
быть словом во плоти, быть новоязом, 
хитиновым пристанищем в Крыму. 

Фанерную в занозах тишину, 
из запятой, из украинской комы, 
горбатым лобзиком выпиливая дни, 
ты запиши меня в созвездье насекомых – 
в котором будут спать тарковские одни. 

С врагами Рериха я в связях незамечен, 
на хлипком облачке, на облучке – 
бессмертием и счастьем, изувечен, 
покуда дремлет молния в сверчке 





* * * *
Отгремели русские глаголы, 
стихли украинские дожди, 
лужи в этикетках Кока-Колы, 
перебрался в Минск Салман Рушди. 

Мы опять в осаде и опале, 
на краю одной шестой земли, 
там, где мы самих себя спасали, 
вешали, расстреливали, жгли. 

И с похмелья каялись устало, 
уходили в землю про запас, 
Родина о нас совсем не знала, 
потому и не любила нас. 

Потому, что хамское, блатное – 
оказалось ближе и родней, 
потому, что мы совсем другое 
называли Родиной своей.