Поэзия

Sehnsucht
Сегодня по Большой Пушкарской гулялось,
За мною был хвост, но длинный не очень.
Дальше всех за мной шла усталость,
До самого края короткой ночи.

А Пушкарская – Большая, но не как бывало,
Её сократили на два квартала,
Вырезали их, как кусок больной вены,
И тоска в них осталась, как дура, наверно.

Ведь я так костерил её – язык хрустнул,
С иностранками так обращаться низко,
И теперь не дадут мне немецкой визки,
Даже по приглашению тоски русской...

Бесконечность внутри конечного интервала:
Каждый ученик средней школы по-своему обречён,
Каждая улица делит мир на два квартала,
И не через твоё ли сердце проходит сей рубикон? 





Саша Блок

Теперь Блока мы бы знали как Сашу Блока. 
Эмигрант, архаик, лузер, отстой. Очень смешной. 
По этому поводу такая пародия:

Мир безумен, и страшен, и люб,
Грязен, подл, кисло-пошл, но мил,
Кривизною измученных губ,
Жадным взором растраченных сил.

Все мечталось, вот тройка умчит,
Ночь вином опрокинув на снег...
Лишь фарфоровой струйкой звучит
В синем небе божественный смех...

Только небо полоснуло синевою по глазам... 





От дурака Дураку (з любовию)

...воскреси!..

                     В. Маяковский (Дурак)

Я бегаю по клавишам рояля,
Их в небесах увидите едва ля,
Си до ре ми фа соль ля си,
Короче, Боже, блин, Не воскреси!



 

***
Эх, бывших красавиц
Осенние вздохи,
Как глупости юной
Последние крохи.

И бывших дурнушек
Глаза полевые,
Что дальше – не знаю...
Хорошие – все, и родные. 





***
Минуя стены розового дома,
К Большой Зелениной мы подошли,
Над островами в золотой пыли,
Уже горело небо цвета рома.

На перекрестке краткое прощанье,
А я вернулся в дом, где умереть
Тебе и мне советовала смерть,
Да не пришлось, осталось только знанье,

Что все не так уж страшно тем, кто плох,
И есть разгадка в роковой истоме,
А как мне в детстве был ужасен Бог
На черных досках в деревенском доме.



 

Считалка
В Вермеера мире хотел бы ты жить,
В Вермеера мире хотел бы ты быть
Стеною, часами, картиной, окном,
Глазами, грозою, цветком, молоком...

Вермеера мир жил в тебе до поры,
А после ушёл он в другие миры,
Но там, в глубине палимпсеста,
Письмо в город Делфт, неизвестной.

В котором, теперь ты конечно поймешь,
Написана грустная-грустная ложь.
Репейник, нарцисс, подорожник, левкой – 
Кто ты будешь такой? 





Облака в лужах
Там свет горел, там свет погас,
И я ушел, а дождь все лил,
И вместо сердца контрабас
В груди моей бубнил.

Мне было очень хорошо,
По листьям дождь шуршал,
А я по темным паркам шел
И осенью дышал.

А утром дождь утих слегка,
И голос ночи стих,
И плыли в лужах облака
Бездонных и нагих.

PS: Какой голос ночи?! Ладно, не Пушкин.
Интересно, что начал я этот стишок 
В конце сентября 1974-го
 На улице Костюшко, 
А закончил сегодня ночью, 
В конце сентября 2008-го
На улице Стрельнинской.
Получилось нечто среднее,
Округлённое – круг, который замкнулся...

В общем, я, наконец, пришел к выводу,
Что женщины очень странные существа.
Как часто любят они тех, кого не принимают.
Казалось бы! Любишь, и тебя любят, так и не ломай себя!
Куда там! Это разве в детстве жизнь устроена не так,
И это понятно. Оттого-то и сильны так часто
Эти характеры женские, вся сила которых уходит
На то, чтобы не поддаться губительному чувству.
Но душа женская, она страдает,
Она сбита с толку, она, может быть, вообще не знает
Где что даже там, где все кажется столь очевидным.
Виноваты мужчины... едва ли, хотя и они тоже,
Ведь мы же не боги, если милые дамы в любви,
Или в страсти пребывают в одном из двух состояний:
Глупо расчетливы, а чаще смертельно глупы – 
Смертельно, потому что на самом деле
Глупы наши бабы попросту свято,
Что и обуславливает необходимость мужчине
Быть богом, а не...
Правильно, сволочью...
Конечно, тут крайности,
Границы интервала,
На какой ты границе, брат? 





Без души
Повсюду замки на песке,
И башни на болотной жиже,
Эй, ты висишь на волоске,
Корней я у тебя не вижу – 
Фундамента у сей страны
Всё нет, и нет, а рвётся выше.
Святая Русь, для Сатаны
Давно родной ты стала крышей.
Страна-ларёк, страна-бутик,
Огромный бомж на свалке мира,
Себя забывший лунатИк,
И фараонова секира. 





Люди в Синем
Нами правят люди в синем,
Инопланетяне правят Россией,
Гуманоиды, у которых чипы вместо селезенки,
Посмотрите на их глаза!
Посмотрите на их губы!
Посмотрите на их ручки!
Да они только что сошли с летающих блюдец,
И одели в синие костюмы
Свои зелёные тельца,
Вижу их в домашней обстановке,
В окрестностях Альфа Центавра,
У каждого на груди 
Сияет серебряным светом чёрной дыры
Огромный орден-за-что-то-там,
На зеленой груди синие татуировки:
«Не забуду Владимирский централ»,
«Родина – это мать!»,
И конечно – «Почетная грамота гуманоида»,
О, они не могут без орденов и почётных грамот.
Души их широки...
Про ордена они говорят в минуту откровенности:
«Получил сам – дай какому-нибудь кретину!»,
Приземляются они в районе
Сэйнт-Петерсберг, штат Флорида,
А в случае неудачной посадки
Превращаются во флоридских али-гатторов,
Или в президентов Бушей,
Прочие перебираются в Рашу
Из-за редкой красоты савёловских девок. 





Снова
Я снова житель коммуналки,
Где я, где путинский ампир?!
Я по утрам с улыбкой жалкой
Шепчу без фальши: «Здравствуй, мир!»

Я! В городе гипербореев,
На Петроградской стороне,
Где чёрный флаг на мачте реет,
С утра торчит в моём окне!

В столице северной разврата
(Где муза дрыгает ногой)
Все – одиночества солдаты,
А я и в этой армии – изгой.

Так здравствуй, мир! Привет, столица
Культурная! Зашли бабла мне, Бог!
Что б от любви я откупиться,
И от Тебя, как все здесь, мог.

О, коммуналка – Петроградка!
Полярная столица Зла!
Светло, темно, чудесно, гадко,
Дерьмо, конфетка, страз, зола... 





Лирычный герой
Кругом свои, и так порой
Мне у черты критической
Простой необходим герой,
А я герой – лирыческий. 





Дальше тишины
Опять-опять туман осенний
Над жёлтым полем вдоль реки,
Меж новгородских поселений,
Где русской родина тоски.

Сосняк, песчаная дорога,
В высоком небе сосен гул,
И как на кладбище, всё строго,
И всё таит в себе разгул.

В сей тишине большая ярость,
В смирении такая злость,
Копили, да зима осталась,
Любили, да забыть пришлось. 





Люди-забвения
Забавные
Были раньше календари,
Такие маленькие толстенькие книжицы,
365 страниц, или 366, как в году этом,
И на каждой странице какие-нибудь полезные знания,
Прочел, и день прожит не зря.
Календарь – книга накоплений и трат,
Которую некоторым людям можно было бы запросто ощипать,
Оставить только несколько листиков,
В том смысле, что у многих из нас
Есть свои особые даты,
Дни рождений, свадеб, первых и последних встреч – 
Это само собой, речь не о том,
Тайные даты, те самые,
Которые и делают нас порой,
Нас, чем-то не угодивших судьбе.

Человек – между забвением и воспоминанием,
А иногда человек – только забвение!
Забыть несколько дат – в этом весь фокус,
У меня есть несколько чисел, которых
Лучше бы тогда не было в маленькой, толстенькой книжечке,
(Например 15 мая 1981-го года)
Но они были, и стали главными на все года,
Потому что я позабыл их наиболее тщательно,
Алкоголь мне противопоказан –
Я вспоминаю. 





Хризантемы
Людей на кладбище было мало
В осенний день,
И хризантемы
Живой душою умирали,
Ведь из бумаги
Их сделать трудно.
Кладбище было малолюдно,
Серело небо из бумаги.
Лишь иногда проедет трактор,
Пройдет старушка, видом нища,
Людей на кладбище так мало,
Могил же, как обычно, много... 





Темно-синий плащ
Вспоминаю жизнь как осень,
Тёмно-синий плащ
Югославский, и подстёжка
На молнии, тепло,
Солнце влажное и грустно,
Грустно в двадцать лет.
Вспоминаю жизнь как осень,
Лучшую из бед...
Здравствуй, что-то не узнАю,
Кто вы? Ну, не плач,
Вспоминаю, вспоминаю
Темно-синий плащ... 





Не картошка!
В каждом из нас столько недостатков,
Что если бы люди это была картошка,
Всю эту картошку отправили бы 
На помойку.
Если бы люди были аэропланы,
Ни один из нас бы не взлетел,
Так разве что,
Чуть оторвался бы кто от земли,
Пожужжал бы,
И грохнулся б на фиг.
Вот в древности да...
Были настоящие люди – картошки!
Люди – самолеты,
Типа всепогодные перехватчики!
А впрочем...
И сейчас наверное есть.
Но редко. 





Из жизни лица русской национальности
С точки зрения банальной эрудиции
Русский – синоним слова «маргинал».
Это немного греет мне душу – 
Маленькая, временная, понятная слабость.

Через год буду ездить на лексусе – 
Ваша взяла, думаю я эту пошлую мысль,
Потому что на самом деле
Надо как-то дочке купить на зиму сапоги.

Сапоги есть, но они стали малы,
По причине естественного роста ребёнка.
«Через год буду ездить на лексусе»
Всё-таки, думаю я, сиё в переводе будет:
Наверное, опять, не сдохну. 





На Волковке
Вчера по кладбищу бродил,
И загулялся, стало поздно,
Над холмиками могил
Горели звёзды, горели звёзды.

Искал могилу без креста
В ознобе гибели морозном,
Напрасно статуя Христа
Блестела бронзой в свете звёздном. 





Франсуаза
Пью кофе из фарфоровой чашки,
Слежу за курсом голубых фишек,
А душа в горах по тропе босая
Пробирается под дождём всё выше.

Иду на яхте в южном море,
Ловлю парусами пространства дым,
А душа пробирается на богомолье,
Котомка, посох, и дождь с утра.

В салоне кожаном мерседеса
Направляюсь на деловую встречу,
А душа – в деревне, где занавески,
Пустые дома, болота, и свечи.

Совершаю случайное знакомство,
Обнимаю задумчивую брюнетку,
А душа узнаёт в ней сестру родную, -
Здравствуй, бедная Франсуаза. 





Обнажённое мироздание
В Ленинграде,
В Исаакиевском садике,
Цвели розы,
Осенью клочья ветра
Качались на их шипах,
Маленький круглый садик
Рядом с собором грозным,
Бабушка на скамейке,
И я в коротких штанах.

Маленький тихий садик
Среди городского гама,
У бабушки в глазах
После
Блокадная тишина.
Дрожащий на солнце воздух,
Цветов осенняя гамма,
На ветках качаются птицы,
И мира душа видна. 





Фиеста
Здесь, на окраинах любви,
И на задворках здравого смысла,
Небо для всех одно.
Осень, дум коромысло,
В смысле дым коромыслом,
Весёлая пора зонтов...
Праздник.
Когда бентли на полном ходу влетает в лужу,
И меня накрывает волна мутно-коричневых брызг,
Во мне не рождается
Никакой-такой классовой ненависти,
Потому что фиеста есть фиеста.
Праздник есть праздник – 
Конфетти из зажжённых листьев и всё такое,
Небо изображает ожившего мертвеца,
Деревья изображают пьяных чёрных клоунов,
Коломбина на аккордеоне играет яблочко,
Крылья Дворцового моста все время разводят и сводят,
Чтобы разогнать туман,
Ангел на шпиле Петропавловки вцепился в крест,
Его качает,
Меня тоже,
Вот так и живём,
Ча-ча-ча! 





Какая осень одинокая

Функцию можно задать формулой, а можно и параметрами, 
рядом связанных значений. Так и в поэзии. Можно формулами 
типа выражаться, а можно вперемешку ляпать бесконечный ряд 
значений. Кому что нравится.

Какая осень одинокая,
Я где-то потерял себя;
Нашедшему вознагражденьем
Да будет хоть весна в раю. 





Бузина
В детстве очень хотелось
Малины, и вишен,
Крыжовника, и земляники,
Смородины красной, и чёрных
Слив, подернутых сизым туманом...
А повсюду росла лишь одна бузина.
Бузина, бузина, бузина, бузина!
И опять бузина... И совсем позабылось 
Ощущение вкуса созревших садовых
Разноцветных сокровищ,
Оскомина разве.
Зато помнится твёрдо,
И всюду со мною 
Бесполезная, глупая та бузина. 





Превратности любви
Как я люблю эти завОдские
Проспекты старые в пыли,
Кирпич, красоты идиотские,
И брандмауэр вдали.

Из труб тоска желто-зелёная,
Что и в ненастный день видна
Погода блоковская, сонная,
Погода блуда и вина.

Иду-иду по Комсомола я,
Славна она тюрьмой Кресты,
Страшна душа её двуполая,
Не дай нам, Бог наш насущный, Ты! 





Судьба продолжается
Слой инея на розовом граните,
Спой, линия, мне тишины куплетик.
Часы замерзшие на башне зеленеют.
Прощаю всех, и вы меня простите.
За что, я рассказал бы, да устал я,
За линию на невском парапете,
За то, о чём сказать я не посмею.