Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

1

Солнце периодически показывалось из-за пелены тучных неспешных
облаков, оттуда же, как трусики из-под юбки у кокетливой девицы,
выглядывала неотразимая голубизна летнего неба.

Литературные чтения, устаивавшиеся в пригороде мегаполиса, привлекли
много людей. Проходили они в специально построенном под эти
цели здании, стилизованном под античный амфитеатр. Белый
известняк, удобные подушки, которые можно было подложить под
себя, облицованная мрамором сцена, ничего лишнего – никаких
там дорических колонн или причудливого орнамента. Архитектор,
согласуя проект с заказчиком, меценатом и знатоком
ар’нуово, миллиардером, потомком итальянских мафиози, сделавших
капитал на торговле виски во времена Сухого закона, предлагал
тому создать проект по последнему слову техники, с
использованием новейших материалов, стекла, пластика, металла.

В частности, предлагал он сделать стеклянную крышу, которая могла бы
накрывать сцену и трибуны во время дождя, а саму сцену – с
регулируемой высотой, так чтобы актеры или ораторы во время
выступлений, в зависимости от драматургической ситуации,
могли бы возвышаться над зрителем или опускаться относительно
трибун. Но заказчик все эти идеи решительно отверг, требуя от
архитектора-новатора воссоздать атмосферу древней эпохи,
времени, в которое творили Эсхил и Софокл. Душа
итальянца-аристократа, внука прачки и шахтера, требовала поэзии. Тело его,
глаза, руки, губы и чресла, любили смуглых курчавых
мальчиков, но это к делу не относится. Просто в его представлении
искусство и стеклобетонная мешанина сочленения не допускали.
Он был стар и чопорен, ему не хотелось менять убеждений, и
главное, он мог себе позволить не принимать новомодных
взглядов и веяний.

Амфитеатр возвели на холме, в волнистой местности, с таким расчетом,
чтобы в моменты представлений закатное солнце охладевало на
профилях зрителей, не врезаясь им в глаза. Трибуна была
совсем небольшая, ее скромный овал позволял воплотить идею
максимально полно – солнце не мешало зрителям видеть
происходящее на сцене.

Зрители могли наблюдать как выступление, так и пейзаж, который
заменял декорацию, но, в отличие от театральной бутафории,
никогда не оставался тем же, потому что в природе все пребывает в
непрерывном движении. Трава на холмах под воздействием ветра
колышется в какой-то момент только так, как она уже никогда
больше не будет колыхаться, и цветы поворачивают свои
бутоны вслед за солнцем без тени измышлений, а потому у них не
возникнет соблазна повторить в точности тот же поворот день
спустя. Холмы начинались прямо за сценой.

2

Этот вечер собрал зрителей куда больше, чем мог вместить амфитеатр,
трибуны которого были рассчитаны человек на сто пятьдесят.
Паркинг у здания под завязку забили машины, как и обочины
шоссе метров на пятьсот. Не пустить кого-то было нельзя, потому
что культура должна быть всепринимающей и отзывчивой, – так
полагал владелец амфитеатра. Люди сидели друг у друга на
коленях, в проходах, на самой сцене. А потом на сцену вышел
патриарх литературы, до того общавшийся на трибуне с
миллиардером. Когда люди увидели, что он поднялся с места, они стали
ему приветственно аплодировать, мигом образовался проход, с
тем чтобы патриарх смог пройти на площадку. Грузновато и
тяжело он прошествовал к предназначенному для него месту, сел
на стул, откашлялся, и включил микрофон, пододвинув его к
лицу.

Вечер привлек такое внимание, во-первых, потому, что выступал
патриарх, а, во-вторых, потому что патриарх собирался рассказать о
собственном творчестве, раскрыть свои секреты. Творчество
сродни божественному акту, и приобщение к его тайнам есть
приобщение к вечности. С такими мыслями шли на этот вечер
зрители.

Патриарх уже перевалил за восьмидесятилетний рубеж, он мог спокойно
рассказать эти секреты, будучи уверенным, что если их кто-то
и использует, то вряд ли ему во зло. Ему уже никто и ничто
не могло причинить зла – потому что он перерос сам себя,
стал именем, частью культуры, целой страницей ее. По его
романам писали филологические исследования, защищали диссертации.
Его тексты рассматривались культурологами как
смыслообразующие, базовые в системе современного мифологического сознания.
Молодые писатели приходили к нему на поклон и подносили
рукописи своей прозы, которые он внимательно, вдумчиво читал на
досуге, делая на полях карандашные пометки, чтобы потом
высказать поистине авторитетное мнение, которое станет
ориентиром для начинающего автора. Патриарх был уже не равен себе,
поскольку вокруг него возвели бастионы остроумных предисловий
и глубоких комментариев, стены из восторга поклонниц и
почтения поклонников-читателей, частокол из десятков данных им в
разное время интервью, которые имели свойство не меняться
вместе с патриархом.

Взгляды человека переменчивы, и стоит пройти даже малому отрезку
времени, как все сказанное прежде приобретает свойство мертвого
стеклянного оскала, который отражает зрителя, и очаровывает
его тусклой печатью недостижимого, непостижимого, – одним
словом, смерти. И трава на холме обращается в сено. Из
совокупности мыслей патриарха философы вычленяли стройную теорию,
от которой он мудро не отказывался, но и не принимал,
почитая эту возню лишней.

Истина, которую он собирался в этот вечер открыть, была интересна
собравшимся именно как его истина, как его конечное слово,
которое обуздает вакханалию мерцания вычитываемых смыслов, и
рассудит всех.

«Здравствуйте, друзья. Я очень рад вас всех видеть», –
прокашлявшись, сказал патриарх, окинув теплым взглядом переполненную
аудиторию. «Сегодня мы будем говорить о смысле и истине, –
продолжил он. Эта тема сколь трудна, столь и занимательна. Но
начну я издалека. У монашек не бывает месячных…», – сказал
патриарх литературы.

А потом рухнул со стула лицом вперед. Одновременно с ним вскрикнул и
скомкано сник другой человек, сидевший среди зрителей.
Пуля, пробив висок и надбровную дугу патриарха, угодила под
сердце мецената-миллиардера. Кто-то вскрикнул, люди повскакивали
с мест, одни кинулись к сцене, другие – в испуге к выходу.

Последняя мысль патриарха была как всегда, о литературе (Не знаю
точно, о чем мог бы подумать в такой момент электрик, может
быть, о трансформаторных щитах, а патриархи литературы в момент
смерти создают в своих головах очередное творение, быстро,
гениально, и лишь для себя). В голове его искрой вспыхнула
идея очередного бессмертного творения, и мысль навечно
вычерпнула его сознание из адища боли, уж было хлестанувшего мозг
раскаленной стальной полусферической пчелкой. Архитектоника
места и архитипика события – так бы сформулировал в двух
словах соль идеи заваливающегося лицом вперед патриарха
какой-нибудь искусствовед. А сам писатель, мыслящий прежде всего
образами и внезапными импульсными всплесками воли и
воображения, представил себе, как его на фоне оплывающей толстой свечи
поглощает серповидная надвигающаяся масса трибун и
зрителей, щекочущих муравьев. Личность, гибнущая перед лицом города,
это волнующая тема. Так погибли и Сократ, и Джон Кеннеди, и
Мария Антуанетта и… да мало ли кто. Из людского скопища
прямиком в вечность…

Миллиардер, пораженный в сердце той же пулей, не успел ничего
подумать о глобальных вещах, он не понял, что это пуля. В его
голове мелькнуло, что это инфаркт, что-то тревожное мелькнуло в
его голове касательно собственной дочери и двух внуков.

3

Снайпер, произведший выстрел, бросил винтовку, сел на мотоцикл и
устремился к проселочной дороге, ведущей в город. Мероприятия,
предпринятые ради его поисков, ничего не дали, хотя на уши
была поставлена вся полиция.

Еще бы она не поставлена на уши – мировая пресса несколько дней
только и трубила об этом событии. Шутка ли – убит один из
столпов американской словесности, лауреат престижнейших премий, в
том числе и европейских, шутка ли – вместе с ним убит один
из самых богатых людей страны. Полиция разрабатывала
несколько версий произошедшего.

Первой из них был исламский след. Выбор жертвы, предположительно,
был обусловлен простой случайностью, а расчет строился на
громком имени писателя. В таком случае расчет полностью
оправдался, и даже сверх того. Индекс американской деловой
активности в эти дни упал на полтора процента, что привело
впоследствии к краху нескольких крупных торгово-промышленных компаний
в юго-восточной Азии, военному перевороту в марионеточном
латиноамериканском государстве, откуда американские чиновники
высшего ранга получали чистейший героин и кокаин. Полковник,
пришедший к власти, объявил войну теневой экономике и
эксплуатации своего народа. Плантации, чье существование до той
поры камуфлировалось идеями демократии и цивилизационной
необходимости, были национализированы. После чего Штатам
пришлось объявить войну самому полковнику, который не только много
знал, но и много болтал, кроме того, взвинтил цены на героин
до заоблачных высот. Операция по реставрации свергнутого
полковником режима, включавшая устранение хунты, была
дорогостоящей и неприятной с точки зрения и так грязного имиджа США.

Версии об исламском следе предпочитали придерживаться детективы из
ФБР, к которым позднее присоединятся сотрудники ЦРУ.

Вторая версия предполагала, что писателя заказали какие-то его
коллеги по перу. Эту версию принялись разрабатывать также в ФБР,
на ее проработку бросили наиболее начитанных специалистов, к
которым была подключена пара профессоров с кафедры
американской литературы лучшего в штате университета.

Аналитики из городского департамента полиции придерживались своего
взгляда на происходящее, как всегда, оригинального, как
всегда – вторичного по отношению к ключевым версиям (а что им
оставалось делать, если все нормальные версии забрали себе
более крутые организации, нежели полиция штата). Версия
полицейских аналитиков, говоря грубо, основывалась на теории
вероятности и сходной с ней теорией случайных чисел. Она была слабо
доказуема и требовала либо серьезных теоретических дебатов,
не выходящих за пределы здания департамента, либо
значительных усилий, включавших общение с самыми грязными и
бесчестными сутенерами (и не важно, что те никогда не слышали фамилии
убитого патриарха, и вообще были не грамотны), слежку за
представителями федеральных розыскных служб и губернатором
штата. Поскольку истерия все не унималась, то пришлось
применить обе тактики. Расследование этой версии привело к полной
смене руководства полиции города, одному инфаркту и двум
инсультам среди руководящих чинов полиции штата, быстрому
поседению мера города, человека еще далекого от преклонных лет. Все
же под ФБР копать – не мошну под столом теребить.

Пресса, не на шутку возбужденная историей, также поспешила выдвинуть
ряд идей, доказательства которых тщательно разыскивала.
Таблоид федерального масштаба отрядил сразу четверых
журналистов, к тому времени прославившихся крупными скандальными
разоблачениями. Они выдвинули гипотезу, что всему виной были
любовные связи патриарха (это дало повод сделать серию интервью
с любовницами и женами патриарха).

Городской таблоид, не столь знаменитый, как федеральный, принялся
разрабатывать сюжет на основе другой теории, согласно которой
всему виной была гомосексуальная связь между миллиардером и
писателем. Впрочем, всерьез свою версию не рассматривали и
сами журналисты, которым, однако, требовалось выделиться на
общем фоне – это было совсем уже желтое издание, и люди там
работали скорее за безумную идею, нежели за реалистичность
выводов.

Каждая из гипотез тщательно отрабатывалась, факты сводились и
проверялись. Результатом этой кипучей деятельности стало повышение
спроса на сигареты «Мальборо-лайтс» и Кент-8, а также виски
Teachers, что зафиксировали маркетологи компаний
производителей, правда, никак не увязав убийство писателя и
миллиардера с ростом продаж. Точно также не пришли ни к каким реальным
результатам и многочисленные следователи.

Снайпера, к тому времени уже уставшего стоять в тазике с цементом в
самом глубоком месте на дне большущего озера, на берегу
которого высился мегаполис, так и не нашли. Он колыхался в одном
ритме с водорослями, и эта слитность с миром могла бы
доставить ему удовольствие, знай он о том, что с ним сталось
после того, как свет быстро померк в ряби агонизирующего
страдания существа, лишенного жабр, там, где они необходимы.

(Окончание следует)