Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Лягушки для меня связаны с нашим кладбищем. С нашим старым кладбищем
на горе. Было городское, новое. Там где ванны в домах. И все такое...
А на старых “Мазарках” было царство лягушек...

У нас так и говорили “Вот понесут на Мазарки...Все в гору и в
гору...” Мы бегали и смотрели, как несут красиво. По снегу. Так
медленно. Молча. Все черные. Кто-то пляшет. Клубы пара изо рта.
Вздохи...И снег, яркий, алмазный. Скрип-скрип...Глаза сухие...Иголочки
блистают в воздухе. Как будто праздник. Сказка. И пах этот снег
особенно. Мы забегали вперед и стояли, прищурившись. Как собачки.
Любопытные. Дойдут - мы снова дальше. Отбежим и встанем. Всегда
чуть выше. Разглядываем, как несут. Ресницы склеиваются от мороза,
а мы стоим ослепленные, в хрустальном неподвижном мире...

Все мертвые исчезали. Это было непонятно. Удивительно. Мы стояли,
внимательно их рассматривая. Мы с ребятами. Все мертвые лежали
одинаково. В одном и том же месте. В самом центре комнаты. В центре
самой лучшей комнаты.

Мы стояли и смотрели на них. “Снимите шапки!...Антихристы!...”
- шипели на нас старухи.

Не отрываясь, не мигая, мы всматривались в их лица. Подвязанные
платками челюсти. Хоть бы одно движение! Нас обманывали! Они все
притворялись! Надо отдать должное! Они на самом деле казались
мертвыми. Покинутыми. А мы ждали...Ждали...И начинали моргать
от боли. Ни единого движения! Ни ресница не дрогнет, ни нос...Это
было непонятно! Абсолютно загадочно! Таинственно!

А потом они исчезали. Дядя Саша-плотник. Дядя Леша, по прозвищу
“Пряник”. Тетя Шура. У нее в доме всегда пахло конфетами. Да.
Так приятно пахло. И заходить всегда хотелось...

Они помогали друг другу. Копали могилы. Дядя Саша копал для “Пряника”.
Потом сын тети Шуры копал для дяди Саши.

Их уносили, и начинался праздник. На нас никто не обращал внимания.
Те, кто хотел плакать, - плакали. Кто хотел пить - пили. Здесь,
на поминках всем было место. Тетя Шура говорила: “Все там будем...Все
уйдем в землю...” Иногда мне казалось, что мы тоже на какое-то
время умерли. Особенно, когда все усаживались. Молча. Зеркала
были уже занавешены. Всем находилось место. Все умещались. Ни
у кого никто по пути кусок не тырил. Ни у кого изо рта не сыпалось.
Все были вместе. Будто все мы ехали куда-то. Как в вагоне. Да.
Как в поезде. В тесноте. В торжественности.

Еды было вдоволь. Мы ели “от пуза”. Пироги с мясом, с рисом, с
капустой, щи, блины, кулебяки...Никто не требовал: “Сиди! Сначала
доешь! Доешь, потом пойдешь!...Не кроши!”. Мы начинали знакомиться!
Залезать на колени! Щекотать друг друга! Нас приходилось ловить!
“Заткнитесь! Да уберите вы их!”. Черта с два! От их торжественности
оставалась только тяжесть в брюхе. Нам надо было развлекаться.
Жрать и бегать. Это - как минимум! “Еще раз уронишь кусок!...Больше
не получишь!!!”. Нет. Мы брали бережно куски из блюда и лезли
на печку. Без тарелок, по два куска в каждой руке. Забираться
на печку приходилось осторожно. Медленно. Без рук. По крутой лестнице.
Там мы их ели. В своем уголке. Я помню тот запах. Здесь пахло
нами. Нашими головами. И еще - известкой. Совсем немного.

Печь...Печи...Странное место. Мы оставались часто ночевать в доме
мертвого. Здесь же. И здесь же, за закрытыми дверьми, он лежал
в гробу. Начиналось все ночью. Когда старуха с псалтырью начинала
клевать носом.

- А ну-ка! дерни его за нос! Слабо!? Спустись и дерни! Если сделаешь,
потом - все! Никогда не будешь бояться жмуриков! Ну?! Слабо?!
Давай! Подойди! Не ссы!...

Я спускался. Медленно-медленно, прислушиваясь к тому, что происходило
в той комнате, за закрытыми дверями. Ничего. Ни звука. Только
стук моего сердца.

Подойдя на цыпочках, я еще раз прислушивался. Потом двери со скрипом,
с невыразимым грохотом открывались. Сначала всегда одна половинка,
потом другая. Все двери у нас были похожи. Я и сейчас их вижу.

Мертвец был залит ровным медовым светом свечи. Старуха всхрапывала,
как старая лошадь.

Путешествие начиналось. Я подходил медленно, и на секунду останавливался.
Уже над гробом. Над твердым острым лицом.

Нос! Нос! Протянув руку...ближе...ближе...Казалось, он сейчас
как подскочит! Как вцепится зубами в мои пальцы! Только и ждет!
Клац - и все! Я замирал, как богомол.

Потом я начинал! Отвести судьбе глаза! Это не так уж просто! Совсем
не просто! Я делал вид. Не нужен мне никакой нос. Какой еще такой
нос?! Да он мне нужен, как рыбе зонтик! Вообще!

Я дотрагивался одним пальцем. До лица. До лба. Дальше – больше.
Двумя, потом тремя пальцами я гладил скулы. Твердые, как из дерева.
Потом лицо. Тоже твердое. Ни холодное и не теплое. Пустое. Да.
“Там” была пустота. Внутри. В самом “нутри”! Твердая пустота.
Ничто.

Ухо. Я не мог его обойти. Жесткое, будто картонное. У нас такие
папки в школе были.

Я отводил судьбе глаза.

И только потом начинался “нос”. Зажмурившись, я прикасался к нему,
к самому кончику. И, легонько дернув, уже был на полпути к печке!
В убежище! К своим! Мне казалось, я так дернул этот нос, что оторвал.
Он мог остаться в руке. Да! Я бы и не заметил. Что теперь будет!?
Что? Утром! Когда все встанут, и увидят что носа - нет!? Что кто-то
приделал носу ноги. Ужас! Кошмар! Идти обратно?! Ну уж нет...Нет...Пусть
ищет! пусть! Обратно - не ногой! Я забивался на печь максимально
дальше от лестницы. Моя воля - я бы втиснулся между известкой
и кирпичами. Ребята за мной сразу смыкали ряды, как вода. Шито-крыто!
Ни смеха, ни шороха. Только тяжелое дыхание. Только этот запах.
Страх. Да. Запах страха. Но это ничего...Ничего. Мы засыпали потом.
Сытые. Все вместе. Как поросятки. “Гроньк-гроньк...” Мы причмокивали.
Прижимались друг к другу. Поводили носами. “Гроньк-гроньк...”
Причмокивая, мы искали соски. Успокоенья. Под утро печь остывала.
Это вам не шутки! Мы ворочались, похрюкивая, чуть не плача! Сбившись
в кучку. Будто в поисках мамки. Одной большой мамки! “Гроньк-гроньк!
Гроньк-гроньк!...” Тыкаясь друг в друга, мы искали соски. Успокоенья!
Чуть-чуть! Только пососать! Тепленького! Подремать еще! Погреться!
“Гроньк-гроньк!”.

Мы прижимались друг к дружке и просыпались все сразу. Мордой в
направлении лестницы. К еде. А там, внизу все еще спали. Сопели.
Мы различали - кто.

Не сказав ни слова, мы снова прижимались плотнее и закрывали глаза.
Плотнее, еще, еще! А потом уже наступал день. И все.

Идиоты! Какие мы все были чокнутые! Прятаться от мертвецов на
печь?! Ха-ха! Все равно что бежать от чертей в ад! Мать мне так
и сказала. Печь для них - как валерьяновый корень для котов. Лезут
и приговаривают “Пустите... Пустите... Холодно...”

Она не шутила. Нисколько. Она знала, о чем речь. Мать... Ее рыбалка
зимой. Ее “костюм”. Ватные штаны. Фуфайка. Я боялся! Она была,
как гора. Как куча! С пешней в руке. Как дикий рыцарь. Как викинг.
И ее нежность. Да. Она приносила мне хлеб. Ольге - нет. Ольга
уже большая. Она уже ни во что не верит.

Мерзлый хлеб. С реки. “Вот тебе...Держи. Лисичка прислала”. Просто
хлеб. В тряпке. Мерзлые крошки. “Ешь-ешь...Это лисичка. Для тебя
старалась. Меня искала. Пришла, нашла. И тебе послала…”

Этот мерзлый хлеб...Тайна. Лисичка. Я уносил его на печь. Прижимал
к щеке! Лизал его! Нюхал! Лисичка!

Я хотел к ней! Туда! В лес! На речку! В темноту за окном! Эта
темнота говорила со мной. Обращалась ко мне. Лисичка! Тайна! Хлеб!
Она присылала его мне. Мне! Она меня любила. Меня! Но ей сюда
нельзя. Ни в коем случае. Влюбленные не могут соединиться. Только
этот хлеб. Только хлеб. Она любила меня. Там. За лесом. На речке.
Она звала меня! Туда, в сумерки, в темноту...

Лисичка!...Китайские сказки. Оборотни. Волшебство. Девушки, превращенные
в лис. Колдовство. Могущество. Хождение по кругу. Шепот. Шепот...

Я смотрел туда со двора. В свой лес. В свой заколдованный лес.
Так близко...Прищуришься - и все! Зажать глаза сильно-сильно!...

Я думал о ней. Там, в заколдованном лесу. На волшебной речке.
Я шептал “мы”...Я и она... Но сюда нельзя. Нельзя. Мы можем только
так. Я здесь, а она - ТАМ.

На дворе ночь. Зима. Покой неба. Драгоценности. Тайны. Глубокие
сны и морозы...