Жизнь как есть

 

 

 

 

Утром после грозы в сквере – следы ночного сражения деревьев с дождём и ветром: обломанные сучья, рваная листва, сорванная с ветвей. Вернее, не сражения, а насилия над ними. Стоят, как в оборванных платьях, сломленные, жалкие, полуголые. Какая была здесь борьба ночью! А утром – солнышко как ни в чём не бывало. Где он, этот дождь-ветер, насильник? Его и след простыл. Вот так утром не видны на лицах следы ночных сражений, трагедий, пережитых во сне, – куда-то рвёшься, кого-то умоляешь, кричишь, рыдаешь... А утром – непроницаемое лицо, как будто всего этого и не было.

 

 

 

 

Приснилось: проходит мимо женщина, похожая на маму – лет 40-45-ти. Сзади вроде её причёска (перманент – тогда она делала, недолго), фигура. Но – оборачивается, смотрит на меня – и я вижу, что не она, хотя похожа. И она пристально вглядывается в меня и – тоже, не узнав, поняв, что это не я, отворачивается и идёт дальше, быстро. И я, в отчаянии от этого – что не она? что она всё-таки, но не узнала? не узнана? – протягиваю вслед руки и – буквально взвыла, как зверь. И проснулась.

Ловлю себя на мысли, что самым для меня страшным было бы – встретить их на том свете – маму, отца, и они меня не узнают, пройдут мимо. Это кошмар моих снов.

 

 

 

 

 

Иду рано утром по скверу и озираю дозором свои "владения" – деревья, которых не видела с прошлой осени. Многих с горечью не досчитываюсь. Нет ивы, о которой я писала: "Ива-плакса опростоволосилась, все свои гребёнки растеряла". И ещё одного деревца из моего стиха: "Есть место у конца вон той аллеи, где дерево растёт наискосок". Их погубила буря. След их жизни остался лишь в моих строчках.

Очень много деревьев повырубили этим летом. Всюду глаз утыкается в пни, уродливые отпилы, обрубки. Мне кажется, любое, самое старое, сухое, согнутое в дугу дерево всё же лучше, чем это. Старость в любом случае лучше смерти, да ещё такой: хирургически безжалостной, насильственной, похожей на казнь. Я любила разглядывать графический рисунок голых деревьев, угадывая в них какие-то метафоры чужих судеб, разгадывая ребусы и шифры их застывших жестов: воздетых к небу иссохших рук, вытянутых искривлённых пальцев, вылезших из земли корневищ.

А теперь вместо древесных драм были плахи, где закончились их земные существования. 

                                                                                                                                                                                                                                            Взгляду пусто, душе грустно, мёртво.

 

 

 

 

Вот я дошла до своего любимого места: невдалеке от конца аллеи, упиравшейся в Торговый центр, было небольшое ответвление от основной дороги, ведущее вглубь сквера. Здесь в тени деревьев пряталась лавочка, где можно было посидеть не на виду у прохожих. Напротив этой скамьи возвышались три дерева, созерцание которых всякий раз наводило меня на философские размышления, а однажды даже – на такие стихотворные строчки:

 

 

Я присела на лавочку, привычно устремив взгляд напротив. Но вместо трёх древесных "богатырей" ему предстали лишь два: "молодость" и "зрелость". Дерево-старость превратилось в плоский, ничего не говорящий ни уму, ни сердцу, пень. Свежий спил бессмысленно косил на меня своим пустым глазом. И вдруг осенило: это же ответ! Ответ на вопрос, который я столько раз здесь себе задавала. Прообраза страшного будущего больше нет, призрак скелетообразной старости уже не маячит перед глазами. Только юность и зрелость, которые раскачивались в такт ветру, словно стремясь донести до меня сквозь лиственный шум свой утешительный шёпот, свои успокаивающие, просветлённые небом, шелестящие слова: "Смерти не будет, будет вечная музыка..."

Вспомнился давний сон об отце, запечатлённый мной в стихе: "Так смерти нет?" – спросила я отца./ Он улыбнулся: "Нет". И я проснулась." И вот теперь, вслед за отцом, эти два дерева говорили мне о том же.

Исчез с глаз монстр грядущего ("грядущее, попозже, не теперь!" – заклинала я его в стихах), грозное напоминание "memento mori", олицетворение мумии одинокой старости, вылезший из потаённых шкафов древесный портрет Дориана Грэя. С глаз долой – из сердца вон. И впервые я не пожалела о срубленном мёртвом дереве.

 

 

Страшен жизни неприглядный снимок,

этих черт не вынесет мольберт.

Но потом нам в вазочке для сливок

  смерть преподнесётся на десерт.

 

Не к губам, а к сердцу поднесите

зеркало, оно вам не соврёт.

Языка любви своей носитель

не умрёт, я знаю наперёд.

 

Я прошу судьбу второго шанса.

В горле трепыхается комок.

Он в слезах моих перемешался,

за окном воробышком намок.

 

Боже, с твоим замыслом сличи нас...

Дождь идёт с небес наискосок.

Ничего, что жизнь не получилась.

Главное, что замысел высок.

 

Что любовь проносится как знамя,

потрясая всех до потрохов...

Продолженье следует за нами,

уходя на цыпочках стихов.