Жизнь как есть

Евгений Лукин. На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД. Сборник документальных очерков и статей. Издание второе, дополненное. Санкт-Петербург, 2022.

© Лукин Е.В., текст. 2022

Это был веселый мальчик – пухленький, розовощекий, с умными глазенками, курчавыми волосами. «Манасия, – ласково говорила мать шалуну, курочащему часы, –Манасия, ты что делаешь? Время ломаешь, да?» Они жили в небольшой полуподвальной комнате на Загородном проспекте, дом 20. Отец мальчика был часовым мастером: фирма «Мозер» ценила его золотые руки. Скопив денег, он открыл собственное дело. В книге «Весь Петербург» за 1915 год упоминался и владелец магазина на Загородном – Фигур. Правда, составители книги ошиблись: вместо «Давид Янкелевич» написали «Давид Соломонович». Ну да бывает. 

В начальной школе Манасия слушал библейские притчи, цокал язычком, выговаривая: «Эрец-Исраэль». Мудрый меламед Зейман втолковывал древние заповеди: «Бойтесь Господа и царя, а с мятежниками не сообщайтесь, потому что придет погибель от них», «какою мерою будете мерить, такою отмерят и вам» и пр. Но плохим учеником был Манасия: не западали в душу справедливые изречения.

Его влекла блестящая и легкая, подобно елочной игрушке, жизнь. Обучаясь в Шестой петербургской гимназии, возмечтал он о театральных подмостках. На одном ученическом спектакле познакомился с реалистом Иваном Чащиным, жившим неподалеку – на Кабинетской улице. В дворянском доме Чащиных частенько бывали экзотические гости: то какой-нибудь американский негр зайдет, то японский комиссионер, то начинающая артистка. Манасия, открыв рот, внимал рассказам про далекие сказочные страны и тайком ухаживал за девицами.     

Уже тогда он решил: буду актером! Посему после окончания гимназии поступил в Государственную театральную школу. Однако богине Мельпомене редко поклонялся: больше шлялся по ресторанам и игорным клубам, нюхал кокаин, возился с актрисами. Времечко было веселое: революция, разгул и раздрай – делай что хочешь.    

Одна петроградская газета писала в ноябре 1917 года: «Установлено, что все налеты организованы одной и той же бандой... В клубах упорно утверждают, что во главе банды стоит один когда-то известный артист, который объявил себя ныне анархистом-индивидуалистом. Эти современные “анархисты-индивидуалисты” захватили особняк одного бывшего губернатора и, как передают, устроили в нем нечто вроде музея вещей, “реквизированных” в различных дворцах и особняках. Как передают, у “анархистов-индивидуалистов” имеются даже вещи из Зимнего дворца». Отчего же не грабить, когда вождь сказал: «грабь награбленное». А над воинами, пролившими кровь за Отечество, левая печать измывалась, помещала на страницах фотки с подписями: «Бывшие офицеры, зарабатывающие хлеб уборкой снега». Между строк читалось: так, мол, этим царским палачам и надо.

Дмитрий Фигур (так он теперь себя величал) тоже не чурался революционного веселья. Нет, он не бандитствовал – он горланил стишки по тыловым обозам, вдохновлял красноармейцев на междоусобие. Так, горланя, и дослужился до помощника режиссера при политотделе 7 армии. Закончилась гражданская война – вернулся в Питер, пришел на Гороховую, 2, заполнил анкету (в графе «профессия» вывел – «драматический артист») и устроился в Чрезвычайку. Казалось, круто изменил свою судьбу. Ан нет: служба у него была почти что актерская, потому как стал Фигур филером.

Чекист Дмитрий Фигур. Фотография 1930-х годов.

Филерство – это не просто ножками за обозначенным человеком топать да глазами зыркать. Тут и сноровка, и артистичность нужна: быстро загримироваться – бороду нацепить, усы наклеить, в парадной пиджак вывернуть и вновь напялить. А походка? Неспеша, вразвалку, семеня – всяко уметь надобно. Не работа, а искусство, и к тому же опасное: обозначенный человек вдруг шмыгнет в подворотню, филер поспешит за ним и получит нож в бок. Дорого стоит фальшь в этой игре – чай, не на сцене, а в жизни.    

Но, поскольку молод-зелен был Фигур, то слежку за отпетыми бандитами ему не поручали: чаще каких-нибудь мелких сошек давали. Когда же вспыхнул Кронштадтский мятеж, всех чекистов на приступ погнали – и закаленных в боях, и не нюхавших пороха.    

Фигур в ораниенбаумской колонне шел – от купальной пристани. Ступил на лед – дрожь до нутра пробрала: хлынула вода. Ни черта не видно. Лишь вдали ощупывают тьму прожектора взбунтовавшегося Кронштадта. А как загремела канонада – разлилась по льду кровавая озарь. Кричали раненые, падали, захлебывались в ледяном крошеве. Страху натерпелся Фигур – думалось: «нас ведут, чтобы утопить в морской пучине».    

Выжил. Перепуганный, запросился вон из Чека: прошу «откомандировать меня как специалиста в Союз работников искусств». Обратно к актрисам захотелось. Отпустили его на все четыре стороны: уж больно хамоват был и высокомерен до невероятия. Ему только этого и надо: большевики тогда ведь частношулерскую деятельность разрешили – лафа! Устроился крупье во Владимирский игорный клуб (нынче в нем театр имени Ленсовета располагается), упросил своего закадычного друга по чекистской службе: поговори с директором Гершманом – пусть переведет за лучший стол, а я уж про тебя не забуду, ты меня знаешь!    

Сидит Фигур за золотым столом, зазывает посетителей: товарищи-господа, идите сюда, делайте ставки, будут сиротам прибавки, а кто жмот, тот пускай отойдет. Здорово у него получалось – ловко нэпманов обанкрутивал.    

А в ГПУ – к начальнику экономического отдела Раппопорту – оперативные сводки поступают: «Личный состав клуба (крупье во главе с дирекцией), являясь отъявленными шулерами и проходимцами, встал на путь систематических и массовых краж денежных средств, применяя при этом крайне сложные способы мошенничества». Однажды пришел донос и на Фигура: «Уполномоченный Соколов просил Гершмана перевести Фигура якобы для того, что это ему необходимо для дела. Фигур же ведет себя очень вызывающе, хвалится своими связями в ГПУ, Соколова считает приятелем и материально его поддерживает».

Осерчал Раппопорт: своего подчиненного отругал, а хитрого «арапа» приказал арестовать. Жмется Фигур у следователя, хлопает невинными глазками: «За собой абсолютно ничего не чувствую» [1]. Артист, да и только! Пришлось пригрозить и вышвырнуть вон – «за недоказанностью обвинения». Но Фигур сообразил: с Гороховой надо дружить. И завербовался в сексоты. Получил неплохую должность в концессионной комиссии Ленинградского совнархоза. Тогда германских акционерных обществ в Питере было видимо-невидимо – от «Бергер и Вирт» до «Лаборатории Лео». А Дмитрий Давидович при них стал как бы ревизором: блюл не только государственные интересы, но и свои, поскольку «довольно сильно нуждался и пользовался некоторыми суммами под видом “займов”» [2]. Понятно: жена Серафима, бывшая актриса, нигде не работает, а отец, днюющий и ночующий в своей мастерской на Разъезжей улице, все время жалуется на безденежье.    

Однако недолго продолжалась красивая жизнь: нэпманская Россия загибалась под стальными ударами сверху и ушлые иностранцы, чуя неладное, потихоньку сматывали удочки. В воздухе попахивало каленой диктатурой. Наш герой всегда держал нос по ветру и, когда подвернулся случай, пришел в ГПУ с поклоном: прошу меня принять на вакантное место все равно куда. Закадычный друг Соколов, зная его как облупленного, засвидетельствовал: «В личных качествах, за исключением некоторой доли подхалимства перед начальством, особенных недостатков не имеет». Зачислили, как специалиста по взяткам.     

В то время экономический отдел Ленинградского ГПУ располагался на Нижегородской улице, дом 39. Кто здесь только не бывал – и валютчики, и спекулянты, и разжиревшие нэпманы, и наглые нувориши. Кассир отдела Березин, сухонький старичок с козлиной бородкой, скрупулезно пересчитывал золотые монеты, изъятые на обыске у очередного «скупого рыцаря». А молодой оперативник, смеясь, рассказывал, как плакался этот «рыцарь», когда из граммофона вынимались его сбережения. У всех на устах было тогда знаменитое дело Шиллера, Карташева и прочих.

Бывший царский ротмистр Шиллер в 1928 году нелегально прибыл в Россию по заданию группы грузинских белоэмигрантов. Эта группа, связавшись с германским нефтяным королем Детердингом и книжным магнатом Белле, занялась изготовлением «русской валюты»: фабрики в Мюнхене и Франкфурте-на-Майне без передыха печатали поддельные червонцы. Ну а Шиллеру поручалось распространить их на советском рынке. Чекисты быстро напали на след: у бывшего ротмистра и его подельников нашли кучу фальшивых денег и оружие. Суд решил: расстрелять подлецов «за экономическую контрреволюцию».    

Фигур поначалу заискивал перед матерыми сыщиками, заглядывал в рот, когда кто-нибудь травил байки, и сладенько подхихикивал. Ему пока что хвастаться было нечем. Потом забурел: пузо окузовилось, глазки освинячились. Развалится в кресле и цедит сквозь зубы вошедшему новичку: «пшел вон». Но как преображался, когда Зверев распахивал дверь: вмиг исчезали барские замашки. Посмотри, начальник: днем и ночью без устали работает над секретными бумагами скромный труженик Чрезвычайки товарищ Фигур! О нем сослуживцы говорили: «Он артист не только в работе, но и в жизни» [3]. Верно: перед каждым допросом натягивал белые лайковые перчатки, руки скрещивал на груди, приказывал: «Введите!»

Однажды ввели в кабинет Фигура юрисконсульта акционерного общества «Бергер и Вирт» Федора Паршина: он имел несчастье подружиться с директором фирмы Гейпелем – вместе гоняли чаи на петергофской даче. Но, кажется, был и другой повод у Дмитрия Давидовича поговорить с арестантом: тот когда-то наотрез отказался «дать взаймы» нашему ревизору. И вот теперь расплачивался за честность: раз пил чай с немцем – значит, немецкий шпион. Паршин и сам кое-что знал про следственные ухищрения, так как в Гражданскую войну был следователем Петроградского ревтрибунала, но с таким «следопытством» сталкивался впервые:    

«18 ноября 1936 г. меня начали допрашивать и сразу же предложили или сознаться, или сидеть на стуле без предоставления времени для сна... Я абсолютно ничего не знал о шпионаже и ни в чем сознаться не мог. Уже со второй ночи я начал галлюционировать и бредить наяву... Мое состояние стало близким к потере рассудка. Мне сообщили, что мою семью выселяют из квартиры, что в квартире заболела домработница скарлатиной и что мою жену освободят и вернут к трем малолетним детям (которым угрожала скарлатина), если я дам показания... На 29 сутки круглосуточный допрос был прекращен» [4].    

Кто выдержит месячную пытку? Естественно, Паршин «сознался», что он – шпион. Фигур ему за это отмерил полной (высшей) мерой, хотя изможденный узник умолял: «От Вашего решения зависит не только моя судьба, но и жизнь моих трех малолетних детей, больной жены и старушки матери 78 лет. Кроме меня, их кормить некому. В случае моего осуждения они неминуемо погибнут».    

В отчете же Фигур ухитрился написать, что якобы вскрыл и ликвидировал целую германскую шпионскую резидентуру, но возглавляемую не Гейпелем (как полагалось), а Герингом! Уловка понятна: про директора небольшой фирмы никто не слыхал, а фамилия второго человека в Третьем рейхе не сходила с газетных полос – авось наверху подумают, что речь идет о знаменитом немецком асе. Точно: вскоре от руководства НКВД получил Фигур награду – золотые часы.

Вообще, Дмитрий Давидович с фактами обращался по собственному усмотрению – как ему выгодно, так и будет. Даже свою биографию не раз переиначивал. То год рождения поменяет с 1901 на 1896 и обратно. То театральную школу, где учился, переименует в юридический факультет университета. То о Владимирском игорном клубе напишет, что работал там по заданию ГПУ – мошенников выслеживал. Кто разберется в этакой куролесице?    

К лету 1937 года кадровики разобрались: потребовали уволить артиста из органов госбезопасности. Перельмутр долго не чикался: убирайся-ка Фигур к чертовой матери. Казалось, рухнула надежда на блестящую карьеру. Тут звонок – первый заместитель начальника Управления Шапиро-Дайховский озаботился: не желаете ли, Дмитрий Давидович, поруководить Ленинградской портовой таможней? Фигур аж крякнул от удовольствия. А Шапиро ласково: «Пока же вы договоритесь с Мигбертом и до вашего утверждения Горкомом включитесь в следствие по массовой операции» [2].    

С Мигбертом договорился быстро: Мирон Исаакович знал безработного не понаслышке: «Учить вас мне не нужно. Вы – квалифицированный гешефтмахер» [2]. И направил не куда-нибудь, а в формирующуюся «бригаду смерти». Сия ударная бригада работала так: «там, где сотрудники не могли получить показаний от арестованного и вопрос стоял об освобождении, то этот арестованный передавался в эту группу и на второй же день от этого арестованного брали показания о контрреволюционной деятельности» [6].    

В «бригаде смерти» Фигур роль писателя-фантаста играл. С утра приходил в отдел, забирал протоколы первичных допросов, в которых люди, не чуявшие подвоха, откровенно рассказывали про свою жизнь, про друзей и близких. Затем садился в автомобиль, командовал: на Коломенскую улицу! Дома, заварив кофе и устроившись поудобнее в кресле, прочитывал взятые бумаги и приступал к сочинительству «признательных» показаний.    

Сапожника Франкрайха, бывшего бундовца, Фигур агентом польской разведки сделал, слесаря Малиновского – террористом и диверсантом, а балерину Анну Роговскую из передвижной ленинградской балетной труппы, давеча съездившую в Китай, превратил в японскую шпионку: для пущей доказательности взял визитную карточку какого-то портного, разрезал пополам, одну половину выбросил в корзину, а другую приложил к делу балерины – это, мол, парольный знак от узкоглазого резидента.    

Посочиняв таким образом, звонил в Управу: карету мне, карету! Начальник отделения Яков Меклер, читая фигуровскую фантастику, восторгался необыкновенно. И вызывал на допрос сапожника или балерину.  Кабинет N 720, где трудилась «бригада смерти», внушал ужас: «из-за стены часто приходилось слышать нечеловеческие стоны и крики, что как будто они там кого резали» [6]. Сидевший рядом сотрудник Утикас, вздрагивая от доносившихся воплей, жаловался: «Вот каждый день так с утра до ночи, даже неприятно» [6].    

А творилось в кабинете вот что: Меклер натягивал на голову узника холщовый мешок и отчаянно бил кулачищами – до тех пор, пока не подпишется под «признательными» показаниями. Если бедняга слишком орал, то затыкал ему рот «тряпкой с испражнениями» [6].    

Не ведал Фигур, что пока он палачествовал с Меклером, опер Мирзоев выколачивал из Ивана Чащина показания на него – так, на всякий случай, как сказал Перельмутр.    

Старался-старался наш фантаст, а таможенником не стал. Зато попал в московский аппарат к наркому Лазарю Кагановичу: заслужил! Однако в мае 1938 года загремел, как говорится, под фанфары: сначала Мигберт, очутившись на Лубянке, заявил, что, будучи британским шпионом, завербовал Фигура в «Интеллидженс сервис», а потом и Шапиро-Дайховский под пытками подтвердил слова Мирона Исааковича.    

Привезли печального арестанта в Питер под конвоем. Начальник отдела Лернер усмехнулся: ну давай, фантазируй – тебя ведь недаром Пушкиным прозвали. Делать нечего – начал сочинять:    

«Впервые я был завербован в японскую разведку в 1921 году резидентом этой разведки Чащиным Иваном Васильевичем. В 1927 году я связался с агентом германской разведки Паршиным Федором Николаевичем, доверенным германской концессионной фирмы в Ленинграде “Бергер и Вирт” и был им перевербован в пользу германской разведки. В 1937 году о моей предательской работе стало известно бывшему начальнику X    отдела УНКВД ЛО Мигберту, агенту английской разведки. Последний воспользовался этим и перевербовал меня для антисоветской шпионско-диверсионной деятельности в пользу английской разведки» [7]. 

Медленно, ой как медленно придумывался донос на самого себя, выводились дрожащим пером буковки, высыхали нечаянные капли фиолетовых чернил. Шел последний спектакль с участием драматического артиста Фигура. Уже опускался черный занавес, и потусторонний голос вещал из тьмы: «какою мерою мерит человек, такою отмерят и ему».         

Впервые опубликовано в газете «Невский проспект», 1991, май, № 5. С. 14.